- Жаль. Вы, Константин Петрович, передоверялись старшине, - упрекнул я Дашкина.
- Когда мы рассказали об этом командиру, он нас обоих чуть ли не под штрафной яодвел. «Надо было, - говорит, - до конца дело довести». Потом упрекал меня яри всяком удобном случае: «Вот, дескать, какой у нас гуманный человек Константин Петрович Дашкин!» А мне-то, думаете, легко было?
Мы с Дашкиным подошли к привалу. К нашему немалому удивлению, Иван Иванович все еще спал, как лег на спину, так, очевидно, и не повернулся ни разу: уморил его длительный переход. Мы не стали будить, сели в сторонке, начали перебирать цветы.
Константин Петрович, устроившись на старом пеньке, закурил. Пуская густые струйки дыма, он, как бы между прочим, спросил:
- А вы воевали?
- Довелось.
- Где закончили?
- В Прибалтике.
- Ну а я в Берлине… Весь Союз облетал вдоль и поперек, а теперь вот в Москве служу. Работа нервная, хлопотливая. Инспектор я.
- И тут, наверное, много интересных людей встречается? - подзадорил я Дашкина.
- Бывает, брат, бывает, - неопределенно ответил он, перевязывая букет бечевкой.
Константин Петрович поднялся, положил букет в рюкзак, продолжал:
- Прилетели мы вот уже в этом году в одно училище, проверять, как молодежь летает. Пришли на аэродром. Работа кипит. Курсанты, как и мы когда-то, волнуются: как-никак путевку в небо получают, а это - непростое дело. Самолеты-то теперь не те, на которых нас учили, быстрее и выше летают и, конечно, сложнее управлять ими. А курсант есть курсант: в руках еще твердости настоящей-то нет. Вы, наверное, представляете, как проверяют курсантов в полете? Выделяют спарку, двухместный истребитель, управляемый одновременно из двух кабин. В одну садится курсант, в другую - проверяющий. Ну вот. Мой друг майор Бородавкин взял да и полетел с одним. А мы с командиром полка с земли за ними наблюдали. Хорошо работал курсант, всю положенную программу отлично выполнил. «Вот какого молодца нам детдом вырастил, - с восхищением произнес командир полка, когда самолет возвратился на аэродром. - Крылатый парень-то! А?» Я ответил: «Молодец, паренек». И вот курсант прибыл на капе, доложил: «Курсант Дашкин полетное задание выполнил…» Представляешь, - оживился Константин Петрович. - В эти минуты во мне будто все сразу перевернулось. Передо мной стоял статный военный, с волевым, несколько усталым лицом, и на меня смотрели карие глаза, точь-в-точь такие, какие я видел под теплой домотканой шалью на зимней дороге сорок второго года. Ну а нос, губы, волосы… «Дашкин?» - спрашиваю. «Так точно!» - «Роман?» - «Он, товарищ подполковник!» - «Константинович?» ~ «Точно так, товарищ…» Теперь понимаете мое состояние! На какую-то долю секунды я буквально онемел, а потом шагнул ему навстречу, обнял. «Дорогой мой, Ромашка… Сын…» - прошептал я и опустился на стул. «Неужели вы… ты… отец?» - еле вымолвил Роман. «Двадцать лет о нем думал, нашел…» - тихо сказал я всем, кто был на капе, и прижал Романа к груди.
Константин Петрович встал, подошел ко мне:
- Вот какие истории, брат, бывают на свете.
- Значит, Ромашка - твой сын? - спросил я, ошеломленный такой неожиданностью.
- Да, мой сын, Роман Константинович Дашкин, воспитанник Свердловского детского дома. Оказывается, все верно записали тогда в санчасти, Ирина еще в сознании была… Потом мы с Романом говорили целую ночь, и все о матери. Я ее карточку показал. Он рассмотрел каждую черточку на лице, а потом сказал: «Давай на могилу съездим, папа. Поклонимся ей за все». Съездили. Нашли. Убрали цветами. Поставили памятник. Пусть все знают, какая хорошая была Иринка, подарившая мне Ромашку.
- А где же Ромашка теперь? - спросил я.
Дашкин посмотрел на букет, ответил:
- Высоко пошел мой Ромашка. На реактивном парень летает, на сверхзвуковом. Может быть, космонавтом будет.
Константин Петрович сделал несколько шагов по поляне, подошел к Ивану Ивановичу, улыбнулся:
- Не слышишь, старина. А ведь в судьбе Ромашки принимал участке и ты, Иван Иванович Скрипкин, мои хороший боевой друг.
СЕМЕН ИЗ ПЕТУШКОВ
«Здравствуйте, Мария Ивановна! Не удивляйтесь, пожалуйста, этому письму. Его пишет неизвестный вам сержант Советской Армии Егор Кленов. Может быть, я никогда не увижу вас, но мое сердце переполнено такими чувствами, что не могу молчать».
Егор на минуту задумался, посмотрел на лицо спящей матери, перечитал про себя начало письма, продолжал:
«Я не знаю, Мария Ивановна, может быть, вы будете благодарны мне за это письмо, а может, всю жизнь станете проклинать меня, но я хочу, не таясь, не скрывая от вас ничего-ничего, рассказать все по порядку».
Кленов опять оторвался от тетради, снова перечитал написанное. В эти минуты перед его взором встала картина, которая навсегда сохранилась в памяти, в сердце. Да такое и нельзя забыть.
Егор склонялся над письмом, и ка косые линейки тетради легли новые мелкие буквы, выведенные натруженной рукой.
«Это произошло, Мария Ивановна, всего лишь несколько дней назад. Командир предоставил мне краткосрочный отпуск. «Езжайте, - говорит, - Егор Петрович, в свой Саранск, посмотрите, как живут земляки. Время от времени надо проветриваться, а то огрубеете, забудете, с какой стороны к девушке подойти». Шутник наш командир, добрый он человек, за такого командира мы - в огонь и в воду…
Собрал я, Мария Ивановна, свой чемоданчик, купил сестренкам гостинцы - и марш на поезд. Хоть человек я и авиационный, но поездом оно как-то сподручнее, хотелось из вагона посмотреть на наши края как следует. Ведь служу-то я не где-нибудь, а в самой Германии.
Вы, наверное, представляете себе, как приятно было у меня на сердце, когда я любовался родной землей. Хоть и хороша новая Германия, но Россия все же лучше, В Москве, безусловно, побывал, посмотрел, как там народ живет. Прекрасна Москва! Парки ее в зеленом наряде, улицы широкие, просторные. Помолодела, приосанилась, матушка.
Отпуск у нас, солдат, короткий, время не ждет, подгоняет. Я прокомпостировал билет - и даешь Саранск. До него от Москвы рукой подать.
Вот и родные места. Узнаю и не узнаю. Кругом перемены, строят и строят, много новых домов стоит.
Ждать транспорт мне нет смысла (мать моя переехала жить в поселок - это в километре от Саранска), взял чемоданчик и зашагал в Петушки - так поселок наш называется. Иду, новостройками любуюсь, потихоньку песенку напеваю. Шаг у меня спорый, размашистый, не успел оглянуться, как отмахал полпути».
Егор встал, подошел к небольшой географической карте, пробежал глазами по Волге, нашел Саранск. «А ведь я дома, - подумал, - хорошо».
«Так вот, Мария Ивановна, только что отмерил я полпути, как поравнялся с человеком. Был он в военной шинели, шел не совсем твердой походкой, постукивая впереди себя крепкой ореховой палкой с металлическим наконечником. За его спиной болтался футляр из-под баяна. Мы познакомились. Мой спутник назвал себя Семеном. Разговорились. Семен, оказывается, бывалый человек, и пока мы с ним шли до Петушков, он рассказал много интересного».
Кленов опять подошел к карте, отыскал на ней Куйбышев, Волгоград, постоял, подумал. «Вот тут», - ткнул пальцем в точку Егор и вернулся на место.
«Семен предложил мне передохнуть, и мы сели на обочину дороги, покрытую зеленой щеткой травы, - продолжал писать Кленов. - Семен, свернув «козью ножку» (от папиросы он отказался, баловство, мол, одно, кашель бить будет) и прикурив от моей зажигалки, как бы между прочим, спросил;
- Слыхал, служивый, что-нибудь о Мамаевом кургане?
- Доводилось, - отвечаю. - Нам, не нюхавшим пороху, иногда фронтовики рассказывают. Говорят, жаркие там были бои.