— Да что ты меня уговариваешь? — донесся еще более звонкий, совсем юношеский голос. — И не боюсь я нисколько. Подумаешь! Не в таких переделках бывали. А ты не храбрись. Завяжи шапку — уши поморозишь. Мороз, он не разбирает, кто ты — герой или так себе.

Матрос что-то буркнул, но потянулся руками к подбородку, завязал тесемки.

Летят катера по черному ночному морю. На борту — пехотинцы, люди сугубо сухопутные, но привыкшие ко всему и на обледенелой кренящейся палубе чувствующие себя как дома. Всегда с уважением относился к ним капитан-лейтенант.

Одно воспоминание сменялось другим.

Помнится, когда он был еще рядовым краснофлотцем, такой же морозной ночью шли катера с десантом. Тревожной была та ночь. Неожиданно на горизонте показались вражеские сторожевые катера. Командир медлил. Это был отважный человек, впоследствии известный всей стране Герой Советского Союза. Если бы катера были без десанта, он, не раздумывая, ринулся бы на врага. Но на борту кроме экипажа — десятки людей… Командир тронул за плечо старшину мотористов, приказал убавить обороты моторов. И тогда на мостике прозвучал твердый голос старшего лейтенанта-армейца:

— Не бойтесь. Мои орлы вынесут все. Действуйте как нужно.

Командир молча кивнул головой. Взревели моторы, и наши катера устремились навстречу врагу. Пехотинцы деловито готовились к бою. Укладывались поудобнее, проверяли оружие. Точно не на палубе, а в окопе.

Катера на полном ходу сблизились с противником. Тишину моря распороли очереди автоматов и пулеметов. И враг не выдержал натиска.

Пехотинцы были в большинстве совсем молодые. Но эти безусые парни показали себя настоящими героями. Когда катера прорвались сквозь вражеский дозор, они спокойно перезарядили диски автоматов, закрепили на плечах вещевые мешки. Некоторые забинтовали себе раны: кое-кого все-таки задело.

Катера ворвались во вражеский порт, подлетели к стенке гавани, и тотчас на нее сбежали десантники. Ожили огневые точки на берегу. Страшен бой ночью. Ослепительно полыхало пламя из амбразур дотов, и казалось, что весь этот огонь направлен в тебя. А люди бежали и бежали вперед. Падали, поднимались и снова бежали. Как будто они в броне или из стали. Похоже, что и пули их не берут. И откуда сила такая в этих простых, веселых парнях? Рядом с ними и себя чувствуешь сильнее. Прильнув к пулемету, Травин бил по огневым амбразурам, не замечая визга чужих пуль и осколков вокруг. А катера все подходили, люди с них бросались на берег и сразу вступали в бой…

Пехотинцев, которые сейчас находятся на борту катера, конечно, не было в том десанте: малы были. Но капитан? Может быть, это и есть тот офицер, который возглавлял пехотинцев? Нет, тот уже тогда был человеком средних лет. А этому лет тридцать с небольшим. Но почему его лицо так знакомо?

Удерживая катер на курсе, моряк перебирает в памяти события. Врезался в память бой на реке — большой реке, пересекающей территорию нескольких европейских государств. Катера вошли в нее, когда в низовьях оба берега были нашими. А выше по течению переправ еще не было. Катер, на котором служил Травин, получил приказ произвести разведку. Он прошел уже несколько миль, когда попал под вражеские снаряды. Заглохли моторы, и израненный катер понесло к обрывистому берегу. Там показались гитлеровцы. Моряки отбивались огнем пулеметов и нескольких автоматов. Силы были неравными. Оставалось держаться до последнего патрона, а после взорвать корабль и погибнуть вместе с ним.

И тут на берег вырвался танк с пехотинцами на броне. Развернув башню, он с ходу открыл стрельбу по гитлеровцам, а пехотинцы, соскочив на землю, залегли и окопались. Это была помощь друзей, и моряки воспрянули духом. Мотористы лихорадочно латали покалеченные двигатели.

Не долгой была радость. Страшно вскрикнул боцман у пулемета. Все думали, что ранен боцман, а он, перестав стрелять, протянул руку к берегу:

— Танк! Танк горит!

Да, советский танк пылал. Танкисты выскочили из люка и, прячась за своей машиной, отстреливались.

— На выручку! — приказал морякам командир катера.

Все, кто не был занят ремонтом двигателей, кинулись на берег, взобрались на обрыв и вместе с армейцами стали отбиваться от гитлеровцев.

Не помнит Травин, сколько времени длилась схватка. В дисках совсем не оставалось патронов, когда под обрывом наконец-то заурчал восстановленный двигатель катера. Один из трех. Но звук его показался победной музыкой. Катер получил ход. Значит, есть надежда.

Командир катера, весь черный от копоти, приказал нескольким морякам и пехотинцам держать оборону, а остальным перенести раненых и убитых на корабль. Затем и те, кто держал оборону, спустились к катеру. Дымя, чихая, катер оторвался от берега и пошел вниз по течению.

Рядом с Травиным у пулемета стоял тогда высокий армеец в мокрой от пота гимнастерке. Пулей или осколком ему рассекло щеку. Моряки наскоро перевязали рану. Лицо его в кольце марлевой повязки стало совсем круглым и оттого еще более молодым и задорным.

— Здорово мы их! А вы нас крепко выручили, моряки. Без вас нам бы каюк!

— Нам бы раньше каюк был, если бы вы с танком не подоспели.

— Да, танк жалко, — вздохнул пехотинец. — Но ничего, зато корабль спасли.

На другой день торпедные катера участвовали в переправе. На катере, где служил Травин, вместе с другими пехотинцами шел вчерашний солдат с рассеченной щекой. Он был весел, шутки его вызывали всеобщий хохот. Хотя он нет-нет да и морщился от боли: повязка на щеке заскорузла от крови.

Когда катер ткнулся в берег, этот солдат первым спрыгнул на землю и увлек за собой всех.

— Ну, сейчас зададим им!

Больше Травин не встречал его.

Кто знает, может, он и стоит сейчас рядом с ним. Спросить?.. Но уже нет времени для разговоров.

Травин тронул капитана за рукав и кивнул на экран радиолокатора. Ломаной светящейся полоской на нем обозначался берег.

— Ого! Надо готовиться, — понял пехотинец. — Пойду поговорю со своими хлопцами.

Он покинул мостик.

Забрезжил скупой зимний рассвет. Видны стали огромные пенные валы, несущиеся вдоль бортов катера. Чуть слева по курсу мигали редкие огоньки. Это — берег. Капитан вернулся на мостик и внимательно следил за экраном локатора.

— Подходим, — проговорил Травин. Он по радио отдал распоряжение ведомым катерам. Строй кильватера сменился строем фронта. Смолкли моторы. И вот уже берег рядом, в каком-нибудь десятке метров. Капитан сбежал на палубу. Пехотинцы уже все на ногах, нагруженные своей нелегкой ношей. Офицер поднял руку, чтобы скомандовать «Прыгай», но его остановил Травин:

— Мы вас сухими доставим.

Матрос Гринько, все еще не привыкший к жесткому штормовому костюму, с трудом пробирается между пехотинцами на бак и прыгает в воду. Вслед за ним — боцман. Стоя по грудь в ледяной воде, моряки принимают с катера сходню, перекидывают одним концом на берег. Не достает. Им подают вторую. Теперь, когда соединены обе сходни, образуется дорожка до самого берега. Опора ее посередине— плечи двух моряков.

— Пошел! — хрипло командует боцман.

Пехотинцы один за другим сбегают на берег. Последним уходит капитан. На прощанье он крепко жмет руку Травину.

— Спасибо, моряки!

Командир звена в последний раз пытливо вглядывается в его лицо. Капитан-лейтенант так и не вспомнил, где они встречались. Может быть, это и есть тот пехотинец, который насмерть бился возле горящего танка, чтобы спасти своих друзей моряков?

Но капитан уже на берегу. Отдает распоряжения спокойно, уверенно. И оказывается, он может командовать тихо: его голоса почти не слышно. Часть солдат спешно долбит землю, готовя огневые позиции для минометов и пулеметов. Другие бегут вперед. Тянут провод связисты. Саперы обшаривают берег миноискателями. Послышались выстрелы. Где-то рядом грянули взрывы. Разгорался бой. Учебный, но люди переживают его, как настоящий, и делают все, как положено в бою. Мокрые с ног до головы, синие от холода, боцман и матрос Гринько, выбравшись из воды, занимают свои боевые места.