— Не горюй, Николаев! — подбодрил кто-то из-за печки. — Успеешь заслужить. Дорога на запад еще длинная.

— Так-то оно так. А все ж с наградой, с нею… как-то сподручней бы было. Хочь вперед шагать, хочь на побывку домой… перед жинкой покрасоваться.

— Что ж она тебя без ордена или медали не примет?

— А твоя?

— Моя-то и без наград на шею кинется. Знает, не на блины к теще ходил.

— Еще вопросы? — прервал шутливую перепалку командир.

— Можно мне, товарищ капитан? — попросил слова рядовой Махоркин.

— Давай, Василий. Слушаем тебя.

Махоркин встал, расправил тужурку под солдатским ремнем. Ремень, как заметил Шевченко, совсем истерся от гранатной и патронной сумок. Новый бы. Да где ж их взять?

— Насчет почты бы, товарищ командир, напомнить кому надо, — непривычно серьезно заговорил весельчак Махоркин. — За два месяца прошлого рейда ни одной весточки не получили с Большой земли. Да и нынче что-то ничего не предвидится. Хотелось, чтобы вместе с грузом обязательно кинули бы и письмишки из дому.

— И фотографию твоей невесты Аси, — добавил, улыбнувшись, кто-то из разведчиков.

— Ничего смешного нет, — возразил Махоркин. — Письмецо да еще с фоткой праздник для каждого. Разве не так?..

— Скажи спасибо, что обещали подбросить боеприпасы, взрывчатку да медикаменты и кое-что из продуктов.

Махоркин обернулся к возразившему:

— Вот точно такой же, как ты, сухарь, наверное, и в штабе сидит. Что ему солдатская душа? Ему лишь бы у солдата подсумок был патронами наполнен. Может, потому кое у кого иногда и пули те к Дуське за молоком летят?

— Ладно, — сказал комиссар. — Обещаю, как говорят бюрократы, заострить вопрос и поставить его ребром. Будем надеяться, что в ближайшие дни нам вместе с грузом подбросят посылочку с письмами и свежими газетами.

— Меня вот что волнует, товарищ комиссар, — вступил в разговор сержант Григорьев. — Отчего это до сих лор Америка не объявляет Германии войну? Яичным порошком да тушенкой хотят отделаться?

— Ничего не попишешь, — развел руками комиссар. — Хитрые торгаши, присматриваются, ждут, кто кого одолеет.

К столу из кухни подошел Сандыбаев — один из скромных и храбрых разведчиков отряда:

— Товарищ комиссар, а мне можно задать один вопрос?

— Можно, и не один. Ты у нас, Алимхан, редко выступаешь на людях.

— Мы с моим другом Корытовым посоветовались и решили вступить в партию. Освобождать Подмосковье от врага хотим в рядах ВКП(б).

Комиссару всегда нравились эти смелые и отчаянные ребята и слова Сандыбаева он воспринял с радостным чувством.

— Порядок вступления в партию — уставный. Нужно написать заявление, найти рекомендующих коммунистов и наша партийная организация без задержки рассмотрит ваши заявления. Для таких орлов, как вы с Корытовым, получить рекомендации в отряде не проблема. А дальше… вернемся на Красноказарменную и официально оформим через политотдел ваше вступление в большевистские ряды.

Затем завязался общий разговор. Обсудили военное положение в Европе, вспомнили Бородинскую битву 1812 года и недавнее сражение на Бородинском поле. Кто-то попросил рассказать об Иване Сусанине.

Выполнив эту просьбу, Огнивцев сказал:

— Вы замечаете, друзья, как много общего у нашего народа, бойцов Красной Армии с нашими героическими предками? Будем же достойны их славы, впишем новые славные страницы в историю своего Отечества!

Бурные аплодисменты, каких никогда не слышали стены этого крестьянского дома, не умолкали несколько минут.

— На этом закончим, товарищи, — встал капитан Шевченко. — Нет возражений?

…Разошелся личный состав на отдых, остались в комнате командир, комиссар и начальник штаба.

— Мне кажется, не очень организованно прошло собрание, — заметил старший лейтенант Ергин, с усилием открывая форточку. — Не было в нем какого-то единого стержня, что ли. Винегрет какой-то…

— Не будь занудой, энша, — бодро откликнулся капитан Шевченко. — Я считаю, все было, как надо. А ты как думаешь, комиссар?

Огнивцев только улыбнулся в ответ.

— Всем отдыхать! — приказным тоном завершил разговор командир отряда. — Завтра «рабочий день»…

«Рабочий день! Хорошо сказано, — подумал комиссар. — Да, война — это неимоверно тяжкий, в крови и поте лица труд и только через него можно прийти к победе».

Еще до сообщения Совинформбюро о поражении немецких войск на подступах к Москве командование отряда было информировано штабом фронта о том, что 6 декабря 30-я армия, усиленная сибирскими и уральскими дивизиями, прорвала оборону врага севернее Клина и, развивая успех, вышла к его подступам. Немецко-фашистские войска на этом участке оказались в полуокружении и вынуждены были отступать, ведя тяжелые бои. Для маневра резервами, подвоза боеприпасов и горючего у врага остались дороги Клин — Новопетровское на юг и Клин — Высоковск — Теряево — на запад. Вторая после сильных снегопадов стала труднопроходимой для колесных машин. К тому же на ней активно действовали волоколамские партизаны. В связи с этим шоссе Клин — Новопетровское стало главной транспортной артерией противника.

Отряд находился в лесу всего в шести километрах от этой магистрали. По шоссе почти сплошным потоком шли машины, тащились повозки. Лишь на короткое время ночью движение здесь затихало.

На север в район Клина двигались танки, тягачи с прицепленными к ним артиллерийскими орудиями, грузовые машины с пехотой. А на юг понуро ползли покореженные автомобили и сани с ранеными и награбленным добром. Их сопровождали укутанные в разное тряпье солдаты. Многие из них уныло шагали рядом с заиндевевшими лошадьми, загребая снег разномастной, самой фантастической обувью.

В санитарных машинах везли раненых офицеров со свежими следами крови на бинтах, подавленных, злых, обескураженных провалом наступления и вдобавок беспорядком на шоссе, где начисто отсутствовала служба регулирования. Машины на подъемах то и дело буксовали, возникали заторы, беспорядочная толчея, неразбериха. Да, такого хаоса никогда не видели на военных дорогах офицеры вермахта, мечтавшие еще неделю тому назад о победном параде на Красной площади в Москве.

Огнивцев считал, что было бы рационально перекрыть эту магистраль хорошим завалом, создать на ней добрую пробку и хорошенько потрепать оккупантов. Он неоднократно говорил об этом Шевченко. Однако тот или отмалчивался, или отделывался неопределенными отговорками.

Наконец комиссар, как-то оставшись наедине с командиром, решил объясниться с ним начистоту.

— Что мы сидим сложа руки, Александр Иосифович, чего ждем? Почему не используем благоприятную обстановку для устройства засады на шоссе? Штаб фронта не простит нам эту пассивность, — горячо говорил Огнивцев. — Надо помешать врагу в переброске резервов на передний край и добивать отползающих гадов.

Капитан Шевченко давно не видел своего комиссара и друга в столь возбужденном состоянии. Но командир хотел иметь рядом с собой единомышленника, не бездумного исполнителя. К тому же он знал, как важно дать взволнованному собеседнику высказаться до конца, чтобы глубже узнать ход его мыслей, полнее понять сущность доводов.

Поэтому он сдержал вспыхнувшее раздражение и подчеркнуто спокойно, словно думая вслух, сказал:

— Да, перекрыть магистраль было бы здорово. Это все равно что зажать противнику глотку…

— В чем же дело?

— А в том, что сил у нас мало и боеприпасы на исходе. Наделаем треску-звону… Противнику наш слабый удар будет как слону дробина. А отряд погубим… Я, понимаешь, Ваня, никак не могу простить себе гибели Васильева и его бойцов. Упились успехом, увлеклись сбором штабных документов, трофеев… Вот и…

— После драки кулаками не машут, товарищ капитан, — официально, подчеркивая, что он не склонен переходить на дружеский тон, сказал комиссар. — Об этом надо было подумать раньше. А потери… Потери, конечно, очень горьки, но, к сожалению, неизбежны.