— Атакуют, товарищ младший лейтенант! Атакуют.

Кто атакует? Перед нами чистое поле. Может, с противоположной стороны? Перебегаю туда, осторожно выглядываю в окно. Нет, никого не видно.

— Атакуют с севера. К глухой стене идут! — кричит тот же человек.

Вон в чем дело! Северная стена пакгауза глухая, ни окон, ни дверей в ней нет. Так как же они хотят проникнуть в здание?

Очень скоро все проясняется. Под прикрытием пулеметов атакующие приближаются к зданию вплотную, обтекают его с обеих сторон и бросают в окна дымовые шашки.

Через минуту-другую, задыхаясь в синем вонючем дыму, мы уже бьемся с ними врукопашную у дверей и проломов в стенах. Немцы в противогазах, дым их не страшит, зато они хуже видят. Деремся прикладами, лопатами, ножами. Никто не стреляет, но весь пакгауз стонет от разноязыких криков и лязга металла.

Внезапно заглушив все эти звуки, за спиной гитлеровцев раздаются разрывы гранат, и немцы один за другим выскакивают из здания.

Это по приказу Гусева двое или трое солдат махнули на второй этаж и бросили несколько гранат. Среди атакующих началась паника. Отстреливаясь, гитлеровцы начинают отходить к глухой стене, но теперь гранаты летят в них уже с чердака.

И тогда по чердаку, по окнам с обеих сторон вновь открывают огонь крупнокалиберные пулеметы, под прикрытием которых атакующие отходят к лесу.

Мы сидим или лежим на полу и ждем, когда же перестанут стрелять пулеметчики, чтобы выбросить эти проклятые дымовые шашки. Кашляя, младший лейтенант передвигается на четвереньках от одной группы к другой.

— Толкайте шашки прикладами к дверям! Быстро! — командует Гусев.

Мы начинаем ползать по полу, подталкивая то стволами автоматов, то прикладами сердито шипящие жестяные коробки. Из них валит густой, как деготь, черный дым, вонючий и едкий до невозможности.

Мы не успеваем покончить с шашками, как на нас снова обрушивается артиллерия.

— В укрытие! Всем, кроме наблюдателей, в подвал! — слышится надорванный голос Гусева.

Ползем к подвалу. У входа в него сталкиваюсь голова к голове с Кузнецовым. Лицо парторга перемазано сажей, губы разбиты в кровь.

— Ну как ты, Сережа? — Иван Иванович улыбается, подмигивает мне.

— Ничего, живой. Вы-то как?

— Я-то? Да вот вспомнил, что на кулачках лет тридцать не дрался. — Он опять улыбается и опять подмигивает.

На этот раз немецкие артиллеристы стреляют недолго. Их пушки умолкают, и в подвале наступает гнетущая тишина. Гнетущая хотя бы оттого, что мы не знаем: что же дальше?

Времени только около полудня, до того как начнет темнеть, еще пять-шесть часов, за это время они могут предпринять еще не одну атаку, а у нас уже почти нет патронов, которые будут позарез нужны при прорыве через кольцо окружения.

Похоронили Платову. К ее могиле мы принесли комбата, Иван Иванович сказал короткую речь, младший лейтенант Гусев выстрелил из пистолета — салют павшей в бою, и мы с Сивковым засыпали могилу, а Лиза обложила ее кирпичами.

Теперь все, кроме комбата, нас с Сивковым, Кнапке и Лизы, — наверху. Продолжают наблюдать за противником у шоссе, забивают проломы в стенах кирпичами, обломками балок, стропил, досками.

Мы с Сивковым пожевали сухарей, сыра, выпили по глотку-другому воды: Лизе удалось натаять из снега, и вот сидим на ступеньках лестницы, отдыхаем.

...Я вздрагиваю от грохота: задремал, а каска свалилась с головы и покатилась по полу.

Шум, кажется, никого не потревожил. Сивков и Лиза спят на полу сидя, прижавшись друг к другу. Кнапке сидит на ящике, Вадим Вадимович лежит и смотрит на карту, которую держит перед ним Иван Иванович.

— Иди позови сюда Гусева, Сергей, — говорит комбат, — и возвращайся.

Младшего лейтенанта я нахожу на втором этаже у пулеметчиков, время от времени ведущих огонь по шоссе. До сих пор в светлое время немцы не могут им пользоваться. Это хорошо.

Когда мы с Гусевым возвращаемся в подвал, майор жестом приглашает подойти ближе к карте.

— Сегодня в двадцать один час вот сюда, — майор показывает карандашом на крохотные черные брусочки на карте, обозначающие какой-то населенный пункт, — нашей артиллерией будет сделан сильный огневой налет. Его задача — облегчить прорыв окруженных частей дивизии через внешний фронт. Через внутренний мы должны прорваться собственными силами, разбившись на мелкие группы. Эту задачу батальон получил еще вчера ночью. Давайте решим, как будем ее выполнять.

— Товарищ майор, — мнется Гусев, — может, всех офицеров позовем? Как-никак один из них ротой командовал.

— Пока не нужно. Все они — ребята молодые, а нам, людям постарше, нужно сначала выработать свой план и тогда предлагать его.

— Воля ваша. — Гусев облегченно вздыхает, раз комбат решил, значит, так должно быть.

— Друзья мои, — Полонский оглядывает нас всех поочередно, — у меня были свои соображения по поводу того, как вырваться из этой мышеловки, в которую превратился пакгауз, но вот он, — майор показывает карандашом в сторону спящего у стены Кнапке, — рассказал мне кое-что такое, заставившее меня отказаться от задуманного. Кнапке, давний житель этих мест, предлагает идти не на северо-восток, а сначала строго на юг, в направлении залива, чтобы потом повернуть на восток и двигаться лесом. Он знает там какую-то длинную дамбу, укрываясь за которой мы можем быстрее прорваться через внутреннее кольцо окружения.

— А ему можно доверять, товарищ майор? — спрашивает Гусев.

— Полагаю, да. Восточнопрусский Сусанин из него не выйдет. К тому же Гитлер наверняка не числит его в своих друзьях.

— Так-то оно так...

— Что же еще вас смущает, Гусев?

— Я бы на всякий случай выделил небольшую отвлекающую группу. Могу повести ее сам. Группа должна идти прямо через шоссе на северо-восток. Пусть немцы заметят ее и подумают, что мы начали выход из пакгауза кратчайшим путем, то есть через шоссе к лесу и дальше — к своим.

— Что ж, неплохая мысль. — Майор постукивает карандашом по карте. — Сколько у нас активных штыков?

— Двадцать три. В отвлекающую группу можно выделить человек семь. Остальные пойдут с вами в сторону залива.

— Пусть будет так. Возглавит отвлекающую группу командир четвертой роты. Кочерин, позови его сюда.

Мы начинаем прорыв около шести вечера. Фашисты больше не атаковали нас, решив намертво запереть в этом каменном мешке. А может, и ждали, что придут на помощь два-три танка? Не знаю. Если бы случилось так, пакгауз оказался бы для нас могилой.

Обе группы — большая и малая — выходят одновременно. Но если мы, составляющие большую, в которой находятся раненые и майор, обязаны быть тише воды и ниже травы, то те, другие, чем-то должны привлечь к себе внимание противника.

Помню, как мы проклинали туман 13 января 1945 года, когда начали наступление под Пилькалленом. Но зато как мы молимся на него сейчас!

Туман, густой-прегустой, заключает нас в свои объятия сразу же, едва покидаем пакгауз и делаем первые шаги по направлению на юг.

Мы несем комбата на плащ-палатке вчетвером: младший лейтенант Кузнецов, старшина-артиллерист, Сивков и я. Идем ходко, потому что знаем: должны достичь опушки леса и, если придется, вступить в бой одновременно с группой, ушедшей на северо-восток. Но мы будем открывать огонь только при непосредственном соприкосновении с противником.

Первыми идут Гусев и Кнапке. За ними — прикрытие, потом — мы с комбатом. Замыкает колонну группа во главе с молоденьким лейтенантом, пришедшим в батальон уже под Кенигсбергом.

Под ногами с шорохом оседает талый снег, хлюпает вода. Идем в колонну по двое так, чтобы для нас, несущих комбата, протаптывалась какая-то дорожка. Догадываюсь, что майор чувствует себя прескверно: он видит, как трудно приходится нам.

Вадим Вадимович все это время держится молодцом, хотя у него раздроблена кость левой ноги, а на правой — сквозное ранение выше колена, но кость не задета.

Когда же начнется этот лес? Все поляна и поляна? Из пакгауза мне казалось, что до опушки тут метров сто с небольшим.