В парке имени Чкалова пахло дымком, солдатской кашей. На жухлой траве, поближе к походным кухням, на плащ-палатках, прижавшись друг к другу и укрываясь шинелями, спали солдаты. Горели костры. И отблески огня падали на грязные, уставшие, удивительно знакомые, прекрасные лица.

В этот день уцелевшие жители и те, которые уже успели вернуться, собрались на проспекте Карла Маркса у здания полусгоревшего оперного театра. Было нас не густо: что-то около трех-четырех тысяч человек. Подъехал «виллис». Рядом с водителем — полковник. Гляжу и глазам не верю. Не удержался, закричал:

— Товарищ Дементьев, Георгий Гаврилович!

Он или не он? Грезил этой встречей. Столько раз видел ее во сне и наяву, а тут растерялся. Но Георгий Гаврилович, похудевший, помолодевший, скинувший с плеч добрый десяток лет, уже шел ко мне:

— Здравствуй, Евгений. Какими судьбами? Что в Петропавловке? После митинга ко мне, в обком. Не забыл дорогу?

Вечером я сидел в кабинете первого секретаря Днепропетровского обкома партии. Это по рекомендации Георгия Гавриловича обком оставил меня в тылу врага. Ему мне предстояло отчитаться за проделанную работу.

Я рассказал секретарю обкома о том, как искал рацию, связь с партизанами, с фронтом, о своей работе.

— Ну, что же, — сказал Георгий Гаврилович, когда я закончил подробный рассказ, — готовь подробный отчет. И приступай к обязанностям. Жидковато у нас с кадрами. А у тебя опыт, область знаешь. С этой минуты ты наш работник — инструктор обкома.

Я встал. Георгий Гаврилович оглядел меня с ног до головы. На мне рваная рубаха, потрепанный пиджачок — вид аховый.

— Просьбы, пожелания есть?

Я промолчал.

Секретарь улыбнулся:

— Что без амбиции — это хорошо, а без амуниции — плохо. — Вызвал адъютанта. Час спустя я получил бушлат, китель офицерский, белье, сапоги и, что не менее важно, талон на питание в обкомовской столовой.

…Проработал инструктором месяца три. Занимался информацией, ездил по освобожденным районам области. Вместе с заведующим оргинструкторским отделом Общиным подготовил доклад о злодеяниях немецких оккупантов. Дел хватало по горло.

Тут ко мне в обком зачастили гости. Мои посетители все расспрашивали о моей работе в тылу врага. Однажды спросили:

— А вы бы не хотели поработать во Львове?

— Так ведь Львов оккупирован.

— Вот именно. Мы и предлагаем вам работу в оккупированном Львове. Одним словом, командировку в тыл врага можно продлить.

— Я многого не умею…

— Знаем. Научим.

В конце декабря я выехал в Москву. Как было сказано моим товарищам по работе, родным, «в длительную служебную командировку». Только Георгию Гавриловичу был известен конечный пункт ее — школа разведчиков.

Новый год застал меня в пути. Мела поземка. Наш поезд то подолгу простаивал на затемненных полустанках, то проскакивал станции, оставляя за собой клубы дыма, искры, снежную пыль. Я ехал навстречу новой, пока еще неведомой мне жизни.

Пора, однако, возвратиться в Санку.

Предстояло решить, кому чем заняться. Валерия умела, как никто, исчезать и вовремя появляться. На этот раз она пришла не сама.

Средних лет, несколько флегматичный мужчина с львиной гривой волос крепко пожал мою руку.

— Михал Зайонц. Секретарь подпольного обкома. — Поинтересовался: — Посты выставлены?

В наших условиях это был не праздный и отнюдь не лишний вопрос. Мы, однако, все предусмотрели. На огороде копали картошку старый Врубль и его дочки Рузя и Стефа. В лесу с утра «собирали грибы» телохранители Ольги — Метек и Казек. Было условлено: если что заметят — закукуют кукушкой. Я в общих чертах познакомил наших польских друзей с просьбой командования: максимально расширить разведработу, систематически снабжать Центр детальной информацией о воинских перевозках всеми видами транспорта, о дислокации на этой территории немецких войск. Я почти дословно передал слова Павлова: «Советское командование полно решимости любой ценой сохранить Краков — древнюю столицу Польши. И очень надеется на помощь польских друзей. Мы должны охватить разведсетью район Кракова. По предварительным данным, здесь строятся мощные оборонительные сооружения».

Перешли к практическим задачам. Первоначальный план наш трещал по швам. Нечего было и думать о моей легализации в Кракове. Мои снимки, приметы и отпечатки пальцев, надо полагать, уже разосланы в местные отделения гестапо. Беспокоила и радиоквартира у Врублей. Рацию могут засечь, а может, уже засекли: слишком долго сидим на одном месте. Я поделился своими опасениями, планами перебазировки.

— Решение своевременное и правильное, — поддержал нас Зайонц. — Мы поможем вам, капитан Михайлов, перебазироваться вместе с радисткой в один из наших партизанских отрядов. Оттуда и будете руководить группой. Алексея устроим в Кракове. Есть у меня на примете один очень надежный товарищ — Юзеф Прысак. Кличка — Музыкант. Он у нас скрипач. С ним и работать Алексею.

Все становилось на свои места. Радисткой останется Ольга. К ее почерку в Центре привыкли. У Грозы все шансы легализироваться в Кракове. Груше вряд ли удастся найти свою рацию, а документы у нее надежные. Зайонц согласно кивнул головой:

— Груше, пожалуй, лучше заняться сбором разведданных. В Кракове теперь много женщин с Востока. Затеряться нетрудно. Мы подберем ей что-то подходящее.

Осталось решить последнее: как связаться с партизанами? На следующее утро Гроза в сопровождении Метека отправился в Бескиды — в польский партизанский отряд, который должен был стать и нашей базой. Вскоре связной из Кракова принес первое донесение Груши. Михал сдержал свое слово. Анка устроилась горничной на улице Рынковой, 10 у мадам Гофф — супруги вице-прокурора Кракова. Готовила обеды, стирала, убирала комнаты. Очень старалась. К Гоффу частенько приходили видные гитлеровские чиновники, офицеры вермахта. Многим из них нравилась аккуратная, хорошенькая горничная, с приветливой улыбкой, в накрахмаленном фартуке. При ней не стеснялись, говорили обо всем. Гости любили плотно и вкусно покушать. И Груша чуть не каждое утро отправлялась с большой корзиной на базар. Шла не спеша, с достоинством, как и подобает горничной дома такого влиятельного лица. Цепкие глаза разведчицы привычно отмечали: мотоколонна численностью до полка. Знаки: ромб и квадрат.

…К концу недели возвратился с Бескид Алексей. Деловую часть рапорта свел к одному слову: ждут.

Потом со свойственным ему темпераментом пошел живописать Бескиды. Если где есть рай на земле, то это там.

«За горами гори, хмарою повиті! А в горах буки, сосни до самого неба. В лесах водятся олени, косули…» Словом, расписал так, что хоть курорт открывай.

Бескиды всего в тридцати-сорока километрах от Кракова. Командир отряда поручик Тадеуш Григорчик — Тадек — производит отличное впечатление. Базу отряда он разместил в самом труднопроходимом районе Подгалья.

С Юзефом Скомским меня познакомила Ольга. Ее рекомендация была краткой и исчерпывающей:

— Молод. Образование среднее. Ни в какой партии не состоит. Сын местного помещика. Ненавидит оккупантов. Работает в немецкой адвокатуре. Уже не раз давал нам ценные сведения.

— Но ведь помещик, классовый враг, — возразил я. — Можно ли доверять?

Ольга улыбнулась:

— Во-первых, не помещик, а сын помещика. Хозяин поместья — старый Скомский. Во-вторых, дворяне тоже разные бывают. Мы еще в школе проходили. Одного Муравьева, декабриста, царь казнил, а другой Муравьев — генерал, палач, хвастал: «Мы не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, кто сами вешают».

Оказалось, с тех пор, как Ольга у Врублей, молодой Скомский добровольно и добросовестно исполняет обязанности интенданта радиоквартиры. Приносит продукты, снабжает деньгами. Ольгу поддержал татусь. На старого Скомского всю жизнь батрачил, а молодого похвалил: «Панского семени, а чло́век». (Чловек — человек — в устах Врубля звучало высшей похвалой.) Я решил встретиться с молодым Скомским лично. Договорились через Врубля о месте встречи. В сумерках забрался в густой ельник, принадлежавший Скомским. Вскоре услышал шаги. Ко мне приближался парень в охотничьей куртке, в офицерских бриджах. Его походка, одежда — все говорило об умении держаться непринужденно и естественно. Губы припухшие, как у мальчика. Глаза дерзкие, насмешливые и какая-то особая — я бы сказал — вольтеровская улыбка, свидетельствующая об ироническом складе ума. Я свистнул, как было условлено.