В отношении телевидения надо принять меры… Противно смотреть, с каким придыханием дикторша произносит имя Ельцина! Убрать половину людей с телевидения! И из газет повыгонять всех этих!..

(Это выступление «плачущего большевика», как тогда называли Рыжкова, – пожалуй, самое истерическое на этом заседании Президентского совета. – О.М.)

Шаталин. Я против всего этого! (Наконец-то академик проснулся, понял, в каком лагере он оказался. − О.М.)»

Как видим, «вся королевская рать» настроена весьма агрессивно. Горбачев пытается утихомирить ее.

«Горбачев. Надо ли идти на компромисс? Дело не в Ельцине. Сам по себе как личность он ничего не стоит (вот опять ругательства, теперь уже не в узком кругу самых близких людей, – на вполне официальном заседании, которое стенографируется. – О.М.) Но он выражает определенные настроения. Не тот ведь сейчас Ельцин, что был полтора-два года назад (верно, не тот, стал более решительным, обрел подлинно бойцовские качества. – О.М.) Он отражает серьезные тенденции в обществе. Люди чувствуют наступление хаоса, распада. Они обеспокоены. Но они против экстремизма, за порядок и готовы поддержать даже крайние меры. Люди за такой порядок, где власть действует и ведет практические дела. Народ примет реалистическую программу. Надо идти к рынку, к Союзному договору… Долго шли, с потерями. Сейчас народ может поддержать решительный ход. Люди − за Союз…

Оставлять без реакции его (Ельцина. – О.М.) речь нельзя. Стратегически мы с ним кашу не сварим. У него нет конструктивного потенциала.

Сессию Верховного Совета РСФСР начинают с «явления Христа народу»… (то есть с «явления» Ельцина. – О.М.) Третье пришествие! Вот такие трюки!

Если мы говорим сами, что наша программа слабая, то кто же ее будет поддерживать? Не надо вихлять. Мы привержены взятому курсу, и надо ему следовать. Спасение курса − в нашей деятельности.

У Ельцина перевешивает негатив: все плохо! Тон речи и выбор момента рассчитаны на конфронтацию. Это не тот путь. Люди ждут реальных дел − в том-то, в том-то и т.д. Ждут порядка. Россия, Украина заблокировали решения Верховного Совета СССР, а нас обвиняют, что мы ничего не делаем.

И реакция на Ельцина должна быть в делах! Но в СМИ порядок навести. А после принятия программы рыночной реформы − Обращение к народу. И не надо колебаться (смотрит на Шаталина)».

Однако «королевская рать» недовольна недостаточной решительностью, недостаточной жесткостью «короля».

«Лукьянов. Это путь польской «Солидарности».

Рыжков. …Больше работать так не будем. Или мы − власть, или будем ставить вопрос перед президентом об уходе. Профсоюзы оппозиционны правительству. Партия − тоже (Ивашко, Дзасохов)… Что же нам делать…? Искать другую партию? Мы прокоммунистическое правительство, а родная партия говорит, что она нас не поддерживает. В Верховном Совете у нас нет поддержки депутатов-коммунистов. Я уж не говорю о прессе. Никто нас не поддерживает, ни одна газета. Делать из нас недоумков не получится. В правительстве семь академиков, двадцать докторов наук.

Нас ждут худшие времена. Любые меры для 91-го года не проходят. Идет полный раздрай. На заводах директора озверели (истерика «плачущего большевика» продолжается. – О.М.)

Ельцина надо бить за дела – это не сделано, то не сделано. Надо поговорить с народом – не сосредоточиваться на Ельцине.

«Правда» тоже шатается. Надо принимать меры по телевидению. Половину убрать. Пусть орут. Ушел Тихомиров (оппозиционный обозреватель ТВ), и что? Газеты, по крайней мере те, на которых написано «орган ЦК КПСС», заставить работать на власть или разогнать.

(Вот вам и гласность, провозглашенная Горбачевым! Когда приспичило, газеты − разогнать, с телевидения половину сотрудников − убрать! Нет уж, черного кобеля не отмоешь добела! − О.М.)

Лукьянов. Не Ельцин идет к власти, а Бурбулис. Надо ответить ему прямо.

Шеварднадзе. Что, только один президент должен отвечать? И больше никто?

Лукьянов. Я готов [выступить по ТВ]. Надо сказать рабочим, чем им грозит развал поставок. Хозяйственные руководители верят в ЦК. Интеллигенция, как никогда, понимает опасность гражданской войны. Военные не могут дальше терпеть. Проиграли мы борьбу за студенчество и молодежь… У Ельцина − группа, которая делает паблисити. У нас нет такой группы…

Горбачев (как бы повторяет механически − О.М.) Ситуация связана с усилением хаоса и развала в обществе. Люди за порядок, против экстремизма, поддержат любого, кто наведет порядок, даже крайними мерами. Надо быстрее идти к новому Союзному договору».

Запомним эти слова и этот момент − когда Горбачев пришел к выводу, что ради наведения порядка можно прибегнуть и к крайним, то есть силовым, мерам (хотя он теперь уже − лауреат Нобелевской премии Мира).

А вообще, когда читаешь стенограмму этого «военного совета в Филях», создается ощущение, что это не Горбачев нарушил договоренность с Ельциным, отказавшись от программы «500 дней», а Ельцин совершил какое-то предательство по отношению к президенту СССР.

Что касается публичной реакции на выступление Ельцина, поначалу Горбачев собирался ответить на него, дав интервью телевидению, однако потом решил не делать этого, а высказать все, что он думает с трибуны Верховного Совета − его сессия должна была открыться через пару дней.

Много лет спустя, в ноябре 2010 года, в разговоре с Геннадием Эдуардовичем Бурбулисом я попросил его прокомментировать лукьяновскую фразу: «Не Ельцин идет к власти, а Бурбулис». Поскольку все разговоры Ельцина в ту пору постоянно прослушивались, об их содержании вполне мог знать и Лукьянов. И вот у него, по-видимому, сложилось такое впечатление, что Бурбулис – это двойник, «альтер эго» Ельцина и даже, более того, первый номер в этой связке. Тогда Бурбулис в самом деле был ближайшим соратником Ельцина.

– Ну, это все терминология партийной номенклатуры, – усмехнулся Бурбулис. – Если бы я рвался к власти, я бы вел себя совсем по-другому.

По словам моего собеседника, Лукьянов прав в том смысле, что все ключевые идеи, касающиеся политической ситуации, будущего России, начиная с 1990 года, они, Ельцин и Бурбулис, обсуждали друг с другом.

– Но у нас не было такого разделения – первый номер, второй номер. Мы были соратниками, друзьями. Мы как бы дополняли друг друга. Борису Николаевичу было шестьдесят, мне – сорок пять. Он привносил в нашу совместную работу свой опыт, я – свой. У него за плечами была партийная работа, у меня – научная.

Я не уверен, что между Ельциным и Бурбулисом «не было такого разделения – первый номер, второй номер». Ельцин, конечно, мог обсуждать с близкими людьми, с близкими сотрудниками любые вопросы, но – он знал себе цену. И, как свидетельствуют хорошо знавшие его люди, окончательное решение по той или иной проблеме принимал самостоятельно.

Тем не менее, представление о Бурбулисе как о каком-то «сером кардинале», который сбивает Ельцина с панталыку, а то и вовсе навязывает ему свои решения, в окружении Горбачева, да и у него самого, сохранялось и в дальнейшем.

19 октября Горбачев выступил на сессии союзного Верховного Совета. Значительная часть его выступления, естественно, была посвящена ельцинской речи трехдневной давности.

Для начала ритуально расшаркавшись перед своим оппонентом, воздав должное ельцинской обеспокоенности «за обострившуюся ситуацию» в стране, «за серьезные трудности, которые она переживает», Горбачев приступил непосредственно к «отпору».