Кровавое нападение в Мядининкае явно преследовало политические цели: без сомнения, оно было приурочено к встрече Горбачева и президента США Буша, проходившей в этот момент в Москве. Его организаторы как бы старались продемонстрировать, что они никогда не согласятся с распадом Союза, будут бороться против этого с оружием в руках, их не остановит перспектива кровопролития.
В сущности, это действительно была еще одна прелюдия к путчу, случившемуся менее чем через три недели.
Любопытно, как Горбачев и Буш получили сообщение о резне на литовской таможне. Вернее, как его получили Буш и Горбачев: американцев сообщение достигло раньше. 31 июля между двумя президентами шла беседа, по словам Анатолия Черняева, «на открытой солнечной веранде» в Ново-Огареве. Черняев:
«Всплыла тема Прибалтики – предлогом послужило сообщение, что на таможне между Беларусью и Литвой произошло кровавое столкновение. Информацию, кстати, первым получил не Горбачев, а Бейкер (госсекретарь США, сопровождавший Буша. – О.М.): к нему прибежали и шепнули. Горбачев сказал мне, чтобы я узнал у Крючкова, что произошло. Тот изложил «предварительную» версию (надо полагать – что во всем виноваты «литовские провокаторы». – О.М.) Вернувшись на веранду, я рассказал с его слов, в чем дело. Американцы (естественно. – О.М.) отнеслись скептически. Буш повторил то, что он и раньше говорил Горбачеву: «Отпустите Прибалтику, отсеките ее, вам же будет лучше».
Кстати, раз уж речь о московском визите Буша… Перед американским президентом было продемонстрировано не только «сопротивление здоровых сил» отделению Прибалтики от СССР, но и окончательная уже независимость России от Центра. Продемонстрировал ее Ельцин. Во время этого визита он отказался быть «в свите» Горбачева, заявив, что будет общаться с гостем лишь в качестве президента РСФСР в своем кремлевском кабинете (к этому времени такой кабинет у него уже был). Отказался участвовать и в завтраке, который Горбачев устраивал для Буша в Грановитой палате Кремля. В другое время это можно было бы счесть бессмысленным капризом и даже неуважением к американскому гостю, но в тот момент Ельцин цеплялся за каждую мелочь, чтобы подчеркнуть суверенитет России. А в данном случае он к тому же хотел продемонстрировать его зарубежному лидеру.
ДО ПУТЧА – СЧИТАННЫЕ ДНИ
4 августа Горбачев уехал в отпуск − в Крым, в Форос. До сих пор остается недоумение: неужто он не знал об уже созревшем и готовом вот-вот грянуть заговоре? Ну ладно, верхушка КГБ его предала, блокировала всю информацию, но, наверное, были рядовые сотрудники госбезопасности, которые могли бы его предупредить, а возможно, и предупреждали − не такими уж немыслимо скрытными были приготовления заговорщиков. Мы видели, были и предупреждения «со стороны», даже американский президент предупреждал (ну ладно, дата путча неточно называлась, но… было ли это так важно?) Знаю точно, что Александр Николаевич Яковлев его предупреждал, он сам мне об этом говорил (об этом речь впереди). Наконец, неужто его, Горбачева, собственная интуиция, интуиция опытного человека, опытного политика не подсказывала ему: что-то такое происходит, что-то такое готовится? Предупреждениям он не поверил. Или сделал вид, что не поверил. Собственную интуицию, если она что-то ему и подсказывала, возможно, заставил замолчать.
Если бы Горбачев остался в Москве, принял решительные превентивные меры, многое могло бы пойти по-другому…
Но что могло пойти по-другому? Ну, предположим, разгромил бы он заговорщиков, ну подписали бы 20 августа Россия, Казахстан и Узбекистан Союзный договор, как планировалось. А дальше что? Украина вряд ли его подписала бы (не говоря уж том, что его не подписали бы страны Прибалтики и Грузия). Если бы договор не подписал Кравчук, то и Ельцин, без сомнения, отозвал бы свою подпись. Всё, при таком раскладе Союзу пришел бы конец.
В общем, в этот момент Горбачев уже ничего не смог бы сделать, независимо от того, в отпуске он или не в отпуске. Другое дело, если бы победил ГКЧП, вот тогда Союз, наверное, еще мог бы какое-то время просуществовать − в условиях жестоких репрессий, которые вынуждены были бы развязать новые правители. Ст,рана вернулась бы во времена Брежнева − Андропова, а то и Сталина. Но это, конечно, длилось бы недолго − экономика не позволила бы: огромную страну не удалось бы заставить жить, как живет Северная Корея, в голоде и холоде, а к тому же и в неминуемых кровавых междоусобных распрях.
Так почему все-таки Горбачев отправился в отпуск в такой напряженный момент? Из воспоминаний Анатолия Черняева. Разговор с Горбачевым 3 августа, накануне отъезда президента в Форос, на объект «Заря»:
«[Горбачев] присел на подлокотник кресла.
«Устал я, Толя, до черта, а завтра перед отъездом придется проводить заседание правительства: урожай, транспорт, долги, связь, денег нет, рынок распадается. Павлов (премьер-министр, к этому моменту уже, по-видимому, согласившийся войти в состав ГКЧП. – О.М.) заявляет: если, мол, вы не придете, ничего не получится (с республиканскими премьерами). Все тянут на себя, в разные стороны, и одно только у них: дай, дай, дай! Везде – труба».
Вдруг вспомнил о своем ночном сидении за пару дней до этого с Ельциным, Назарбаевым в Ново-Огареве. Условились, говорит, с ними о Союзном договоре и последующих выборах… «Ох, Толя, до чего же мелко, пошло, провинциально у нас идет. Смотришь и думаешь: бросить бы все! Но на кого бросить-то? Устал».
Как видим, оценка того многочасового разговора с Ельциным и Назарбаевым здесь несколько иная, чем в собственных воспоминаниях Горбачева. Возможно, действительно сказывается все та же усталость…
А возможно… Возможно, Горбачев просто разыгрывает перед своим помощником небольшой спектакль, призванный объяснить тому, почему он, президент, покидает столицу в столь тревожный момент. Не исключено ведь, что и у помощника в мозгу могут роиться недоумения по поводу этого. То, что Горбачев не всегда бывал искренен даже со своими ближайшими сотрудниками, мы ведь видели на примере январских вильнюсских событий. В конце концов бывают ситуации (особенно у тех, кто на вершине власти), когда об истинных мотивах своих поступков не следует говорить никому. НИКОМУ.