— Ничего, Лунатик, — сказал он, медленно откидываясь назад, пока его голова не коснулась подушки. Он не знал, что ещё Сириус успел ему рассказать и не собирался сам говорить о чём-нибудь, что лишит Ремуса сна на многие часы. — Теперь это не имеет значения. Просто сосредоточься на своём выздоровлении.

Ремус наградил Гарри долгим скептическим взглядом.

— Почему это прозвучало так, словно ты пытаешься убедить в этом скорее себя, а не меня? — спросил он.

Возможно, потому, что так и есть. В данный момент проще было забыть о том, каким был прошедший месяц, чем пересказывать всю историю... ещё раз. Не то чтобы Гарри хотел что-то скрыть от Ремуса. Дело было, скорее, в том, что чем больше Гарри думал обо всём произошедшем, тем больше он осознавал, какими глупыми были его решения. После всех тренировок... после всех разговоров о логическом мышлении я просто взял и поступил так, словно их и не было. Как я мог быть таким тупым?

Ремус просунул руку под плечи Гарри и притянул его к своей груди.

— Я знаю, волчонок, — сказал Ремус, обнимая его. — Я знаю. Ты через многое прошёл, и тебе потребуется время, чтобы разобраться во всём. Я не буду заставлять тебя рассказывать об этом, если ты не хочешь. Уверен, Дамблдор даже позволит воспользоваться нам своим Омутом Памяти, если ты предпочтёшь, чтобы мы сами посмотрели твои воспоминания. Просто не забывай, что, игнорируя проблему, ты не заставишь её исчезнуть.

— Я понимаю, — тихо ответил Гарри.

Закрыв глаза, он прислушался к убаюкивающему сердцебиению Ремуса. Идея воспользоваться Омутом Памяти была не такой уж плохой. Некоторые вещи лучше было увидеть своими глазами, чем услышать о них из чужих уст. Когда ты видишь что-то, то лучше ощущаешь его реальность.

* * *

Что-то влажное и шершавое коснулось гарриного лица, быстро прогнав сон. Протестующе застонав, парень вытер лицо и открыл глаза, увидев большое расплывчатое пятно чёрной шерсти с большим языком, свешивающимся изо рта. Он услышал тихий смешок, и поверхность, на которой он лежал, чуть задрожала. Боль в теле вернулась, но она уже была далеко не такой сильной, как прежде. Теперь Гарри мог пошевелить конечностями без помощи зелий, а это само по себе уже было достижением. А ещё это означало, что его постельный режим не продлится так уж долго.

Его осторожно погладили по спине, напоминая, что рядом с ним находились человек и очень нетерпеливая собака, ждущие, когда же он обратит на них внимание. Парень медленно перекатился в сторону от Ремуса и натянул одеяло до подбородка, повернувшись спиной к опекунам. Комната была тускло освещена, и Гарри задался вопросами: а сколько же сейчас было времени? какой сегодня день? и день ли вообще? Столько всего случилось с того дня, двадцать первого июля, когда Гарри ушёл из дома Роландсов. И столь многое изменилось с тех пор.

— Думаю, нам стоит отложить сегодняшние дела, Бродяга, — весело сказал Ремус. — Кажется, Гарри слишком устал, чтобы праздновать своё шестнадцатилетие.

Гарри повернулся и удивлённо посмотрел на Ремуса и Полуночника. Сегодня его день рождения? Что ж, теперь понятно, сколько именно прошло времени.

— Думаю, нам и не нужно что-либо праздновать, — сказал Гарри. Сказать по правде, он не думал, что заслуживает праздника, учитывая, что два члена его семьи в данный момент оправлялись от ран. — Но мы можем связаться с Дамблдором. Думаю, ты был прав насчёт Омута Памяти, Ремус.

Ремус улыбнулся и медленно сел. Полуночник же лёг на кровать и зарычал.

— Хватит, Бродяга, — сердито сказал мужчина. — Я знаю, что у тебя проблемы с Дамблдором, но он может помочь нам оказать Гарри поддержку. Я хочу, чтобы мы пока отложили наши разногласия и попросили его о помощи, а ты?

Полуночник фыркнул, а затем спрыгнул с кровати и вышел из комнаты. Гарри невольно задался вопросом, а не было ли ошибкой поминать Дамблдора в присутствии Сириуса. Потому что этот сценарий повторялся уже не раз. С Гарри случалось что-то плохое, и Сириус во всём обвинял Дамблдора. Почему Сириус вечно считал, что во всём был виноват Дамблдор? Вряд ли директор мог предвидеть, что Вернон Дурсль прибегнет к физическому насилию, и что Гарри станет четвёртым чемпионом, и что у него начнутся магические выбросы, и то нападение неподалёку от хижины Хагрида, и возрождение Волдеморта, и атаку на Хогвартс-Экспресс, и Амбридж, и видения, и слушание в министерстве, и даже гаррино похищение из Хогвартса. Оглядываясь назад, Гарри поразился, как так получилось, что его до сих пор не выгнали из Хогвартса, учитывая в скольких неприятностях он был замешан.

— Не обращай внимания на Сириуса, Гарри, — мягко сказал Ремус. — Со временем он успокоится. Ему просто нужно на кого-то покричать, чтобы выпустить пар, а я, по его мнению, для этого слишком слаб. Думаю, теперь, когда всё вернулось в норму, он позволил себе по-настоящему ощутить все те чувства, что он старательно игнорировал в течение прошедшего месяца.

— Мой побег тоже не особо помог, — мучаясь угрызениями совести, сказал Гарри, сев и передвинувшись так, чтобы облокотиться на изголовье кровати. — Сириус говорит, что он всё понимает, но я не уверен, что он не сказал это лишь для того, чтобы я почувствовал себя лучше.

Ремус сочувственно посмотрел на Гарри.

— Уверен, часть его понимает, потому что он сделал бы то же самое, если бы посчитал, что представляет для тебя опасность, — сказал он. — И я тоже. Я всё ещё беспокоюсь из-за того, что нахожусь рядом с тобой, особенно при приближении полнолуния. Волк признаёт в тебе своего детёныша, и меня пугает мысль о том, что он может сделать, чтобы защитить тебя.

Гари недоуменно посмотрел на Ремуса. Он впервые слышал, что у того вообще были какие-то опасения насчёт волка. Ему всегда говорили, что, пока Ремус принимает Волчелычное зелье, беспокоиться им не о чем. Было ли это ложью?

— И что бы сделал Лунатик? — нервно спросил Гарри.

Ремус закрыл глаза и провёл рукой по лицу, пытаясь скрыть своё беспокойство.

— Лунатик бы, возможно, попытался обратить тебя, чтобы ты по-настоящему стал моим детёнышем, — признался он. — Я не хочу пугать тебя, Гарри. Я просто пытаюсь сказать, что не ты один боишься, что можешь представлять угрозу для тех, кого любишь. Было бы гораздо проще, если бы я уехал, когда Сириуса признали невиновным, но я остался и боролся с волком, потому что ты того стоил. Я не сожалею о том, что принял на себя заботу о тебе, и знаю, что Сириус тоже ни о чём не жалеет. Что бы ни ждало нас в будущем, помни об этом.

Закрыв глаза, Гарри сосредоточился на слабых волнах эмоций вокруг него. Он почувствовал беспокойство, желание защитить и намёк на что-то ещё, чему парень не мог найти названия. Это было нечто первобытное, инстинктивное, и это немного пугало. Нырнув глубже, Гарри почувствовал, как эмоции обволакивают его, удушая. Он охнул, когда наконец понял, что именно это была за незнакомая эмоция. Это было одиночество. Лунатик был одинок.

— Гарри? — обеспокоенно спросил Ремус, коснувшись руки Гарри. — Что такое?

Гарри открыл глаза и сочувственно посмотрел на Ремуса.

— Прости, — искренне сказал он. — Я... я не знал.

Ремус мягко улыбнулся.

— Не многие знают, — сказал он, пожав плечами. — Не думаю, что даже Сириус в курсе чувств Лунатика, а ведь он провёл много полнолуний вместе с ним. У тебя есть дар, Гарри. Твоя эмпатия позволяет тебе создавать более сильную связь с другими, но у неё есть своя цена. Я не сомневаюсь, что ты действительно можешь чувствовать волка, и теперь тебе придётся жить с этим знанием. Люди не всегда говорят о своих чувствах, и они вряд ли оценят, если другие узнают о них. Тебе придётся держать многие открытия при себе, потому что объяснение в духе «я так чувствую» вряд ли устроит остальных. Ты уверен, что сможешь справиться с этим?

Гарри нервно закусил губу. Был ли он действительно готов к подобной жизни? Когда он работал в госпитале, всё было по-другому. Он никогда не пытался досконально разобраться в эмоциях, которые ощущал, потому что не хотел ни к кому привязываться. Основой его выживания было отстранённое отношение к другим. Теперь он был лишён подобной роскоши. Он будет окружен людьми, которых знает уже не один год. Сможет ли он воздержаться от того, чтобы покопаться в их эмоциях? Что если он обнаружит что-то, что всё изменит? Гарри не знал, сможет ли он жить, зная, что кто-то замыслил недоброе, но не имея возможности рассказать об этом.