— Да ведь видно же, товарищ командир, — уверенно ответил Иван. — Когда разговаривали с Яном и Паволом Мейлингами, они назвали какого-то Гаму, который протестует против преждевременных действий советских партизан в Словакии.

— А какими действиями они встревожены и почему именно советских партизан? Вон в Корытнице кто-то пощипал гардистов, а приписали нам.

— Они называли Величко, — вмешался Славкин, — говорили, что его партизаны сожгли лесопилку и убили немца-управляющего с тремя немецкими охранниками из эйнзатцкоманды.

— Преувеличивает господин Гама, — засмеялся Алексей. — При чем тут советские партизаны? У Величко только пятеро советских людей вместе с ним и начальником штаба. Им теперь всюду парашютисты мерещатся. Еще что?

— Передали, что завтра Гама встречается с Величко.

Егоров переглянулся с Мыльниковым и Ржецким.

— Мы знаем о встрече. — Егоров встал, давая понять, что разговор с разведчиками окончен. — Спасибо, хлопцы. Давайте теперь вашу партизанку-киевлянку.

Волошин вышел и тотчас же вернулся с девушкой.

— Ну, рассказывай, — довольно неласково прогудел Егоров.

— А что вас интересует? — с вызовом спросила Зоя. — Не шпионка ли я? Так я вам и призналась.

Сверкнув сердито встревоженными глазами, она деланно рассмеялась.

Егорову не понравилась развязность девчонки, и он поморщился. Мыльников заметил это и попытался как-то сгладить неловкость.

— Милая девушка, мы не во всех видим шпионов и врагов, а знать, кто рядом с нами, обязаны. Поняла?

— Извините, — прошептала она.

Стушевавшись, девушка опустила глаза и молча стояла перед столом. Лицо ее потускнело.

— А ты садись, садись и рассказывай, — участливо показал на стул Ржецкий.

— Чего рассказывать-то? — Девушка, словно ища поддержки, посмотрела на Ивана Волошина. — Правду говорит ваш товарищ. В Киеве я родилась, там и война застала. В девятом классе училась. Шестнадцать лет тогда исполнилось… Ну, что еще? О родителях, да?

Зоя опустила голову и теребила кончики платка, накинутого на плечи. Исподлобья смотрела она на сидящих за столом командиров, понимая, что от них зависит ее судьба: возьмут или не возьмут в отряд.

— Папа в первые дни войны ушел в Красную Армию. Остались мы с мамой и младшими братиком и сестрой. А потом бои начались за Киев. Младших увезли со школой за Днепр, больше их не видела, а меня мама оставила при себе, но осенью в квартиру ворвались полицаи и увели маму. — У девушки дрожали губы, слезы катились по щекам. Она машинально стирала их платком и все говорила и говорила ровным, тусклым голосом, и от этого страшнее был рассказ. — Вскоре после ареста матери попала в облаву — погнали в Германию на работу. Один раз бежала — поймали, вернули хозяину. Второй раз — посадили в лагерь и привезли под Банска-Бистрицу. На заводе работала. Снова убежала и попала в село Турчанска Блатница к богатому кулаку. Там встретилась с советскими пленными, помогала им, пока они не ушли в Восточную Словакию, к партизанам. А сейчас была в прислугах в городе. Встретила на улице этих людей, услышала, что говорят по-русски, и увязалась за ними.

Егоров укоризненно посмотрел на разведчиков и покачал головой.

— Ну, что, оставим? — обратился он к комиссару и начальнику штаба. Те согласно кивнули. — Ладно, иди, Зоя, там на улице спросишь Наташу Сохань, будешь с ней пока медициной заниматься. А там посмотрим.

Задумчивым взглядом проводил Алексей новенькую. У скольких ее ровесниц война отняла родителей, детство и юность и все разметала, словно взрывом.

Разве не такая же судьба у Наташи Сохань или Тони Николаевой? Сколько верст прошли их девичьи ноги, обутые не в модные туфельки, а в грубые военные сапоги, по дорогам войны! С июля сорок первого года нет у Наташи постоянного крова над головой, с того дня, как к родной Белой Церкви подошли вонючие немецкие танки. Тогда ушла она с группой отступающих красноармейцев к Днепру, вместе с ними скиталась в окружении. Уже на Черниговщине встретила партизан да так и прикипела к ним. Была и разведчицей, и подрывницей, и медсестрой, и поварихой. Когда стали отбирать партизан для заброски в Словакию, оказалось, что этой девушке цены нет — стоит нескольких партизан сразу.

А Тоня? Подрывники Алексея Садиленко приютили молодую белорусскую учительницу, обучили ее своему неженскому ремеслу, и она наравне с ними ходила на диверсии, рядом со своим верным Петром.

Вспомнил в эту минуту Егоров и других девушек-партизанок. Только в соединении Федорова их было несколько сот. На счету каждой не один подвиг, сотни спасенных людей. Вот и Зоя найдет свое место…

Размышления прервал радист.

— Киев сообщает, что может ночью прислать самолеты с грузами, просит радировать сигнал и координаты площадки для сброса.

Поручив начальнику штаба подготовить ответ в Киев и обеспечить прием грузов, Егоров с комиссаром Мыльниковым стали готовиться к выходу в Липтовску Лужну.

Чуть забрезжил рассвет, Егоров, Мыльников, Строганов, Подгора и еще трое партизан из местных вышли из лагеря. Вел их Лацо Кошутняк, рабочий цементного завода из Липтовской Лужны. Еловый лес скоро сменился могучими буками. Еле заметная тропинка повела партизан вдоль неглубокого овражка. Чем ниже, тем глуше овраг. И вот уже ущелье подняло свои мохнатые крутые стены над узкой стежкой. Неожиданно за поворотом ущелье стало круто понижаться, и перед глазами возник отлогий скат горы. Ноги скользили по мокрым камням осыпи.

Прошли уличкой какого-то горного селения, тянувшегося под горой рядом белых мазанок, крытых дранью. Редкие жители приветливо здоровались. О партизанах на Прашивой уже знали.

Часа через два спустились в долину. Теперь не горы и не холмы, а низенькие копны сена виднелись по сторонам. Впереди замаячила труба завода, за которым видны были громадные кратеры карьеров. К заводским корпусам лепились маленькие окраинные домики. За ними высились колокольня костела и островерхие крыши домов побогаче. Это была Липтовска Лужна.

В поселок вошли поздно, люди на улице останавливались и провожали взглядом необычную группу вооруженных людей. Особенно выделялся своим видом Алексей Егоров: высокий, в суконной пилотке, в зеленой плащ-палатке, хлопающей полами по высоким голенищам сапог.

Связной встретил, как и было приказано, на окраине поселка.

Зеленой чистенькой улицей партизаны быстро дошли до места. В глубине участка стоял двухэтажный домик. Перед калиткой застыла легковая машина.

Сопровождающие Егорова партизаны остались во дворе, а Алексея, Мыльникова и Йозефа Подгору парень в клетчатом пиджаке из группы Величко проводил в дом.

В довольно вместительной комнате уже находилось несколько человек: Величко, Волянский, которого Егоров запомнил еще с киевской встречи, два незнакомых партизанских командира во френчах, перепоясанных ремнями с кобурами пистолетов ТТ. В глубине комнаты стоял мужчина с темными висячими усами. Наверное, хозяин, Франтишек Сокол. Возле стола сидели два словацких офицера. Один из них — высокий, сухой человек, с темным лицом, в форме подполковника — и был Гама, представитель военной организации Словацкого национального совета. Второй — в погонах капитана. Представился коротко, словно выстрелил, — Здена.

Величко подошел к Егорову, тепло поздоровался.

— Забеспокоились господа. Я получил приказ начать действия. Ну, и сжег две автомашины на шоссе под Мартином да лесопилку в горах. Так там сами же охранники огонь открыли по моим людям. Слыхал небось?

— Слыхал, — ответил Егоров. — Ты этими диверсиями весь Словацкий национальный совет переполошил. Надо думать, Петро, как дальше действовать. Придется Строкачу докладывать о ситуации.

Гама нетерпеливо обратился к Величко с просьбой начать беседу, потому что длительная его отлучка из Банска-Бистрицы будет замечена и вызовет нездоровый интерес со стороны командования наземных войск, и прежде всего командующего, генерала Туранца. Это может помешать в дальнейшем заниматься вопросами подготовки восстания.