Бывают города, похожие на банальное, невыразительное лицо: уедешь — и вспомнить нечего! Но Новокузнецк — дитя первой пятилетки, с отличной планировкой с большими современными домами простых и строгих линий и форм, с прямыми, как меч, широкими улицами, залитыми асфальтом; зеленокудрый, тенистый Новокузнецк с летними тополевыми метелями, когда пух цветения носится в воздухе и ложится под ноги прохожим густым и мягким белым ковром; дымный, рабочий Новокузнецк — столица сибирских металлургов — с огромными домнами, высоченными заводскими трубами и могучими коксохимическими печами, — его-то вы — ручаюсь! — не забудете.

Настоящее Новокузнецка — это грандиозность цехов Кузнецкого металлургического комбината — КМК, как его называют здесь; это знаменитый металлургический институт, выпускников которого вы встретите и на юге, и на севере, и на западе, и на востоке страны, и в Индии, и в Болгарии, это другие предприятия, научные институты…

Будущее Новокузнецка — это Антоновка, строительная площадка Запсиба, нового металлургического гиганта. Там живет и работает моя тема — девушка, порвавшая с сектантской семьей и бежавшая от нее сюда, на звонкую сибирскую стройку.

Витя Г., молодой человек, уехавший в Сибирь «искать себя», не получил мою телеграмму и на вокзале в Новокузнецке меня не встретил. Увиделись мы с ним лишь на следующий день в коридоре гостеприимной редакции городской газеты. Он был в клетчатой ковбойке, в руке блокнот. Похудел. Глаза стали еще больше и еще жарче. Мы поздоровались.

— Сейчас буду в вашем полном распоряжении, только додиктую! — торопливо сказал Витя и нырнул в комнату машинного бюро, в шквальную трескотню пишущих машинок. Передо мной был стопроцентный газетчик!

Наконец он освободился. Мы нашли пустую комнату, сели и стали разговаривать.

— Это здорово, что вы взяли и приехали! Когда вы поедете к нам, в Антоновку?

— Да хоть сейчас! Как там наша сектантка, Витя?

— Видите ли… она не совсем сектантка!

— Кто же она?!

— Она кержачка. Коренная сибирская кержачка. Ее отец, дед, прадед — кержаки, старообрядцы. А она — комсомолка, член бригады коммунистического труда. Так что, собственно, ничего не меняется.

Нет, пожалуй, меняется! Кержаки — это приверженцы старой веры, потомки русских раскольников, бежавших в таежную сибирскую глушь от никоновской «бесовской щепоти». Они принесли сюда свирепую аввакумовскую преданность двуперстию, свои обычаи, свои патриархальные нравы. Они ревниво оберегали их, передавая из рода в род. Они, конечно, тоже фанатики, но фанатизм у них особый. Сейчас это скорее фанатизм быта, а не веры. Тема, пожалуй, не меняется, тут Витя прав, но подход к теме, ее освещение должны быть другими.

А в общем, нужно ехать в Антоновку. И как можно скорее!

Из Новокузнецка в Антоновку ходит автобус. Садиться надо на конечной остановке, а то в лучшем случае придется ехать стоя.

Автобус переезжает новый мост через широкую Томь, голубую, со стальными отблесками на быстрине, бурую на отмелях, и, тяжело переваливаясь с боку на бок, сворачивает влево, в объезд по берегу реки, Прямой дороги Новокузнецк — Антоновка пока еще нет, но ее делают, скоро она будет открыта для движения.

Девушка-кондуктор надрывается:

— Граждане, я вас всех обилетила?

«Обилетить»! В список изуродованных русских глаголов можно, увы, внести еще один!

Машина ныряет из одного ухаба в другой, оставляя за собой чудовищно плотное облако желтой пыли. От жары сохнут губы. С невольной завистью гляжу в окно автобуса на быстрые воды Томи, на коричневые тела купальщиков.

Наконец автобус снова взбирается на асфальт, по обеим сторонам которого высятся пятиэтажные, светлых тонов жилые корпуса.

Справа улица упирается в невысокую зеленую сопку. Здесь ее называют Сопкой влюбленных…

На солнце сверкают витрины магазинов. На углах улиц стоят деревянные щиты с объявлениями и карикатурами. Тут чубатый хулиган, там красноносый пьяница. Под хулиганом и пьяницей подписи в стихах.

— Моя работа! — сообщает Витя и улыбается не без гордости. — В духе позднего Маяковского.

Антоновка — это, собственно говоря, уже город, с канализацией, с водопроводом (правда, водопровод этот действует еще с перебоями), с клубом, со своей печатной газетой, с кино, с родильным домом, с поликлиникой и больницей. В общем — второй Новокузнецк, в состав которого Антоновка, кстати сказать, входит на правах района.

Когда строительство завода только началось, здесь был снежный пустырь — танцплощадка свирепых ветров — и стояли брезентовые палатки. Обычная картина, описанная в сотнях очерков и воспетая сотнями поэтов! В палатках жили пионеры Запсиба — московские, ивановские, горьковские, рязанские и новосибирские комсомольцы, Потом приехали демобилизованные солдаты.

Вот они-то, эти обитатели брезентовых палаток, и построили для себя и других строителей, приехавших позднее в Антоновку, город, продолжающий расти. Когда будет построен самый завод и начнут дышать его грандиозные домны, строители, жители нынешней Антоновки, овладев к тому времени профессиями мателлургов, в большинстве своем станут рабочими нового металлургического гиганта. А сейчас они бетонщики, каменщики, монтажники, кессонщики, подсобницы и разнорабочие.

По утрам грузовики и автобусы доставляют их на фронт строительных работ: туда, где каменщики выкладывают стены будущих цехов и других заводских помещений, на полигоны, где вбивают бетонные сваи в глинистую, вязкую почву — готовят фундаменты для доменных печей, — и туда, где отсасывают подземные воды мощные установки.

Вечером, когда уляжется пыль и чуть приостынет тяжкий дневной зной, Антоновка преображается. На улицах ее, вдоль которых робко высятся тощие молодые саженцы, людно и шумно. Проезжают велосипедисты и мотоциклисты, собственные «Москвичи» и «Волги». Бегают и играют дети — в одних трусиках, все как на подбор, крепенькие, загорелые, любо-дорого посмотреть! Пожилые женщины — матери, тещи, свекрови — сидят на скамейках у подъездов домов, вяжут, шьют, чинят, ведут неторопливый разговор о своих домашних, хозяйственных делах.

На балконах общежитий полулежат в качалках юные атлеты, тоже в одних трусиках и плавках по случаю жары, лениво перебирают струны гитар — отдыхают после тяжелой дневной работы.

На полную производственную мощность работают патефоны и проигрыватели, и вы можете прослушать джазовые песенки в сопровождении хора Пятницкого И ничего, монтируется! Молодые девушки и парни, умытые, принарядившиеся, спешат кто куда: одни — в вечерние школы, другие — на курсы, третьи — в клуб, на репетицию, в собственный самодеятельный театр, четвертые — на танцплощадку или в кино, пятые — в магазин…

Бросается в глаза обилие по-настоящему хорошо одетых молодых людей, причем одетых элегантно, просто и с хорошим вкусом без стиляжных преувеличений и ультрамодной карикатурности. Много интеллигентных, вдумчивых, располагающих к себе лиц; ведь на таких стройках, как Запсиб, в рабочих бригадах трудится множество вчерашних школьников-десятиклассников — сегодняшних студентов-заочников. Это завоевание культурной революции, знамение нашего времени, черта коммунизма!

Поговорив с Витей Качановым, антоновским комсомольским вожаком, симпатичным москвичом-инженером и бывшим работником Центрального Комитета комсомола, я отправляюсь наконец к той, ради которой приехал сюда. Я буду называть ее Леной Гуровой.

Ей лет восемнадцать, но можно дать больше. Она светлая шатенка. Скулы чуть выступают, губы крупные, добрые, но рисунок рта твердый, энергичный, глаза серые, очень, видимо, зоркие, с пристальным взглядом. Улыбается редко. Фигура скорее хрупкая, чем плотная, а рукопожатие сильное, мужское.

Она уже вышла замуж здесь, на стройке, — вот за него, за Сашу. Познакомьтесь! Черноволосый красивый парень в белой майке и синих спортивных шароварах, с мандолиной на коленях, поднимается со стула, протягивает руку, улыбаясь чуть смущенно. Он демобилизованный солдат-связист из нашего московского гарнизона, но сам родом из-под Одессы, с Украины. После демобилизации поехал, однако, не домой, а в Сибирь, на стройку. «Не хотел отстать от ребят — полковых дружков».