— Пап, — перебила его Астрид. — По-моему, ни к чему вспоминать эту старую семейную историю. Уверена, мистеру Ингрэму неинтересно.

— Почему? — спросил Васа. — Разве это зазорно — быть кузнецом? Я никогда не сидел в тюрьме… дольше, чем одну ночь. Мне нечего стыдиться. Это крайне почтенное занятие, Ингрэм, кузнечное дело. Деньги, которые я на нем сделал, были честными. А эта игра с рудниками — просто удача! Я купил пару акций. И обе попали прямо в яблочко. Вот так-то! Теперь я разбогател. Могу продать их сейчас за сотню тысяч. А может, и больше. Неплохо, а? Но знаешь, я точно также был счастлив, когда колотил по железу, холодному и горячему. Есть вещи, для которых ты просто создан. Удача не сделает тебя счастливым, Ингрэм. Рудники мне всегда были до лампочки. Но зато я могу подковать лошадь так, что у тебя глаза на лоб полезут от удивления. Приходи как-нибудь посмотреть, как я работаю. Я до сих иногда заглядываю в свою старую мастерскую на пару часов — просто чтобы не терять форму.

Миссис Васа, настолько же маленькая, насколько огромен был ее муж, уже постаревшая, но выглядевшая по-прежнему неплохо, встала в дверях. Видимо, она оторвалась от работы на кухне и сейчас вытирала руки о передник, чтобы поприветствовать священника.

— Асти говорит, что проповедь была просто замечательная. Уверена, так оно и было, — сказала миссис Васа. — Входите же и перекусите с нами. Чрезвычайно рада, что вы пришли, мистер Ингрэм! Я была слишком занята, чтобы пойти сегодня в церковь. Знаете, церковь слегка внове для Биллмэна. Нужно время, чтобы привыкнуть ходить туда. Но мои дармоеды ужасно правильные; они почти никогда не пропускают воскресную проповедь. Я считаю, что ходить в церковь — это полезно. Успокаивает душу и утихомиривает. Как вы думаете, вам понравится Биллмэн, мистер Ингрэм?

Все это было выплеснуто без видимых усилий, пока все подходили к столу и рассаживались. Ингрэм мог бы попытаться быстро ответить на последний вопрос, но в этом доме не было нужды отвечать на вопросы. Вклиниться между главой дома и его женой было невозможно.

Потом была музыка. Ингрэм остался до ужина — и слушал в восхищении.

— Асти поет как птичка; будь я проклят, если это не так! — сказал отец девушки.

И это была истинная правда. Астрид аккомпанировала себе на пианино. Так же легко, как речь слетала с губ миссис Васа, так и песня лилась из уст ее дочери под чарующие звуки музыки.

— Тащил это проклятое пианино из самого Перевала Команчей, — сообщил Васа. — И никогда не жалел заплаченных денег, будь я проклят. Ну не здорово ли иметь девчонку, которая так поет? Ей следовало бы пойти на сцену, где ее пением наслаждались бы тысячи. Нет, честно, ей стоит петь на сцене! Но она никогда туда не попадет.

— Почему ты так говоришь, отец? — спросила миссис Васа.

— Потому что ее карьера уже спланирована и лежит перед ней здесь, в Биллмэне, — сказал глава дома.

— Карьера? — переспросила Астрид. — Что за карьера?

— Хм! — сказал бывший кузнец. — Разбивать сердца или по крайней мере пытаться!

— Папа, ты просто… — воскликнула Астрид.

— Из-за тебя бедная девочка может… — начала миссис Васа.

— А, замолчите! — сказал Васа. — Ингрэм узнает о тебе довольно быстро, Асти, если уже не узнал. Вот что я тебе скажу, Ингрэм. Если бы этой девочке не досталось при рождении такое смазливое личико, она могла бы добиться чего-нибудь в жизни. Но ее испортили восхищенные взгляды, которых она получает предостаточно. Сердце у нее доброе. Но зеркало постоянно твердит ей, что она Клеопатра.

— Надеюсь, вы не обращаете внимания на то, как он отзывается о своей плоти и крови, — обратилась миссис Васа к гостю.

Ингрэм улыбнулся — не без усилия.

— Запевай, дочурка, — скомандовал Васа. — Давай запевай, будь добра, и прекрати трясти передо мной своей головой. Меня уже не изменишь. Я слишком стар, чтобы меняться. Принимай меня таким, какой я есть — или иди прочь. Вот мой девиз. Может быть, на меня наложил отпечаток мой тяжелый молот, но, думаю, я сделан из правильного железа. Иди и спой, будь добра! Спой мне что-нибудь старенькое, что не требует излишней серьезности. «Анни Лори» — это как раз по мне. Что-нибудь милое и грустное. Или «Бен Болт». Будь я проклят, если это не шикарная песня, мистер Ингрэм. Что скажешь? «Бен Болт», малышка! И спой ее как следует, чтобы душу защипало!

Им был спет «Бен Болт», и потом «Анни Лори».

А потом мистер Васа заснул в кресле и захрапел. А миссис Васа объявила, что пойдет и приляжет на минутку. Какой теплый вечер! Мистер Ингрэм с готовностью извинил ее. Они с Астрид уселись в тени дома.

— Уверена, вы считаете нас ужасными людьми, — печально сказала Астрид, — из-за того, как ведет себя папа.

— Нет, — серьезно ответил Ингрэм. — Я совсем так не считаю. Он мне нравится. Он не притворяется. Он искренний. Знаете, по правде говоря, он мне ужасно понравился.

Было приятно смотреть, как засветилось ее лицо. Улыбка девушки была такой же, как ее пение — она несла в себе очарование, не передаваемое словами. Как такой прекрасный цветок мог вырасти на такой каменистой почве, подумал Ингрэм. А еще он высоко оценил основы этой культуры, в которой с такой легкостью сочетается великое и простое, сложное и безыскусное.

— Он считает, что мне нужно пойти на сцену, — сказала Астрид. — Но я никогда туда не попаду. Нет, мне придется остаться здесь, в пустыне.

— А вы хотите уехать?

— Не знаю, — сказала она. — Только… мне здесь так одиноко.

Девушка подняла на него печальные глаза.

— Бедное дитя! — Ингрэм был тронут. — Неужели вам одиноко?

Он придвинулся к ней чуть ближе, готовый утешить ее с искренней сердечностью.

— Ах, одиноко, одиноко! — вздохнула Астрид, продолжая глядеть на него страдающими глазами. — Знаете… нет, вы не захотите, чтобы я вам говорила…

— Почему же, захочу, — сказал вежливый священник.

— Вы знаете так много, и вы такой мудрый, и умный, — сказала Астрид. — Вы будете смеяться надо мной!

— Я совсем не такой, как вы говорите. И я не буду смеяться.

— Правда не будете?

— Нет.

— Ну, понимаете… конечно, у меня здесь много знакомых. Но хотя тут есть с кем поболтать — нет, вы, наверное, меня не поймете — здесь не с кем поговорить по душам.

— Бедное дитя! — сказал мистер Ингрэм. Ему показалось, что он уже говорил эти слова, но в них была такая правда, что он не смог удержаться от повтора. — Бедное дитя, конечно, я понимаю!

— Так было, пока вы не приехали, мистер Ингрэм. И я правда думаю, что с вами я смогу поговорить по душам!

— Сможете, моя дорогая! Конечно, сможете — в любое время, когда пожелаете.

— И вы не будете надо мной смеяться?

— Разумеется, нет.

— А когда вы устанете от меня, вы просто отошлете меня?

— Посмотрим, — сказал он дипломатично.

— О, вы сможете понять! — воскликнула Астрид. — Остальные — они просто думают, что я сама беспечность. Они и не догадываются, мистер Ингрэм, как близко иногда подбираются слезы!

Да, да! Но он может догадаться! Он может увидеть эти слезы прямо сейчас, просто заглянув в ее бездонные глаза.

Священник положил свою большую сильную руку на маленькую ладонь девушки.

Некоторое время они сидели в молчании. Ингрэм ощущал в себе готовность встретиться с миром лицом к лицу. Он чувствовал, что способен переживать и сострадать. И он был уверен, что однажды, когда у него появятся дети, из него получится любящий и нежный отец.

Для Ингрэма наступили дни тяжелого труда, поскольку он был занят созданием своего прихода, пытаясь соблюсти интересы различных людей и принимая всевозможные вклады, которые посыпались с потрясающей скоростью, когда он взялся за свою первую общественную работу — учреждение небольшой больницы.

Рудники Сан-Хоакина и Сьерра-Негра бесперебойно поставляли больных; из Биллмэна им обычно приходилось предпринимать длительное путешествие в дилижансе по выжженной равнине до Перевала Команчей, где они могли получить хоть какую-то медицинскую помощь. Ингрэм счел возможным основать в городе нечто большее, чем промежуточную станцию для больных людей. Его идею восприняли с энтузиазмом. Рабочие-мексиканцы быстро налепили глиняных кирпичей на берегу ручья, а беспощадное солнце высушило их до нужной крепости; после этого рабочие умело и ловко возвели стены больницы. В ней было три главные комнаты — изрядного размера, с высокими потолками и толстыми стенами, чтобы солнечный жар не превратил помещение в печку. К созданию внутренней обстановки подошли творчески — после того, как Ингрэм первым показал пример, отдав для больницы свою собственную койку, последовало множество пожертвований. Узнав, что священник добровольно решил спать на полу, некоторые жители проявили равную ему отвагу, лишив себя комфорта и коротая ночи на голых досках. В персонале недостатка не было, поскольку среди тех людей, которые рискнули попытать удачу в золотой лихорадке и лишились всех средств, были и врачи. Они вернулись в свою профессию и тем самым обеспечили больницу компетентным персоналом. Из мексиканок получились отличные медицинские сестры; время от времени им помогали добровольцы из женщин-прихожанок Ингрэма. Что касается средств на зарплату труда сотрудников и на разнообразные расходы, жители Биллмэна с готовностью порылись в своих кошельках; к тому же вскоре в больницу стали поступать отчисления со всех рудников.