Я посторонился, и Катя, задев меня краешком платья, быстро прошла мимо. Я вдохнул запах её духов, и мне показалось, что меня рванули изнутри за сердце и принялись умело его выкручивать. Я, выронив фонарь, отступил назад и с трудом удержался на ногах. Внутри у меня что-то оборвалось, мысль о том, что я — скотина и подлец, прострелила меня и едва не свалила на землю. Катя уже зашла в дом, там зажёгся свет, а я всё стоял на месте, не в силах сойти с него, словно у меня отнялись ноги. Наконец, медленно, очень медленно, я двинулся к дому и поднялся на крыльцо. Открыл дверь, но внутрь не зашёл — привалившись к косяку, продолжал смотреть на Катины окна. И внезапно увидел в свете одного из них крадущуюся человеческую фигуру.

Я подумал, что мне померещилось, и протёр глаза. Фигура исчезла, но спустя пару секунд появилась опять. Я увидел, что человек быстро выпрямился, заглянул в окно и сразу скрылся. Я вновь протёр глаза и прождал, стоя на крыльце, минут пять. Фигура больше не появлялась. «Померещилось», — вновь подумал я и зашёл в дом.

— Рома, что с тобой? — бросилась ко мне Маша. — На тебе лица нет. Что-нибудь случилось?

— Случилось, — медленно сказал я. — Я только что видел Катю.

— Вот как, — холодно произнесла Маша. — Рома, я хочу попросить тебя об одной вещи. Никогда, ты понял, никогда не говори мне о ней.

— Подожди, — я тряхнул головой, собираясь с мыслями. — При чём здесь это? Я видел… Нет, я лишь думаю, что видел какую-то тень возле её дома.

— И что? — насмешливо спросила Маша. — Это была тень отца Гамлета?

— Это была… Я не знаю. Извини. Я должен пойти и проверить.

— Ты никуда не пойдёшь, — твёрдо сказала Маша. — Ты понял? Никуда. Если ты сейчас уйдёшь, то и я немедленно ухожу.

— Маша, бог с тобой, — проговорил я, изо всех сил стараясь звучать резонно и сдержанно. — Я просто пойду и взгляну. Хочешь, пошли со мной. Убедимся, что всё в порядке, и сразу вернёмся.

— Повторять не буду, — сказала Маша нарочито спокойным голосом. — Если ты пойдёшь туда, между нами всё кончено.

Я смотрел на Машу с минуту, потом пожал плечами, прошёл на кухню и сел за стол. Налил себе из початой водочной бутылки и залпом выпил. Закусил коркой хлеба, отдышался. Потом мы быстро поужинали, и Маша сказала:

— Пойдём, пора спать.

Мы отправились в постель. Маша, стараясь загладить резкость, была в эту ночь особенно нежна. Наконец, она заснула, а я так и лежал на спине, не смыкая глаз. Потом поднялся, осторожно, чтобы не разбудить Машу, оделся и, неслышно ступая, вышел из дома. Я увидел, что свет в окнах Катиного дома всё ещё горит, и посмотрел на часы. Было полтретьего ночи. Я вышел на Финляндскую и быстрым шагом покрыл разделяющее дома расстояние. Перемахнул через низкий забор, согнувшись, подбежал к окну и заглянул в него.

То, что я там увидел, едва не вышибло из меня дух. Я страшно, надрывно закричал и мгновенно оглох от своего крика. Бросился на крыльцо, рванул дверь и ввалился в дом. Помнится, на пороге упал, разбил лицо о пол и не почувствовал боли. На коленях, оскальзываясь в крови, я пополз к тому, что осталось от Кати. Дотронулся до неё и завыл. Позже Маша сказала мне, что я выл, как собака по покойнику. Не знаю, что делал дальше, помню только сбежавшихся на мои крики людей. Кто-то оттаскивал меня от Кати, кто-то прикладывал к лицу мокрое полотенце. Я пришёл в себя лишь под утро, когда прикатила милицейская машина, и сержант со знанием дела с размаху выплеснул мне в лицо ковш холодной воды.

Я женился на Маше, и через год родилась Анечка. Несколько лет после рождения дочки у нас с Машей было всё хорошо. По крайней мере, я так считал. О Кате я почти не вспоминал, а при появлении малейших мыслей о ней гнал их от себя прочь.

Мы закончили ВУЗы, и Машу при содействии тестя сразу взяли на должность спецкора в «Смену». Я какое-то время маялся — вершин в спорте я не достиг. Отбатрачил пару месяцев учителем физкультуры в школе, а потом тесть задействовал свои связи, и я тихо приземлился в аспирантуре на кафедре физвоспитания.

Я не знаю, когда именно наша жизнь дала трещину. Возможно, когда выяснилось, что нам с Машей особо не о чём говорить. Может быть, когда я стал подозревать, что у неё есть любовник. Весьма вероятно, что в тот день, когда уверился в этом. А скорее всего, трещина была всегда, только мы оба напрягали все силы, чтобы склеить её, а в какой-то момент напрягаться перестали.

Трещина превратилась в рваную дыру в тот день, когда я, слегка выпивши, возвращался домой на метро и вдруг увидел Катю. Она стояла в пяти шагах от меня посреди плотной толпы. Люди толкались, переругивались, а она просто стояла среди них и печально смотрела на меня. Мне показалось, что я пропустил прямой в лицо. Я задохнулся болью, я стоял, стиснутый толпой, не в силах пошевелиться, и судорожно пытался втянуть в себя воздух, и мне это не удавалось.

— Молодой человек, вам плохо? — спросила сидящая передо мной женщина в ярко-жёлтом плаще. — Да расступитесь же! — закричала она, не дождавшись ответа. — На парне лица нет.

В следующий момент вагон и люди в нём закружились у меня перед глазами. Я отпустил поручень и едва не свалился, но кто-то сзади меня поддержал.

— Садитесь, садитесь, — захлопотала женщина в жёлтом. — Дайте же ему сесть!

Я упал на сиденье, и в этот момент поезд дёрнулся и остановился. Я сидел, судорожно дыша, и бессильно смотрел на приближающуюся ко мне Катю. Она шла через спешащую на выход толпу, проходя сквозь людей, будто они были бестелесны.

«Это она бестелесна, — понял я. — Это не Катя, — пришла спасительная мысль, и на секунду я испытал огромное облегчение. — Это же сон, — подумал я, — мираж, фантом».

— Рома, — сказала вдруг Катя тихо, и облегчение мгновенно сменилось скрутившей меня отчаянной болью. — Зачем ты убил меня, Рома?

Не помню, как я добрался до дома и пришёл в себя.

— Рома, что с тобой? — заходилась в крике Маша, пока я из горла ополовинивал пол-литровую бутылку водки. — Рома, прекрати, прекрати сейчас же!

Я поставил бутылку на стол, отдышался и сказал:

— Ты надоела мне, шлюха. Я ухожу от тебя. Ухожу прямо сейчас.

Конечно, я никуда не ушёл, зато закатил пьяную истерику, бил посуду, орал, и так продолжалось до тех пор, пока в квартиру не ввалилась бригада скорой помощи.

Мне что-то вкололи, и я, наконец, провалился в сон.

С этого дня я начал попивать. Сначала помалу и усиленно это скрывая, потом всё чаще и уже не особо таясь. Катя не являлась мне больше в течение целого года, а потом пришла опять. На этот раз я увидел её во дворе, когда гулял с Анечкой. Я не знаю, поняла ли дочка, почему отец вдруг выпустил её ладошку и, постояв несколько секунд на неверных ногах, бессильно опустился в сугроб.

— Я любила тебя, Рома, — сказала Катя, подойдя так близко, что я мог бы, протянув руку, коснуться её. — Я любила тебя, а ты убил меня, Рома.

На следующий день я написал заявление и отправил его в городскую прокуратуру. Я сознался в убийстве Екатерины Соболевой, совершённом Романом Михалёвым при соучастии Марии Паниной, по мужу Михалёвой, и просил возбудить против меня и Паниной уголовное дело. Закончилась эта история визитом к психиатру, который долго объяснял мне про подспудное чувство вины и связанные с ним симптомы. Заодно выяснилось, что убийцу уже несколько лет назад нашли, судили и расстреляли. Им оказался сексуальный маньяк по кличке Муфлон, на счету которого было больше пятнадцати жертв.

Я видел Катю ещё несколько раз, и каждый из них заканчивался для меня мучительным нервным стрессом с последующим запоем. Из аспирантуры меня, естественно, выперли, и какое-то время я вообще не работал. Потом, однако, за дело взялся тесть. Пространно объяснив мне, какой я *удак, он в результате пристроил меня на номинальную должность ответственного ни за что в комитет по культуре Ленинградской области. Там я развернулся по полной — выпивать теперь можно было, не выходя из кабинета. В этом же кабинете стоял раскладной кожаный диван, и на нём я переспал с доброй половиной комитетчиц.