— собственно как и все дети в его возрасте, был очень подвижным и сидеть долго на одном месте казалось ему совершенно неестественным. Он выдержал не более пятнадцати минут, а затем стал потихоньку забавляться. Мальчик вдруг срывался с места, начинал бегать по лужайке, кувыркаться, заливисто при этом хохоча.

После часа ужасных мучений Элен, наконец, разрешила ему подойти. Он приблизился с интересом и опаской, словно ожидал увидеть на листе какое-нибудь чудовище, и уставился на бумагу. — Ну как? — спросила Элен. — Да ничего. Вроде похож, — ответил Жак.

— Послушайте, мадемуазель, не мог бы я вас попросить... Вернее, не могли бы вы поучить меня рисовать?

Элен задумалась. Ей очень хотелось продолжать работу над портретом, но, с другой стороны, она чувствовала себя обязанной этому мальчику. — А с чего это у тебя вдруг такое желание? — А оно вовсе и не вдруг, — Жак проявлял необычную для его возраста рассудительность.

— Я часто наблюдал за вами, и мне почему-то всегда хотелось тоже попробовать.

— Ну давай попробуем, если тебе так хочется. Сделаем какую-нибудь зарисовку и посмотрим,что из этого получится, а потом уж и решим. Возьми вот там карандаши и нарисуй что-нибудь. — Что? — Выбери какое-нибудь дерево... Ну, что-нибудь, что прямо перед глазами. Что тебе больше всего нравится. Скажем, хотя бы тот же платан, на котором ты сидел только что. Жак на секунду задумался, а потом взял карандаш. — Только вы отойдите, ладно? А то я буду смущаться, и получится хуже, чем могло бы. — Хорошо. Ты есть не хочешь? — спросила она его. — Нет. — Ну, тогда, с твоего позволения, пока ты занят, я немного перекушу. — Конечно. Не обращайте на меня внимания. Мальчик тут же принялся за работу. Сперва довольно нерешительно, но затем все увлеченнее и увлеченнее. Элен отошла в тень деревьев и достала из маленькой корзинки, прихваченной из дома, сэндвичи и банку кока-колы. Завтракая, она исподволь наблюдала за мальчиком. Тот полностью, с головой ушел в работу. Элен машинально отметила, что движения у Жака уверенные, хотя и немного резковатые. Он не просто рисовал, а будто вмазывал штрихи в картон. То и дело парнишка облизывал губы, склонял голову к плечу, щурился, придирчиво разглядывая свое творение. «Наверное, скажет, что рисунок не удался»,

— почему-то решила Элен. Она успела съесть свои припасы и прилегла немного отдохнуть. Но не прошло и десяти минут, как Жак прибежал к ней и протянул лист бумаги.

Элен бросила на рисунок короткий взгляд, затем посмотрела на мальчика, а потом, уже надолго, погрузилась в его творение. Рисунок поразил ее. Чувствовалось, что мальчик очень внимателен и наблюдателен. Он четко схватывал то, что видел. У него была едва ли не фотографическая память на детали. Жаку удалось необычайно точно передать движение ветвей на ветру. — Ты, точно, никогда не занимался рисованием? — недоверчиво осведомилась Элен. — Конечно, — ответил он немного обиженно.

— Зачем бы мне вас обманывать?

— Прости, я вовсе не хотела тебя обидеть. У тебя прекрасно получилось. — Нет, раньше я рисовал только дома, — закончил свою мысль Жак и тут же спросил: — Вам, правда, понравилось? — Конечно, — улыбнулась она. — Мне ведь тоже врать незачем. Элен долго не могла оторваться от его работы, удивляясь, как такой маленький ребенок смог так точно передать увиденную им часть природы. Потом она, повернувшись к Жаку,который, глядя на нее с надеждой, ожидал вынесения приговора, сказала: — Ну, что же. Ты очень хорошо справился. Я думаю, что могла бы позаниматься с тобой. Он вспыхнул от радости: — Правда, мадемуазель?! Я так благодарен вам! Элен улыбнулась: — Приходи завтра ко мне. Ты знаешь, где я живу? Он кивнул. — Ну вот. Придешь, и мы с тобой сразу же начнем заниматься. Если будешь стараться и слушаться меня, то из тебя со временем может получиться хороший художник. Мальчик был просто счастлив. — Ну, тогда я побегу, — сказал он. — Беги, беги. Жак сорвался с места и исчез со скоростью ветра, словно и не стоял рядом с ней всего секунду назад. Элен собрала вещи и тоже не спеша отправилась домой, наслаждаясь красотой деревьев, чистым небом и пением птиц. Она специально шагала не торопясь, смакуя момент, когда дома вновь раскроет мольберт, чтобы опять вернуться к работе. И если очень повезет, то вдохновение снова вернется к ней.

*

На следующий      день они начали занятия. Жак оказался очень сообразительным и схватывал все буквально на лету. Учить его было одно удовольствие. Если у паренька что-то не получалось, он долго трудился, проявляя подчас просто потрясающее упорство, и, как правило, в результате все-таки добивался желаемого. Элен ничего не оставалось, кроме как восхищаться своим новым маленьким другом. А он просто боготворил ее. Через несколько дней они так подружились, что Элен уже не представляла себе, как она обходилась без постоянного присутствия и влюбленного взгляда этого очаровательного мальчугана. Целые дни напролет они проводили вместе. Элен заканчивала портрет и время от времени просила Жака попозировать ей. Он соглашался, хотя девушка видела, как его тяготит неподвижность. Тем не менее, занятия живописью научили Жака быть терпеливым. Иногда они занимались дома, особенно в дождь, но чаще все-таки уходили писать на природу. Вечерами Элен предавалась своим мыслям. Она писала письма родным, читала или занималась хозяйством. Девушка ужасно скучала по Льюису, и временами ей хотелось бросить все, собрать вещи и уехать в Рим. Но как только Элен думала о возвращении, тут же вспоминала о Жаке. Соберись она ехать, и пришлось бы сообщить эту новость мальчугану. Для него это будет очень сильным ударом. Представив, как он расстроится, Элен гнала от себя мысли о внезапном отъезде. С другой стороны, девушка понимала, что подобное положение не может сохраняться вечно. Когда-нибудь ей придется уехать. Невозможно же просидеть здесь всю жизнь. Рано или поздно, но она должна будет выбираться в Рим, да и не только туда, если у нее осталось желание добиться чего-либо в жизни. Да и Льюис... Нужно что-то предпринимать в отношение него. Либо идти вперед, либо забыть Льюиса и присматривать себе серьезную партию. Она ведь уже далеко не молода... Двадцать два — время принятия решений. Наконец Элен твердо решила, что нужно оставить мысли о Льюисе до лучших времен и успокоиться. Она все же хотела пробыть здесь до конца лета.

*

В один из следующих дней, когда Жак прибежал к ней, девушка сообщила радостно: — А у меня сюрприз! Кое-что для тебя, Жак. Вид у мальчишки сразу сделался очень довольный, а глаза загорелись восторгом. — Да?! А можно посмотреть? — с детской непосредственностью спросил он. — Конечно, пойдем. Элен взяла паренька за руку и повела в дом. — Так, куда же я это положила? Мальчик нетерпеливо переминался с ноги на

ногу.

— А, вот! Элен подошла к шкафу, загадочно улыбаясь, вытащила длинную, завернутую в подарочную бумагу, украшенную золотыми звездами и перевязанную яркой атласной лентой коробку и протянула ему. Мальчуган взял ее и вопросительно посмотрел на девушку. — Я могу посмотреть, что там, мадемуазель? — Конечно, это теперь твое, — ободряюще кивнула Элен. Бумага тут же полетела на пол, а мальчик замер от восторга. Мольберт! Настоящий, тяжелый, из отличного дерева, а также коробка великолепных масляных красок, пачка превосходной бумаги и отличные дорогие кисти. — О, мадемуазель! Это просто замечательно! Я не хотел просить, чтобы родители покупали мне, но я так хотел иметь все это... Вы не представляете, как мне нужны и краски, и бумага, и кисти. Рисовать обычными карандашами — это же детство, правда? — Да, я с тобой согласна, — ответила Элен, с трудом сдерживаясь, чтобы не засмеяться от удовольствия. В этот момент Жак выглядел более чем забавно. — Но краски — на завтра. А сегодня мы все-таки еще порисуем карандашами, ладно? — Хорошо, — сказал он с видимым сожалением. — Давай отправимся куда-нибудь. Я только достану велосипед. Велосипед оказался в полном порядке. Элен достала из шкафа огромное соломенное мексиканское сомбреро и старые босоножки, которые часто надевала, отправляясь на этюды на природу. «Странно, — подумала она, затягивая ремешки на босоножках, — в обществе Жака я начинаю вести себя так, словно мне столько же лет, сколько ему. И получаю удовольствие от весьма нехитрых развлечений». Солнце грело их своими лучами, и Элен казалось, что, нажимая на педали, она оставляет позади все те проблемы, которые взвалил на нее Рим. Собственно, на это она и надеялась. К ней вернулось ощущение, что она принадлежит здешней жизни и что эта деревня в такой же мере принадлежит ей. Всю дорогу ей приходилось раскланиваться и здороваться. Здесь все знали всех, а уж ее, приезжую городскую женщину, знали и подавно. Она вызывала вполне естественное любопытство у местных старожилов. Да в общем-то, это было понятно. Такие вот отдаленные местечки вырабатывают у людей патологическое желание знать все на свете. Поэтому даже кратковременный визит служил поводом для долгих пересудов. Элен также не была исключением. Даже покупка дома не сделала девушку местной жительницей, и каждый ее приезд был отличным предлогом для всех почесать языки. По дороге Элен и Жак болтали обо всякой всячине. Мальчик немного рассказал ей о себе. Оказалось, он живет у чужих людей, родители его утонули, перевернувшись в лодке. А потом он рассказал еще и о том, что творится в школе. — Представляете, мадемуазель, одноклассники надо мной смеются, когда я на перемене не бегаю с ними по двору, а рисую. Вот дураки, правда? Они свернули на бугристую тропинку, по которой обычно гоняли домой с пастбища коров, ведущую к рощице, облюбованной Элен и Жаком. Она была почти не видна с дороги, и, возможно поэтому, а может быть, и по какой-то другой причине, никто не ходил туда. Роща была просто великолепна. Элен и Жак нашли чудесную поляну, освещенную солнцем, проникавшим сквозь деревья, за верхушками которых проглядывал высокий шпиль церкви Сен-Себастьян. Настроение у обоих было просто прекрасное, и они замечательно потрудились. Уже вернувшись в деревню, усталые, они попрощались, и Жак, как ни в чем не бывало, словно и не провел весь день на ногах, умчался к себе, а Элен устало пошла домой. Дни тянулись, похожие друг на друга как две капли воды. Пока было светло, Элен писала или проводила время с Жаком. Часто она читала ему, пока по небосклону расплывалась чистая вечерняя синева, а огромное багровое солнце медленно опускалось за холмы, постепенно меняющие свой цвет с сочно-зеленого на черный. Повседневные хлопоты, жизнелюбие мальчика, который все время находился рядом, его бесхитростная любовь, которой он одаривал Элен, помогли ей собраться с духом и не чувствовать себя такой несчастной. Но все-таки, несмотря на принятое девушкой решение, мысли о Льюисе время от времени посещали ее. Ей оставалось надеяться лишь на то, что боль постепенно пройдет. Элен осознала, наконец, какой властью обладает над ней Льюис, и почему-то с каждым днем все больше страшилась своего возвращения в Рим. Происходило это, в основном, из-за того, что Элен, наконец, отчетливо поняла глубину своей собственной зависимости от Льюиса. Если бы не Жак, ей в этой деревне было бы, наверное, одиноко, потому что местные жители, как, собственно, и в других деревнях, не очень- то признавали городских. Они считали, что Элен занимается ерундой и лишь понапрасну тратит время. Что живопись — занятие недостойное для женщины. Для них было важнее, чтобы женщина умела готовить. Им казалось, эти два понятия абсолютно не совместимы между собой. «Разве такое возможно?» «Посмотрите-ка, сколько времени эта девчонка посвящает рисованию!» «Если бы моя жена вела себя так, я бы ее взгрел как следует!» «Уж понятное дело. Еще бы». «И паренька все таскает с собой». «На месте его опекунов...» «Да уж». Разговоры мужчин крутились вокруг Элен. Многие тайно поглядывали на стройную, гибкую, как кошка, девушку и так же тайно мечтали о ней. Однако никто из них никогда не признался бы в этом вслух. Слишком ценили они здешний уклад жизни. И возможно, именно этим объяснялся некий налет антипатии в отношении местных жителей к Элен. Женщины видели в ней опасную конкурентку, мужчины злились из-за невозможности приударить за девушкой. Когда однажды Элен на один из местных праздников приготовила гуся, начиненного виноградом, она вдруг заметила, что очень сильно выросла в глазах деревенских холостяков. И даже те, кто раньше обходил ее стороной, а в особенности мужчины начали при встрече здороваться, снимая шляпы. Правда, женщины, напротив, стали смотреть на нее с еще большей неприязнью. Элен привыкла общаться с Жаком, как с равным. Мальчик был на удивление умен и сметлив не по годам. Однажды он спросил ее: — Вас, по-моему, что-то беспокоит. Вы постоянно думаете о чем-то, что находится далеко отсюда. Я прав? — Да, Жак, ты прав, — серьезно ответила она. — Понимаешь, я люблю одного человека. Ты ведь можешь это понять? Ты сам кого-нибудь любишь по-настоящему сильно? — Да, мадемуазель. Вас, — простодушно ответил мальчишка. — Ну, ты меня прямо смущаешь, — улыбнулась она. — Так вот, этот человек сейчас в Риме, и я ужасно скучаю по нему. — И от этого вы несчастны? — Ну почему же несчастна? Это слишком сильное слово. Я просто скучаю. Слава богу, здесь у меня есть ты. Одно твое присутствие делает меня счастливой и молодой. — Ну уж, вы скажете тоже. Говорите так, будто вы уж совсем старая. Когда вечером Жак ушел, Элен поняла, что своими расспросами мальчик невольно нарушил ее покой, вновь приблизил к ней то, что она так старательно отгоняла. Элен удивлялась, как мальчик хорошо понимает ее. Элен поела без особого аппетита и, взяв с собой чашку крепкого черного кофе, отправилась в мастерскую. Она рассеянно прислушивалась к далеким раскатам грома, а вскоре услышала дробный стук дождевых капель по крыше. Стоя у окна, девушка с удовольствием смотрела на водяные струи. «Господи, как же я изменилась, — вдруг подумала она. — Куда делась моя горячность и взбалмошность? Наверное, мама с отцом удивились бы и просто не узнали меня». Дождь разошелся, теперь лило как из ведра. Жак сегодня не пришел, и Элен сидела в тепле своего маленького домика и ей было ужасно одиноко. Рассердившись на себя, она мысленно произнесла: «Нечего валять дурака». Она была именно там, где ей хотелось быть, и занималась именно тем, чем ей хотелось заниматься. «А плохое настроение, — убеждала она себя, — из-за ненастья». Она попробовала работать и несколько минут рассматривала почти законченный портрет Жака, однако вскоре отложила кисти. Вдохновение не приходило, а картина заслуживала лучшей участи, чем гибель из-за неосторожного мазка кистью. Нет. Неверный штрих мог погубить ее. Элен слишком любила портрет, чтобы испытывать судьбу. Мысли ее были далеки от творчества, кисть валилась из рук. В конце концов девушка набросила на подрамник покрывало и просто села в кресло. Мысли, вязкие, словно кисель, тяжелыми каплями стучали в ее разум. Она любила Льюиса таким, каков он есть, со всеми его достоинствами и недостатками. Льюис предложил ей дружбу, а ей оказалось этого мало, и виновата в этом была она сама. Элен сидела, задумавшись, не замечая, что в комнате становится совсем темно. И вдруг сквозь шум ливня до нее донесся негромкий стук в дверь. Раздосадованная тем, что ей помешали, что кто-то пытается вторгнуться в ее одиночество, она крикнула: — Входите! Там не заперто. — Стук повторился. — Входите же!!! Элен протянула руки к полотенцу и вытерла их. — Элен! Девушка вскинула голову и на мгновение ей показалось, что она сходит с ума. Льюис стоял в дверях мастерской и по его плащу ручьями стекала вода. Не успев ничего подумать, Элен вскочила со стула и через комнату кинулась прямо в его объятия.