Маневр и удары взвода подействовали на противника ошеломляюще, вынудили его кое-где отойти, раскрыть свою систему огня. Это во многом помогло наступавшим вслед ротам гвардии старших лейтенантов Киреева и Самсонова.

В самый разгар боя замполит подполковник Г.Шварц нашел возможность переслать во взвод, действовавший на острие атаки, коротенькую записку:

«Дорогой товарищ Копейкин! Своим мужеством и подвигом ваши гвардейцы и вы лично воодушевляете весь полк, который в эти часы развивает успех наступления. Вперед, коммунисты! Вперед, товарищи гвардейцы!»

Несколько строчек, начертанных карандашом на листке бумаги, простые слова… Записка, однако, побывала в руках у каждого солдата взвода, когда залегли под огнем противника. Потом она вернулась к Копейкину, измятая и забрызганная чьей-то кровью. Лейтенант хранил ее в своей планшетке до конца войны.

Умное, строгое и доброе слово - сильнейшее оружие политработника - на фронте действовало безотказно.

Иногда мне приходилось быть невольным свидетелем бесед замполита, порой сам он, доверительно советуясь, пересказывал мне состоявшийся разговор. А вот некоторые записи, сделанные моим фронтовым другом журналистом М.Шумиловым о батальонном политработнике гвардии капитане Иване Бирюкове.

«- Товарищ гвардии капитан, разрешите обратиться по личному вопросу?

- Слушаю, товарищ Никонов.

- Беда у меня, товарищ гвардии капитан, ох беда какая горькая!

- Только без этого, Никонов! Отвратительно наблюдать, когда мужики или целуются друг с другом во хмелю, или плачут, размазывая кулаками слезы по щетине.

- Есть… Не буду.

- Ну вот. Теперь продолжайте.

- Пришло письмо из дому. Ребята кричат: танцуй! А я вижу по адресу, что чужой рукой оно писано, так и врос ногами в землю. И точно: соседи сообщают. Померла моя жена, осталось двое детишек: Кольке восьмой год, Надюше пять. Мне бы домой хоть на недельку, товарищ гвардии капитан. Только деток присмотрю и мигом назад.

- Н-да…

- Помрут сиротушки в голоде, в холоде, товарищ гвардии…

- Опять слезы? Возьмите себя в руки, Никонов, а то с вами разговаривать невозможно.

- Слушаюсь.

- Сразу скажу вам, товарищ Никонов, что никто с фронта отпустить не сможет - ни я, ни наш командир, ни даже сам комдив генерал Стученко. Тем более сейчас, когда начинается новое наступление. Сейчас, между прочим, вам и не проехать в тыл: войска движутся вперед, все дороги забиты - против такого течения не попрешь!

- Я бы проскочил, отпустите только…

- Насчет побывки вопрос отпадает, товарищ Никонов.

- Тогда разрешите идти?

- Теперь погодите. Давай-ка закурим да потолкуем маленько.

- Об чем толковать тогда…

- Тогда, то есть теперь, послушайте. Вопрос этот не совсем личный, как вы говорите. Беды и горя на нашей земле сейчас много. Весь советский народ переживает. И деревня ваша, - на Тамбовщине, говорите? - она ж не безлюдна. Дайте мне адрес, я напишу от себя соседям, в правление колхоза напишу, чтобы присмотрели детей, помогли. Хотя уверен, что и без этого люди не бросят на произвол семью фронтовика. Но напишу, сегодня же, сейчас напишу! А нам с вами тем временем надо врага бить покрепче, чтобы поскорее разгромить его окончательно. Воюем с вами уже вон где, не так далеко до победы. Каждый из нас должен понимать и чувствовать, что здесь, на фронте, решается судьба Родины. А это превыше всего, товарищ Никонов.

- Выше этого ничего быть не может, товарищ гвардии капитан!»

Вот второй разговор, состоявшийся между двумя офицерами в минуту откровения, что часто случается перед боем.

«- Задачу уяснил, Копайгородский?

- А к чему мне о ней много знать? При всех вариантах у Ваньки-взводного одна задача: без оглядки вперед.

- Не паясничай!

- А ты не донимай - без того тошно!

- Ничего, злее будешь. Для боя такое настроение самое подходящее. А то раньше ты, когда ротой командовал, вел себя, гм… очень смиренно. Роте форсировать реку приказано, а она во главе со своим командиром разлеглась на бережку, как на пляже.

- Кто старое помянет, тому… Знаешь пословицу?

- Я не о старом, я о ближнем будущем: меня интересует, какие гвардии старший лейтенант Копайгородский выводы сделал и как он думает действовать, когда атака начнется.

- Пусть гвардии капитан не беспокоится: взвод будет идти не последним.

- А что касается выводов?

- А это одного меня касается - другим, думаю, не больно.

- Очень даже больно!

- Режущую иль сдавливающую боль ощущаешь?

- Повторяю: не паясничай!

- Лучше прекратить нам такой разговор.

- Нет! Поговорить давно нужно. Скажи откровенно: до сих пор носишь в душе обиду на начальство за то, что отстранили тогда от командования ротой?

- Да что там… Не обиду в душе, гранату на поясе ношу я.

- А посерьезнее?

- А честно говоря, на кого ж мне обижаться за то, что на форсировании духу не хватило? Только на себя.

- Слышу речь не мальчика, но мужа! Должен, правда, сказать, что не один Копайгородский виноват. Подчиненные его, особенно второй взвод, тоже пасовали перед переправой. Командирская нерешительность мгновенно передалась людям - ты это заметил?

- Еще бы: залегли под огнем, никак в воду было не загнать, что бычки упирались. Но хватит, замполит! Давай лучше о будущем, как ты сам сказал.

- Давай переключимся.

- Есть! Так уяснил ли я задачу? Все понял, все уяснил. Не совсем доходит до меня только вот какая штука. Взгляни на карту, пожалуйста. Рота выполняет маневр, стремясь охватить слева фланг противника. Тут болотце, тут лесок преодолеть надо, время может затянуться, что весьма нежелательно. А я бы, например, проскочил взводом вот здесь, лужком. Открытая местность? Простреливается противником? Ну и что ж… Если наши пушкари дадут огоньку, мы взводом, прижимаясь к разрывам, проскочим! Зато быстро. Зато сможем внезапно ударить вот здесь по флангу - он и хрустнет. А за нами в дыру вся рота. Можно немца так турнуть, что не отойдет - покатится!

- Идея! Хорошая боевая идея, основанная на смелой инициативе. Пошли к комбату! Он такие приемы любит, думаю, утвердит новый вариант.

- Что ж… Сходим, если не прогонит.

- Наоборот! Даже сто грамм нальет за ужином. Боевую дерзость в характере офицера ценит. Сам такой».

Третья запись относится к тому времени, когда наш полк, прорывая вражескую оборону, попал в мешок и продолжал активные боевые действия в тяжелейших условиях, не имея боеприпасов.

«- …Что ты, Гайнанов, из рук его не выпускаешь, качаешь, как ребенка?

- Последний снаряд, товарищ гвардии капитан. Вот фрицы опять полезут - разок пальнем, а больше нечем.

- Достать надо боеприпасы, ефрейтор Гайнанов!

- Интересно знать, где? Мы ведь в мешке.

- Слышу сразу два вопроса, на оба и отвечу. Во-первых, если временно подвоза боеприпасов нет, то прямой расчет отбить их у тех фрицев. Во-вторых, если полк глубоко вклинился в оборону противника, то это еще не значит, что он окружен.

- Ясно, товарищ гвардии капитан.

- Вот так. Позови-ка сюда всех артиллеристов, товарищ Гайнанов. Пока затишье, поговорить с ними хочу.

- Есть, товарищ гвардии капитан. А разговор будет насчет того, чтобы у противника боеприпасы отбить?

- Не угадал, на другую тему. Уж вы, артиллеристы, сидите на своей позиции, интеллигенция чертова. В атаку на немецкую батарею я пойду с нашими крестьянами, с пехотой. Немцы подтянули одну батарейку совсем близко, прямой наводкой ударить хотят. А мы, как чуть стемнеет, пойдем с крестьянами и захватим ее.

- Это здорово, если бы вышло, товарищ гвардии капитан…

- Крестьяне наши на все способны. А вы, товарищ Гайнанов, как командир расчета, ответьте и мне: из немецких пушек стрелять сумеете?

- С нашим удовольствием, товарищ гвардии капитан! Когда в Духново захватили ихние орудия, мы потренировались.

- Хорошо. Потренируетесь еще разок. Собирай сюда своих пушкарей. А то у нас скоро атака».