— Снимать? — спросил, придвинувшись, Ефим.

— Смотря по обстоятельствам. Главное, не шуметь.

— Все будет тихо, — успокаивающе поднял руку Ефим.

«Сибиряк. Потомственный охотник. Он умеет тихо» — веря в этого крупного, но очень ловкого юношу, подумал Михаил.

Когда Ефим и Саша миновали третий дом, где-то за сараем проснулась собака. Сначала лениво заскулила. А потом громко залаяла.

«Все пропало! — с тревогой подумал Саша. — Не петухи, так собака выдаст».

Ефим в это время дернул его за рукав и устремился вперед к следующему дому. Собака осталась в своем дворе и лаяла уже лениво, неохотно. Потом и совсем перестала.

Наконец на середине села появилось какое-то движение. Разведчики прилипли к черной в предрассветной темноте деревянной стенке дома. Медленно, с тихим говором по селу шли двое.

«Патруль!» — поняли разведчики.

Через некоторое время стали слышны даже отдельные слова и тихие шаркающие шаги. Шаркал один. Видно, старый, усталый. Другой мерно постукивал коваными каблуками.

Говорили о большом урожае, не убранном вовремя, о своем, мужицком, далеком от войны. Значит, не какие-то остервенелые полицаи-душегубы, а простые хлеборобы. Однако у одного, одетого в длинный зипун, за плечами винтовка. Дулом вниз. Другой, тот, что шаркает, — без оружия. Убивать их жалко. Они назначены старостой на ночь в помощь полицейскому патрулю. Их дело выстрелить в небо, если что заметят, поднять тревогу.

Вот они уже поравнялись с домом, где их поджидают партизаны… Прошли. И у соседнего дома, на крыше которого чернело гнездо аиста, сели на лавочку под окном. Пес не залаял, а тихо, приветливо заскулил. Значит, кто-то из них живет в том доме. Теперь пес туда не пустит партизан.

Однако Ефим опять потянул Сашу за рукав и подался за угол дома. Ушли в проулочек. Метров сто прошли по нему. Потом, перейдя на другую сторону этого проулка, стали приближаться к дому с аистом на крыше. Остановились на углу, за которым в двух-трех метрах тихо продолжали свою беседу старый и молодой.

Пес умолк. Видно, к чему-то прислушивался, но не знал еще, что ему делать, лаять или молчать, раз хозяин совсем близко.

«Выскочить из-за угла и крикнуть „руки вверх!“ или „стой!“, — напугаешь людей. Заорут с перепугу, — думал Ефим. — Нет. Надо спокойно влиться в их беседу, чтоб не шарахнулись».

Первая фраза пришла сама, неожиданно. Потянув Сашу за рукав и взяв автомат наизготовку, так чтоб его было хорошо видно со стороны, Ефим бесшумными шагами, но быстро вышел из-за угла и довольно внятно заговорил с патрулем:

— Мужики, не ругайте, что мы так рано вышли на улицу. Закурить у вас есть?

— Кто вы? — в тревоге воскликнул сразу осевшим голосом молодой.

Ефим вскинул автомат, мол, сам видишь, и строго потребовал:

— Не шумите, мужики. Мы вам зла не сделаем. Поговорить надо.

Видя, что перед ними два автоматчика, патрульные остались сидеть на лавочке.

— Мы слышали ваш разговор. Поняли, что вы не полиция, а простые крестьяне. Поэтому не стали с вами делать того, что следовало бы сделать с настоящими холуями фашистов, — мирно заговорил Ефим. — Так уж и вы молчите. Кто из вас живет в этом доме?

— Я, — отозвался молодой.

— Оставь свою пушку здесь. Быстро спрячь в сарай собаку и возвращайся сюда, — распорядился Ефим. — Саша, не своди с него глаз.

— Да я не убегу, — буркнул парень. — Только вы, хлопцы, лучше уж повяжите нас. А то полиция запорет.

— Это потом. Иди!

Пока тот прятал в сарай своего пса, Ефим узнал от старого, что настоящий патруль — два полицая, — сидит недалеко, в доме, греется самогоном. Но скоро должен тоже выйти на улицу.

Забрав винтовку и повязав мужиков, разведчики пошли к пятому отсюда дому. Еще издали услышали тихий говор выходящих из дому людей. Подойдя к калитке, над которой раскинул огромный шатер старый дуб, партизаны застыли, как часовые.

— Те барбосы теперь спят где-нибудь, — еле ворочая языком, заговорил один полицейский, скрипнув легкой дверью на крыльце.

— Я йи-йим пок-кажу спать! — погрозился другой, споткнувшись обо что-то.

Распахнув калитку, он перекинул винтовку за плечо и обернулся, протягивая руку к напарнику, наверное, что-то хотел попросить. Но тут же икнул и стал валиться на бок, нелепо обводя рукой вокруг. Второй рванулся было к нему. Но удар по голове свалил его к ногам первого.

Саша быстро метнулся от дома к дому, туда, где остался отряд.

Пулеметный огонь брызнул одновременно с громоподобным взрывом связки гранат, брошенной в окно комендатуры, в окно той самой большой комнаты, в которой спали полицейские. В то же мгновение здание комендатуры осветилось вспыхнувшими с двух сторон яркими большими факелами. Какой-то полицай выбросил в окно гранату. Из другого окна ударил тяжелый шкодовский пулемет, затрещали винтовки. Стреляли вслепую, в сторону ворот, откуда могли ворваться те, кто поднял переполох.

Раздалось еще два взрыва гранат, теперь уже на крыше дома. И туда же, в проломы стропил, словно огненные змеи, полетели один за другим ярко пылающие факелы.

Потом здание начало освещаться каким-то постепенно усиливающимся светом, словно накалялось изнутри, неожиданно над крышей взметнулся огромный язык пламени, и весь дом заполыхал.

С диким криком и стрельбой из комендатуры выбегали уцелевшие полицаи. У самых ворот они падали один на другого, загораживая собою проход.

Но вот кто-то здоровенный стал отваливать трупы от ворот. Потом протиснулся в калитку. Ползком стал быстро перебираться через ярко освещенную пожаром улицу.

Никто не стрелял. Никто не препятствовал его бегству. И на противоположной стороне улицы он, наконец, вскочил и одним броском влетел в кусты сирени, прямо в крепкие, железно схватившие его руки партизан.

— Арестованные в здании остались? — спросил его суровый голос. — Быстро отвечай!

— Двое.

— Где они?

— В подвале, — ответил полицай.

— Ты кто?

— Я? Ну… рядовой полицай.

— А где комендант Гарабец?

Полицай почти шепотом ответил:

— Пополз вдоль забора, он раненый, далеко не уполз еще.

— Мигом в подвал! — приказал полицаю суровый голос. — Если спасешь заключенных, получишь свободу. Быстро!

Когда полицай вбежал в горящий дом, Михаил послал двоих партизан в ту сторону, куда уполз комендант.

Через некоторое время вместе с клубами дыма из дверей комендатуры выбежали трое.

Михаил послал двух партизан навстречу бегущим из огня.

У арестованных хватило сил только вырваться из горящего здания. За калиткой они попадали, вконец обессиленные. Партизаны и выведший их полицай помогли этим людям перейти улицу. Это были совсем юные парни, с избитыми до синевы лицами, с окровавленными руками. Их усадили на лавочке возле дома, освещенного пожаром.

— Товарищи! — обратился Михаил к измученным парням. — Скажите мне правду, этот, что вывел вас, рядовой полицай или комендант?

— Писарь, — в один голос ответили бывшие узники.

— Он над людьми издевался?

— При мне он только записывал, что я отвечал коменданту, — ответил один.

То же самое подтвердил и другой.

— Товарищ командир! — издали послышался голос подбегающего Саши. — Ведут самого Гарабца!

— Потерпите еще минутку, братцы, — обратился Михаил к освобожденным. — Надо опознать коменданта. И мы вас отвезем к нашему врачу…

Голова упрямо свешена на грудь к правому плечу. Край нижней губы злобно закушен. Левая бровь дико вздернута.

Таким предстал комендант речицкой полиции, когда его привели.

— Это и есть Гарабец? — спросил Михаил освобожденных парней.

— Он, гад! — ответили те в голос.

— Судите его сами, товарищи! — опять к бывшим арестантам обратился Михаил. — Вы лучше нас знаете его преступления и меру наказания.

— Одного расстрела этому гаду мало! — ответил один из парней.

— И повесить его мало, — отворачиваясь, процедил второй. — Мучить его надо столько, сколько он мучил людей.