— Да, а жизнь все-таки прекрасна!

Брыла раздевался медленно, думая о чем-то. Склонившись над умывальником, он вдруг спросил:

— А кто вы, собственно говоря?

Мешковский, уже засыпая, неохотно открыл глаза и взглянул на Брылу.

— В каком смысле?

— Ну, в политическом…

Мешковский улыбнулся и запел:

— «Я беспартийный, я человек…»

— Нет, кроме шуток. Я серьезно спрашиваю. Никак не могу вас понять. Вроде бы демократ, производите впечатление честного офицера, искренне связанного с нами, и вдруг брякаете такое, что уши вянут, наподобие того, что разговоры о политике наводят на вас скуку. Попробуй разберись, кто вы такой.

Брыла подошел к кровати. Даже забыл смыть мыло с лица и шеи — так хотелось ему поспорить с Мешковским, но из этого ничего не вышло. Тот посмотрел на хорунжего сонными глазами, демонстративно отвернулся к стене и накрылся с головой одеялом. Засыпая, пробормотал:

— Давайте оставим политику на завтра. Я очень хочу спать…

Брыла пожал плечами и пошел умываться.

Мешковский был родом из небольшого городка на Волыни, затерявшегося на границе между Польшей и Советским Союзом. Мать его была портнихой, отец — железнодорожным кассиром, он умер, когда Янек был еще совсем маленьким, не оставив у сына никаких воспоминаний о себе. Вечно замотанная работой Мешковская не любила говорить о муже, считая, что этот тяжелый в семейной жизни человек, заядлый картежник и бабник, загубил ее молодость.

Все хлопоты по воспитанию Янека легли на ее плечи. Задача была нелегкой, поскольку паренек рос шустрым и неугомонным. Едва научившись ходить, стал вырываться из-под материнской опеки.

Сонный городишко прозябал от скуки. Скорее это был не городишко, а большое село. Только в центре возвышалось несколько каменных зданий, располагались полицейский участок, монастырь бернардинцев, управа, несколько домов торговцев и чиновников.

Остальное составляли хаты, обыкновенные волынские хаты, крытые соломой, с побеленными стенами и покрашенными яркой краской наличниками.

Немощеные улочки городка летом покрывались толстым слоем пыли. А осенью и весной она превращалась в черную жирную грязь. Телеги оставляли в этой грязи глубокие колеи, которые заливались дождевой водой, образуя небольшие, но коварные лужи.

Эти улочки были местом первых детских забав Янека. Множество таких же, как и он, пацанов наполняли их неумолкаемым шумом «битв» и «сражений». Здесь разыгрывались казацкие войны и схватки «бандитов с жандармами». Подростки жестоко травили перепуганных собак и кошек, вспыхивали драки, заканчивавшиеся, как правило, новыми заплатами на латаных-перелатаных штанах Янека и его товарищей. И вся их жизнь состояла из одних только игр. Вскоре они перенесли свои забавы в старый замок, возвышавшийся над городком. Немой свидетель казацких войн, переживший времена процветания палов Вишневецких и упадка Польши, он вынужден был теперь выдерживать штурмы мальчишек, они с мерцающей свечкой в руке лазили по затхлым, сырым и покрытым плесенью подземельям. А огромные, заросшие камышом пруды вокруг городка! Какое наслаждение нырять в их холодную, матово-зеленоватую воду в жаркий июльский полдень!

Ровесники Янека ходили, как и он, в ссадинах и синяках, грязные и оборванные и потому даже чем-то походили друг на друга. Ловя сачком в неглубокой речушке мелкую серебристую плотву, никто из них не задумывался над тем, какой национальности его товарищ — еврей, украинец или поляк.

Когда Янеку шел девятый год, он заболел скарлатиной. Из-за осложнений провалялся в постели почти четыре месяца. Этот период оказал большое влияние на формирование характера мальчика. Ему открылся новый, сказочный мир — мир книги. Он посерьезнел, стал много читать. Мать поддерживала в нем этот интерес, принося ему книги, стараясь таким образом обуздать в какой-то степени буйную натуру сына.

Янек окончил начальную школу. Скромные доходы портнихи не позволяли ей отправить сына в гимназию и один из более крупных городов. Но в это время власти сочли необходимым для полонизации этих земель открыть гимназию в их городке. Она должна была стать «очагом польского духа среди темных масс национальных меньшинств».

В соответствии с этими принципами в гимназии с первых же дней воцарилась крайне шовинистическая атмосфера. Несмотря на то что во всей округе польское население было в меньшинстве и составляло около тридцати процентов учащейся молодежи, в этом учебном заведении воспитывали пренебрежение к украинцам, их языку, культуре, истории.

Такого рода воспитание не проходило даром. Шовинизм — весьма заразная болезнь. Под влиянием поучений золотушного историка и религиозных догматов, провозглашаемых ксендзом, маленький Янек начал вскоре различать в единой, однородной до сих пор массе своих друзей и «крючковатые» носы, и «семитский» разрез глаз. С каждым годом росла дистанция между давними товарищами по детским играм.

Польский дух городка держался как бы на трех столпах — монастыре бернардинцев, управе и полицейском участке. Каждый из них выполнял различные функции, но каждый служил «независимой, великой Польше».

Монастырь бернардинцев должен был установить духовную опеку над польским населением города и его окрестностей. Он представлял собой комплекс больших зданий из серого камня, окруженных возведенными одновременно с замком крепостными стенами, омываемыми с трех сторон заросшими прудами. И хотя именно этот монастырь был одной из причин кровавых войн, которые разрушили замок, сам он выстоял и, как птица Феникс, возродился из пепла.

Отцы-бернардинцы жили в достатке, имели большое, почти в тысячу гектаров, поместье, в котором с «божьей» и местных крестьян помощью вели хозяйство.

В высоком мрачном костеле каждый крестьянин-поляк чувствовал себя ближе к богу. Органы своими мощными звуками заполняли вечно холодные, сырые нефы.[4] Здесь венчались и крестили заливающихся плачем младенцев. Отцы-бернардинцы выполняли все обряды торжественно, уверенные в непоколебимой власти над своими прихожанами.

Каждый из одетых в коричневую сутану монахов верил, что бог поставил его на это место для выполнения очень важной миссии: полонизации окрестных земель. Это было смыслом их жизни.

Неподалеку от монастыря, отделенная от него лишь камышами прудов, возвышалась на пригорке его соперница — небольшая православная церковь. С ее священником-толстяком, поразительно похожим на настоятеля монастыря бернардинцев, шла ожесточенная борьба за души верующих, за каждый смешанный брак, за каждые крестины или похороны. В этой борьбе прибегали к различным хитростям и обману, к юридическим уловкам и методам, праздновали победы и переживали поражения.

Янек долгое время был на хорошем счету у бернардинцев. Он охотно прислуживал им во время мессы и религиозных процессий, а летом помогал им ловить рыбу.

И только когда ему пошел шестнадцатый год, он вступил в конфликт со своими духовными наставниками,

В городке существовала традиция, по которой наиболее предприимчивая часть молодежи мужского пола устраивала в душные августовские ночи набеги на монастырский сад за великолепными, пахнущими, как церковное вино, яблоками. Янек был активным участником этих набегов. В одну из таких ночей он забрался на каменную ограду монастыря и спрыгнул в сад. Тихонечко свистнул, дав тем самым своим напарникам знать, что путь свободен. Вдруг скрипнула дверь стоявшего в конце сада сарая, и оттуда кто-то вышел. Паренек прижался к стволу развесистой яблони и замер.

По тропинке, ведущей к калитке в каменной ограде, шли двое. Когда они поравнялись с яблоней, за которой спрятался Янек, луна осветила их лица.

Делясь потом честно добычей со своими товарищами, Янек сказал:

— А вы знаете, что меня чуть было не накрыл отец Антоний? Он как раз провожал Мариську Коваль до калитки…

— А что она там делала ночью? — удивился самый молодой из них.