В общем отделе Мешковский узнал, что вопрос о его назначении окончательно еще не решен.

— В любом случае будете иметь дело с 76-мм пушками, — сообщил ему симпатичный толстяк поручник.

— Черт побери! Значит, буду служить в карманной артиллерии. Ну и не везет же мне!

— Почему? — Недовольство Мешковского удивило поручника. — Какая разница?

— Привык к гаубицам. И технику освоил, и опыт кое-какой приобрел. А 76-мм пушек совсем те знаю. Придется учиться всему заново.

— Ничего, справитесь. Вы, подпоручник, не похожи на человека, который боится трудностей… А теперь, пока не пришел шеф, советую решить все вопросы в интендантстве.

Мешковский послушал совета и отправился искать продовольственный отдел.

Дежурный подофицер показал ему на низкие длинные постройки интендантской службы среди похожих друг на друга корпусов, расположенных на противоположной стороне площади. Он не спеша двинулся туда.

С утра Мешковский был не в духе. Теперь настроение ухудшалось с каждой минутой. Он никогда и никому не признался бы, что причиной тому тоска по полку, по товарищам, даже по технике. Лица людей, с которыми он успел здесь познакомиться, показались ему несимпатичными. Динамичный темп жизни в училище, проявляющийся в снующих туда-сюда офицерах и солдатах, раздражал его. Строгая дисциплина наводила на мрачные мысли.

Он рассуждал, как ему казалось, правильно: «Если буду хорошо работать, то меня не отпустят из училища и придется мучиться так черт знает еще сколько. Хороша перспектива — с шести утра и до одиннадцати вечера строевая подготовка, изучение техники, стрельба. И так изо дня в день. Разве долго выдержишь такое? Ведь придется отказаться от развлечений и личной жизни. Как уйти от этого?»

Раздражение усиливалось. А в довершение всего еще это назначение в батарею 76-мм пушек. Этого только не хватало! В тяжелой артиллерии служить намного интереснее: и техника посложнее, да и знания требуются более основательные. А полевая мало чем отличается от пулеметов. Ни пехота, ни артиллерия.

В продовольственном отделе он сдал аттестат и получил талоны на питание. На это ушло немного времени, его обслужили быстро и четко. Через несколько минут он уже шел в вещевой отдел.

В комнате, заставленной небольшими столами, сидели двое офицеров и несколько подофицеров писарей. Мешковский обратился прямо к начальнику. Это был огромного роста толстый подпоручник с красным, апоплексическим лицом и пышными усами. Когда он говорил, дребезжали стекла в окнах и, как показалось Мешковскому, могла посыпаться штукатурка. Подпоручник оказался шутником и балагуром. Чуть ли не после каждой фразы вставлял какую-нибудь шутку или каламбур и, сделав эффектную паузу, пытливо смотрел на склонившихся над бумагами сотрудников. Громкий смех свидетельствовал, что шутка удалась, и на красном лице усача появлялось удовлетворенное выражение.

Мешковский вручил ему вещевой аттестат и записку от полковника Ольчика. Подпоручник внимательно прочитал ее, после чего стал внимательно разглядывать новичка оценивающим взглядом. Потерявший терпение Мешковский спросил:

— Так мне что-нибудь выдадут, подпоручник?

В ответ усач состроил мину, обещавшую новую шутку. Он несколько раз втянул ноздрями воздух и затем обратился к своим подчиненным:

— Вы не чувствуете, что чем-то пахнет? Какие же вы после этого солдаты! Да фронтом пахнет! Бьюсь об заклад, что подпоручник явился к нам прямо с фронта.

Последнюю фразу Мешковский расценил как вопрос и кивнул утвердительно. Усач торжествовал.

— Я так и подумал! У вас какой-то необычайный внешний вид, — повысил он голос. — Теперь понял: дело в сапогах! Ну что за фасон, что за шик! Где вы такие раздобыли?

Смех у него был громким и заразительным. Его подхватили подофицеры и другой молчавший до сих пор офицер.

Мешковский терпеть не мог, чтобы над ним подтрунивали. Его уже сильно изношенные сапоги никогда не были элегантными. Поэтому он так болезненно воспринял издевку усача, а его смех показался неуместным. Стараясь сдержать себя, он переспросил:

— Вам что, не нравятся мои сапоги?

— Да нет, почему же! Сапоги что надо, закачаешься. Михальчук, — бросил он одному из подофицеров, — чтобы следующая партия сапог была только такого фасона! Всех в училище оденем в такие сапоги и будем щеголять на зависть другим.

Мешковскому уже порядком надоела его болтовня, и, решив закончить эту неприятную для него сцену, он с иронической улыбкой повернулся к писарям:

— Послушайте, я задам вам загадку: чем отличаются мои сапоги от сапог вашего шефа?

От бумаг оторвались любопытные лица. Но больше всех был заинтригован их начальник.

— И чем же? — спросил он.

— Тем, что вы свои сапоги износили в тылу, а я свои — на фронте. Очевидно, это вас так и веселит…

Воцарилась тишина. Мешковский внимательно посмотрел на усача. Тот, не ожидая такого отпора, уставился на Мешковского круглыми от удивления глазами. Спустя минуту его лицо покрылось сеточкой мельчайших морщин, и он закатился неудержимым искренним смехом.

— Ха-ха-ха! Ну и врезали вы мне! Ха-ха-ха! А вам, оказывается, палец в рот не клади! — гоготал он, безуспешно пытаясь сдержать смех. — А об интендантской службе вы такого же мнения, как был раньше и я, когда находился на фронте. Меня-то ваши слова особенно не задели, поскольку один сапог я ношу на протезе — потерял ногу в бою. А этим, — показал он на молодых подофицеров, снова склонившихся над бумагами, — уклоняющимся от фронта, задали перцу. Теперь вы для них заклятый враг. Без меня здесь теперь ничего не добьетесь…

Он выбрался из-за стола и, прихрамывая, подошел к подофицеру, которому передал до этого требование на обмундирование Мешковского. Сразу став серьезным, проверил, что тот написал на квитанции.

— Ну что же ты, Михальчук! Почему выписал кирзовые сапоги?

— Вы же сами, товарищ подпоручник, сказали… — пытался защищаться капрал.[7]

— Надо иметь соображение. Ты же видишь, что это боевой офицер, прибыл прямо с фронта. Выписывай хромовые…

Мешковский покидал вещевой отдел, обуреваемый противоречивыми чувствами. Он был зол на себя, но тепло вспоминал усача.

Дважды в течение одного дня показал себя дураком! Утром вышло так, будто бы он хвастался перед дежурным офицером тем, что прибыл в училище с фронта, и теперь, с этим подпоручником! Не мог же он знать, что тот инвалид! И опять попал впросак. Если дела пойдут так и дальше, то долго в училище не задержится. А может, это не так уж и плохо? Может, он сможет вернуться в свою часть?

Огромное помещение склада для обмундирования пропиталось тяжелым, затхлым запахом кожи и армейского сукна. Между тесно стоящими полками и стеллажами с трудом пробивался сквозь полумрак тусклый свет немногочисленных лампочек. Мешковский протянул требование заспанному капралу. Тот прочитал его и бросил через плечо:

— Шеф, пришли за обмундированием!

Из глубины склада вначале донеслись звуки переставляемой стремянки, а уже потом ответ:

— Сейчас, сейчас иду.

Мешковский вынул портсигар, но кладовщик вежливо обратил его внимание на табличку «Курить запрещено». Минуту поколебавшись, офицер предложил:

— Пока вы приготовите, я выйду покурю.

В коридоре он с жадностью затянулся несколько раз, погасил окурок и вернулся на склад.

Его ослепил яркий свет. Пока он отсутствовал, над стойкой, отделявшей контору от складских помещений, зажгли сильную лампу. И вдруг раздался радостный возглас:

— Кого я вижу! Подпоручник Мешковский! Вот это встреча!

За стойкой стоял невысокого роста немолодой подофицер, на лице которого выделялись рыжие от табачного дыма усы.

Мешковский сразу же узнал его. Они пережили вместе немало незабываемых дней. И теперь воспоминания нахлынули на него.

— Сусла! — радостно воскликнул он. — Провались я на этом месте! Вот это встреча!