Такано не принимал в этом участия. Он стоял позади всех и смотрел. В то время он и мыслил и воспринимал все совсем иначе, чем теперь. Он был совершенно безразличен ко всему происходящему «вне его». Демократизация лагерной жизни и тому подобные вещи не интересовали его. Тогда Такано занимала лишь одна проблема: как он мог сдаться в плен.

Пленных, прибывших с острова Б., разместили в длинных бараках с цинковой крышей, человек по сто в каждом. Это составляло подразделение. Командирами подразделений начальник лагеря назначил мичманов или фельдфебелей. Такано стал командиром подразделения пленных с острова Б., размещенных в одном бараке. Сначала он считал эту обязанность обременительной. Но со временем то ли потому, что сработала привычка младшего офицера, то ли в силу врожденного чувства ответственности его стали одолевать мучительные мысли: как руководить подчиненными ему людьми теперь, когда в лагере началась демократизация жизни. Теперь он волей-неволей вынужден будет заботиться об укреплении дисциплины своего подразделения, чтобы показать пример другим, - ведь это они первые потребовали отмены воинского устава.

Такано не раз задумывался над тем, что ждет Японию после капитуляции, он внимательно читал газету, которую выпускал Кубо (вернее, это были переводные статьи из газет, которые Кубо наклеивал на доску объявлений). Такано стал ходить и на собрания Общества новой жизни, которое организовал тот же Кубо. Он лучше понимал теперь, что скрывалось за словами «империализм», «шовинизм»; из газетных сообщений он узнал о том, как спешили покончить жизнь самоубийством некоторые руководители японской армии, узнав, что союзники издали Директиву о наказании военных преступников; теперь Такано понял всю нелепость и странность государственного устройства, где вся ответственность за войну через императора, являющегося живым воплощением бога на земле, переносилась на бессмертных предков императора и, по существу, не оказалось никого, кто должен был эту реальную ответственность нести.

Хотя Такано разумом понимал и поддерживал Кубо и его друзей, он все еще не мог оправиться от шока, который получил во время сцены на берегу. Видимо, в глубине его души все еще жила необходимость неукоснительного подчинения воинскому долгу офицера.

После того как Окабэ был избит пленными, он несколько утихомирился. Однако было ясно, что справиться с подполковником здесь, в Рабауле, будет не так-то просто. Он по-прежнему держался высокомерно, хотя выглядело это немного смешно, - ведь он и сам был пленным. Столкнулись две категории людей: добровольно сдавшиеся в плен и сложившие оружие по приказу императора. Такано, восхищаясь смелостью Кубо и его друзей, в то же время отчетливо сознавал, что сам он не способен на такое.

Как и ожидал Такано, подполковник, оказавшись окруженным плотной толпой пленных, нисколько не растерялся. Сначала он, по-видимому, удивился, затем умолк - на лице его ни тени смущения или страха, - затем, немного помедлив, сказал решительно:

- Я был неучтив. Прошу извинить.

Такого исхода Такано никак не ожидал. Все еще находясь во власти призрака, имя которому армия, он впервые понял: японской армии больше не существует.

А подполковник, исподлобья оглядев пленных, продолжал:

- Только что я принял вас по приказу военного командования австралийской армии. Отныне вы выходите из-под подчинения австралийского военного командования. Вашим командиром назначен я, подполковник Морисита, поэтому я хотел бы, чтобы вы подчинялись моим приказам.

Пленные, напиравшие со всех сторон, отпрянули назад. И растерянно замолчали.

- Что-то я вас плохо понимаю, - сказал Кубо. - Нам сообщили, что мы будем ждать здесь транспорта из Австралии. Значит, теперь мы поступаем в ваше подчинение?

- О вашей репатриации я ничего не знаю, - сказал подполковник. - Мне известно только, что вас присоединили к моей воинской части. А о том, что вас должны репатриировать по приказу командования австралийской армии раньше, чем нашу часть, мне не известно.

В это время через толпу протиснулся Окабэ, который подтвердил: лейтенант Оуэн передал, что все они поступают в подчинение к подполковнику Морисите.

- До того, как подойдет транспорт? - спросил Кубо.

- Об этом ничего не знаю, - ответил Окабэ.

- Почему же не спросил? - раздались со всех сторон злые голоса. - Вот растяпа!

Подполковник с презрением смотрел на шумевшую толпу. Затем выпрямился.

- Тихо! Слушать мою команду!

Пленные затихли.

- В настоящее время в Рабауле сосредоточено около ста тысяч японских военнослужащих. Они разделены на десять дивизий, по десять тысяч человек в каждой, и находятся на собственном обеспечении. Вы будете распределены по этим дивизиям. Немедленно разберитесь на десять подразделений по пятьдесят человек.

Этот приказ окончательно сразил пленных. Такано воспринял слова подполковника болезненно, а Кубо и Исида сразу поняли, что это значит - раскидать пленных небольшими группами среди стотысячной армии, где, очевидно, будет строго соблюдаться устав. Нельзя же было всерьез поверить в то, что здесь, на острове, где была размещена такая большая воинская группировка, не нашлось казарм, чтобы поселить пятьсот пленных вместе. Значит, их размещают здесь вовсе не для того, чтобы они дожидались транспортного судна. Уж не состоялась ли здесь та самая окончательная передача их японской армии? И не подлежат ли они теперь репатриации на тех же основаниях, что и «потсдамские пленные»?

В этом распределении по пятьдесят человек ясно угадывалось желание рассредоточить пленных с острова Б. по разным частям, пресечь их влияние на остальных солдат. Можно, конечно, представить себе, как будут издеваться над ними в этих дивизиях! Страх охватил пленных, отчаяние наполнило их души - словно их уже вели к месту казни.

* * *

Когда группа в пятьдесят два человека, ядром которой стали Такано, Кубо и Есимура, прибыла на трех грузовиках в расположение N-ской дивизии, было уже больше десяти часов вечера.

В темноте совершенно ничего невозможно было разобрать. По дороге они попали под сильный ливень и промокли до нитки. Им отвели длинный барак, крыша и стены которого были сплетены из листьев кокосовой пальмы. Крыша, видимо, протекала, на земляном полу стояли лужи. Шлепая по воде, они молча разложили раскладушки и, сдвинув их потеснее, улеглись спать.

Проснувшись на следующее утро, они обнаружили, что их барак стоит на отшибе, за воротами лагеря дивизии, метрах в ста от них. Рядом установлен небольшой пост австралийской армии для наблюдения за входом.

Место расположения дивизии не было огорожено, по обеим сторонам дороги, идущей от ворот, тянулись бесконечные ряды казарм, а кругом, насколько хватал глаз, простиралась плантация кокосовых пальм. Эта плантация прежде, несомненно, принадлежала австралийцу. Казалось, казармы, крытые большими иссиня-зелеными листьями, по-пластунски ползут по земле в тени посаженных в строгом порядке - на расстоянии десяти метров одна от другой - пальм.

В то утро пленные проснулись от пения трубы, оно доносилось со стороны казарм - играли побудку. Звук трубы вдруг остро напомнил им ненавистные армейские будни, казалось забытые навсегда. Живо припомнилось, как по этому сигналу солдаты разом вскакивали, будто механические куклы, под резкие окрики командиров подразделений и дежурных унтер-офицеров поспешно убирали постели, а потом, грохоча сапогами, бежали на поверку.

Снаружи послышались голоса, выкрикивающие команду, - видимо, и тут началась поверка.

- Эй! Потише! Никак «памятку солдату» читают, - сказал кто-то. Все прислушались и отчетливо услышали монотонные голоса, казалось хором бубнившие молитву.

- М-да… И верно, «Пять пунктов» твердят. Ну и дела! Неужели и нас туда загонят?

- Ба! Опять что-то забормотали. Никак «Долгие лета императору»?