В Черновицы мы прибыли в нервом часу ночи. Нас никуда не хотели принять. Кончилось тем, что после нескольких часов шатанья мы пошли ночевать в гостиницу.

На следующий день нас отвели в префектуру. Здесь состоялся еще один допрос. Никакой другой вины, кроме нелегального перехода границы, нам не вменялось. Инженера Богдановича освободили сразу, поскольку у него имелась румынская виза, мне же заявили, что до суда, как и все, нелегально переходящие границу, буду содержаться в тюрьме. Ничего не поделаешь. Попрощался со Стефаном, обещавшим оказать всяческую помощь со стороны своих родных. До сих пор отношение румынских властей не было враждебным, поэтому я особенно не протестовал и в сопровождении конвоира направился в тюрьму. Это было огромное, мрачное и грязное здание. Я проходил какие-то коридоры и закоулки, ни с какой тюремной администрацией не соприкасался. У меня ничего не отобрали: часы, перочинный ножик, карманный фонарь и другие мелкие предметы, включая лезвия для бритья, оставили при мне. Надзиратель открыл окованные двери, и я вошел в большую светлую камеру. В ней находилось около сорока человек, как выяснилось позже, все поляки, задержанные за нелегальный переход границы. Пол был цементный. У стен стояли нары. Меня приветствовали возгласом, что вот, мол, прибыл еще один товарищ. Здесь находилось несколько офицеров, два-три чиновника, однако больше всего было учащейся молодежи.

Сначала жилось довольно сносно. Спать можно было без ограничения, кормили три раза в день, но почти никто этой пищи не ел, так как приносили ее в лохани, словно поросятам. Кроме того, кто хотел мог покупать еду в любом количестве. Надзиратель собирал деньги и записывал, кому что надо. Временами приносил даже пиво и вино. Если у кого не было денег в лейях, то он приобретал их, продавая часы и другие вещи и даже обменивая на польские злотые. Одно, что всех нас страшно беспокоило, это вши. Их тут было невероятное количество. Недостаток воды усугублял положение. Вообще гигиенические условия были страшные.

На второй день пребывания в тюрьме я имел свидание с консулом Буйновским, которого Богданович уже известил, рассказав, что я являюсь курьером, следующим в Париж, и что нахожусь в тюрьме. Вежливый и деловитый консул спросил, действительно ли я являюсь курьером, от кого и к кому. Я все рассказал ему, просил проявить заботу и оказать помощь в следовании к месту назначения. Просил как можно быстрее вызволить меня из тюрьмы. Консул обещал свое заступничество, предупредив, что все это может занять несколько дней. Спрашивал, не нуждаюсь ли я в чем, в каких условиях содержимся и т. п. После получасовой беседы мы расстались, и я вернулся в камеру.

Ежедневно в тюрьму прибывало по несколько человек. В камере становилось тесно. Через несколько дней после разговора с консулом меня вызвали в коридор. Там находился Стефан с каким-то господином, представившимся как инженер Фрейман. Стефан мне сообщил, что надзиратель подкуплен и согласился на несколько часов выпустить меня в город. Я с радостью встретил эту весть. В автомобиле, которым управлял инженер Фрейман, поехали к нему домой. Стефан мне объяснил, что инженер является его хорошим знакомым и может быть нам в этих местах полезным. Сейчас он занимается подготовкой необходимых документов для моей поездки. Я сообщил нужные данные для паспорта, который мне хотели сделать в консульстве. Стефан меня невероятно растрогал, предложив пойти вместо меня в тюрьму, пока я занимался бы оформлением, связанным с дальнейшей дорогой. Но я не принял такого предложения. Надзиратель очень обрадовался, увидев нас, успокоился, что не будет иметь неприятностей с начальством, да и мы были заинтересованы иметь своего надзирателя. На будущее это могло пригодиться.

Мы ждали суда, но дело затягивалось. Прошла неделя, в камере уже насчитывалось почти шестьдесят человек. В один из дней перед обедом нам совершенно неожиданно заявили, что все выходим. Но куда не сказали. Через минуту предложили забрать все вещи и выйти в коридор. В коридоре какой-то чиновник из консульства объявил нам, что мы поступаем под опеку консула, который дал гарантию, что никто из нас не убежит. Зная наше тяжелое положение и лишения, каким мы подвергаемся, нам мол, приготовили специальные помещения, очень удобные, и именно туда мы переходим. Однако перед этим нам следует вымыться, а одежда пройдет дезинфекцию. Такой оборот дела нас очень обрадовал.

После бани и дезинфекции одежды нас отвели в какой-то дом, где в коридорах стояла румынская охрана, а в одной из комнат работал представитель консульства. Чиновник развел нас по трем большим залам, переданным в наше распоряжение. В каждом стояло около сорока кроватей. Чистая постель, тут же ванна и т. п. Даже библиотека была предоставлена в наше пользование. Одним словом, все удобства, почти как в пансионате. Размещались довольные. Из нашей новой обители теоретически выходить не разрешалось, но практически выходили почти все без ограничения. В то же время официально разрешались свидания без всяких оговорок и ограничений.

Тем временем чиновник из консульства оформлял наши паспортные дела. Во всем этом деле было большое участие консула Буйновского, который заботился о нас уже не только как чиновник, но прежде всего как человек, хорошо понимающий беду своего земляка. Он считал ненужным держать нас в румынских тюрьмах лишь за то, что мы хотели добраться до формирующихся частей Войска Польского.

Должен признать, что за всю прожитую жизнь я не встречал другого чиновника, который бы вот так по-человечески понимал свои обязанности, не «служил», а сердцем решал вопросы. Жена консула была для нас доброй феей. Для каждого пани Мария имела доброе слово, умела утешить, посоветовать, дать указание, разыскивала знакомых, думала обо всем, обо всем заботилась. Она проявляла много энергии и одновременно обладала таким женским обаянием, что разоружала и привлекла сердце каждого.

Временами нас навещали инженер Фрейман и советник консульства Фрюлинг. Часто приходил Стефан, иногда даже по нескольку раз в день. Так прошла еще неделя, и наконец наступил день суда. Нас вводили в зал заседания по двадцать человек. Там находились судья и прокурор, обвинявший нас, и адвокат, который должен был нас защищать. Было видно, что прокурор, хотя нас и обвинял, делал это больше по обязанности. Свою речь он строил на том, что к переходу границы нас вынуждали специфические условия. Это предусматривало смягчающие обстоятельства. Было очевидно, что мы не являемся преступниками, но для порядка и уважения закона подлежим наказанию.

Защитник обратился к суду с призывом принять во внимание переживаемую нами трагедию в такое невероятно тяжелое время и просил освободить нас от наказания. Нас ни о чем не спрашивали. После выступления сторон суд вынес приговор, осуждающий каждого из нас к четырем неделям лишения свободы с учетом предварительного заключения. Срок наказания мы должны были отбывать в том же самом помещении и в тех же условиях.

Возвратившись из зала суда к себе, я обратился к нашему опекуну (пани Марии) действительно ли я должен здесь просидеть еще две недели. Жена консула ответила, что я ни одной минуты не должен здесь находиться и немедленно могу покинуть это помещение, так как документы мои уже готовы. В тот же день мы были приглашены к господам Буйновским на обед, а на следующий день рано утром поездом направились в Бухарест.

Прибыли туда под вечер. Документы наши были в порядке, однако у нас не имелось требуемого специального разрешения на проживание в столице. Его следовало добыть в префектуре. Без такого разрешения пребывание в городе было небезопасным и обременительным. Мы могли вновь быть арестованными и даже попасть в один из военных концлагерей. Мы пошли к генеральному консулу в Бухаресте г. Микуцкому, чтобы рассказать о своих трудностях. Пожилой седой господин, солидный, с очень умными глазами, проявил к нам много доброжелательства и понимания. Разделяя наши опасения, он распорядился приготовить нам две постели, а утром послал чиновника оформить разрешение на временное пребывание в Бухаресте.