Около одиннадцати утра я пошел к военному атташе подполковнику Тадеушу Закшевскому. В атташате ко мне отнеслись недоброжелательно. Не понравилось, что какие-то «курьеры» направляются к генералу Сикорскому. Зачем ехать к Сикорскому, когда здесь на месте находятся все самые высокие военные и гражданские власти? Мою поездку во Францию они сочли совершенно ненужной. Хотели, чтобы я им все доложил, а они, если сочтут необходимым, передадут это сообщение верховному командованию сами. Я ответил, что имею приказ все передать лично верховному главнокомандующему и как человек военный должен этот приказ выполнить. Мой собеседник, офицер в гражданском костюме вспылил и начал поучать меня кто здесь наивысшая власть и кто может приказывать. После долгого обмена мнениями по этому поводу под аккомпанемент «милых и поучающих слов», в заключение (не знаю, каким чудом, может, желая от меня отвязаться), он обещал устроить визу и отъезд. Я должен был в письменной форме представить доклад, к кому и по какому делу еду. Это требование являлось незаконным, оно было правом сильнейшего.

Когда я вновь пришел через несколько дней, меня принял подполковник Закшевский. Он заявил, что генерал Сикорский обо всем проинформирован телеграммой, а поскольку через каждые несколько дней в Париж ездят курьеры, в моей поездке нет необходимости. Я вновь повторил, что мною получен приказ и я обязан его выполнить. После некоторого размышления подполковник предложил мне явиться через несколько дней.

Я не видел препятствий к своему выезду, поскольку знал, что ежедневно во Францию выезжало по 30–40 человек, следовательно мог уехать и я. Однако минула неделя, а виз мы еще не получили. Трудно было понять эту проволочку. В рассчитанных играх и интригах высших офицеров я еще не разбирался. Первые уроки в этом отношении я получил только в Бухаресте. Позже я узнал, что трудности создавал второй[8] отдел, руководимый полковником Венде, стремившемся помешать Сикорскому установить связи с Польшей.

Не дождавшись получения визы, я пошел в посольство. Посла Рачинского не застал. Его замещал первый советник Понинский. На счастье, здесь оказался советник Щенсный-Залевский, которого я знал еще до войны. Он приезжал в наш полк с докладами об экономике страны. Я интересовался этими вопросами, между нами не раз завязывались споры. Залевский сразу меня узнал и предложил свою помощь. Разузнав у военного атташе о моем деле, он с улыбкой сказал, что через два дня я буду иметь все нужные визы. Он объяснил, что в атташате люди с амбициями, упрямые, не любят, когда их обходят. В большинстве случаев они предпочитают скорей мешать, чем помогать. Кроме того, они преследуют, как правило, свои закулисные интересы. Поручают посредничество только старшим офицерам, сотрудникам второго отдела и т. п.

Через два дня я получил все необходимые проездные визы и по рекомендации советника Залевского поехал не поездом, а автомобилем. Мне дали замечательный автомобиль «Кадиллак», на котором обычно в Париже ездил маршал Рыдз-Смиглы. После моего приезда в Париж автомобиль взял в свое распоряжение верховный главнокомандующий генерал Сикорский. Он стал пользоваться этим автомобилем постоянно.

Жизнь в Бухаресте была совершенно иной, чем в Черновицах, и уж совсем далекой от той, что оставил во Львове. В Бухаресте все развлекались, все безумствовали. Отели, рестораны, кафе были переполнены. Дансинги действовали, как обычно, бридж процветал, как в лучшие времена. Вечерами разодетые дамы и не менее элегантные мужчины собирались в залах ресторанов, где веселились и пили. Наши пани, жены сановников, как гражданских, так и военных, развлекались во всех кафе и множестве дансингов, Все в бриллиантах, разряженные, напомаженные, с декольте до пояса спереди и сзади, они млели в объятиях партнеров, главным образом, офицеров румынской армии. Множество алкоголя и новое, неизвестное окружение порождали раскованность. Все вокруг плясало, веселилось и упивалось, словно ничего не произошло, словно эти люди приехали сюда на летний отдых только для того, чтобы веселиться, веселиться и еще раз веселиться, до умопомрачения.

С работой на общее дело здесь все выглядело иначе, чем в Черновицах. Среди польских эмигрантов царили групповщина и сектантство. Каждый думал только о себе, друга считал врагом, подлежащим уничтожению. Сплетни и клевета возникали постоянно и служили орудием борьбы. Посольство, консульство и военный атташе действовали каждый сам по себе. Всюду царило самоуправление, процветала протекция.

Картина была бы односторонней, если бы я видел одно это. Встречались люди, готовые к самопожертвованию, полные энтузиазма, рвущиеся в бой, желавшие любым способом пробраться во Францию, чтобы стать в ряды бойцов, а не прозябать в праздности. Но это были, главным образом, люди неизвестные, называемые обычно «низы», а не руководство, занимавшее высокие и почетные должности.

Получив документы на себя и на автомобиль, я пошел к военному атташе доложить о своем отъезде. Показав документы, попросил дать мне направление прямо в Париж. На этот раз препятствий мне не чинили. Подполковник Закшевский дал направление к начальнику штаба верховного командования полковнику Кендзеру.

Попрощавшись со знакомыми, 19 ноября 1939 года мы вместе со Стефаном Богдановичем и каким-то господином, не помню фамилии и двумя дамами: Геленой Новосельской и Яниной Бжеской, сели в автомобиль. Дамы были представительницами именно той немногочисленной группы женщин, которые желали работать на общее дело и переносить все трудности. Обе были очень милые, симпатичные, полные энтузиазма. С первого дня своего пребывания в Бухаресте им опротивел этот большой город и они хотели, как любой честный поляк, выполнять свой долг до конца.

В десять вечера мы покинули Бухарест. Автомобиль шел отлично. Ехали в далекое неизвестное.

На следующий день пересекли румынско-югославскую границу. В прекраснейших горах Югославии уже выпал снег, причинивший нам немного хлопот. Миновали Белград, Загреб, и под вечер 22 ноября перед нами раскинулся незабываемый, очаровательный пейзаж Триеста, освещенного мириадами ламп, буквально утопающего в море огня в долине у подножья гор, прямо над морем.

В Триесте переночевали, а на следующий день через Венецию, центральную Италию и итальянскую Ривьеру доехали до французской границы, откуда послали в Париж телеграмму о нашем прибытии. Утром пришел ответ о том, что верховный главнокомандующий находится в Лондоне, но приказал мне явиться прямо в Париж.

Мы двинулись в дальнейший путь через Марсель и вечером этого же дня приехали в Париж.

Первая цель моего путешествия была осуществлена.

В Париже остановились в маленьком чистеньком отеле на бульваре Гауссмана. На второй день рано утром, отдохнувший после утомительной и полной впечатлений поездки, я пошел в город, чтобы отыскать место пребывания наших властей. Правительство и верховное командование располагалось тогда в красивом отеле «Регина», почти в сердце Парижа, рядом с Лувром и дворцом «Конкордия», невдалеке от Вандомской колонны. Перед самым отелем стоял небольшой памятник Жанне д'Арк, В гостинице я спросил, где находится начальник штаба верховного командования полковник Кендзер. Меня поразил вид тех хорошо известных физиономий генералов и офицеров периода предсентябрьской Польши, весь этот санационный антураж. Было видно, что и здесь санация хорошо себя чувствовала.

Приема у начальника штаба я должен был ожидать довольно долго. Оказалось, что и им постоянно ни на что не хватало времени. С любопытством я разглядывал окружающих, прислушивался к разговорам и частично принимал в них участие. Вскоре банальный разговор перешел в оживленный общий обмен мнениями о Польше и о сентябрьской кампании. Я заметил, хотя сентябрьская катастрофа была еще не забыта, понимание ее причин уже отчетливо вырисовывалось как в сознании тогдашнего правительства, так и у людей из польского общества, не боявшихся мыслить самостоятельно.