Эти выводы Гроссмана подтверждаются, кстати, и данными официальной статистики, которыми пользуются в своей работе Бьюнг-Йон Ким и другие исследователи. По их мнению, «вторая экономика» получила меньшее распространение в России, Эстонии и Латвии, а наиболее широкое — в Узбекистане, Грузии, Азербайджане, Киргизии, Таджикистане и Армении.

Но какой была, все-таки, общая численность участников «второй экономики»? Тут большая часть исследователей практически единодушно сходится на том, что в 80-е годы сложилась обстановка, когда почти все сектора тогдашнего общества оказались охваченными ею. На практике почти все население страны тем или другим способом было втянуто в разные виды ее теневой деятельности либо находилось под воздействием или в зависимости от нее. Как писал Дэвид Прейс Джонс в книге «Странная смерть Советской империи» (изданной в Нью-Йорке в 1995 году), были слухи, будто бы сам Брежнев говорил в связи с ширящейся практикой частной наживы, что «ныне уже почти никто больше не живет на одну зарплату».

Однако общественные последствия этой практики далеко не исчерпывались одними лишь фактами краж, взяток или купли-продажи на «черном рынке». Гораздо важнее было то, что в результате ее в стране все более вырастал и удерживал свои позиции определенный социальный слой общества, существование и благосостояние которого во все возрастающей степени оказывалось связанным с частной экономической деятельностью. Некоторых из особо «преуспевших» дельцов уже тогда называли «брежневскими новобогачами». Об этом пишет Грегори Гроссман в своей статье «Инфляционные, политические и социальные последствия нынешнего замедления темпов экономического развития» в сборнике «Экономика и политика в СССР», изданном в 1986 году.

Стечением времени вышеупомянутая социальная прослойка все сильнее и отчетливее приобретала признаки вырастающего класса мелкой буржуазии.

У некоторых из научных исследователей имеются попытки определить в процентах долю тех дельцов «второй экономики», которым удалось добиться высоких доходов от незаконной частной экономической деятельности. Владимир Тремль, например, считает, что к концу 70-х годов удельный вес занятых во «второй экономике» доходил до 10–12 % общей численности рабочей силы страны. Экономист Корягина, в свою очередь, замечает, что по ее данным число занятых во «второй экономике» возросло с 6 млн. в начале 60-х годов до 17–20 млн. в 1974 году (что составляло 6–7 % населения страны) и до 30 млн. (12 %) в 1989 году.

Обобщая различные мнения и факты о масштабах «второй экономики» к середине 80-х годов, Гроссман делает следующие выводы:

«Оказалось, что за последние три десятилетия существования Советского Союза на практике все сектора экономики оказались «пропитанными» воздействием незаконных видов хозяйственной деятельности, которые приобретают самые разнообразные формы и перевоплощения — от мелких производств и услуг в области ширпотреба до способов доставания довольно дорогих дефицитных товаров для весьма широкого круга потребителей. Наиболее прибыльными оказывались «предприятия», «отрасли» и «фирмы», направленные на удовлетворение расточительных, дорогостоящих, порою даже изощренных вкусов и предпочтений, а позже — и прихотей определенных заказчиков. С течением времени некоторые направления «второй экономики» приобретали прямо-таки внушительные размеры и широкое распространение, а их методы, действия и формы организации становились все более профессиональными в самом прямом смысле слова».

По нашему мнению, именно непомерно расширившиеся и разросшиеся размеры такой деятельности и субъекты деловой активности, очевидно выходящие за рамки основного, социалистического типа экономики страны, на определенном этапе развития общественно-политической ситуации стали одним из важнейших факторов, способствующих разрушению социального строя и потенциала советской системы.

Само существование, содержание и характер явлений частнособственической тенденции, с одной стороны, в значительной мере создавало и обостряло немало экономических, да и политических проблем Советского Союза во время довольно длинного периода его послевоенного развития. Уже в 80-е годы они все более откровенно и открыто выступали за глубинные изменения социалистического хозяйства и общественного устройства. С другой стороны, они во многом явились и фактором особо активной внутренней экономической поддержки идеям и политическому курсу Горбачева, приведшего в конечном итоге к гибели советского социализма.

На первый взгляд «вторая экономика» как будто бы выполняла определенные положительные и даже стабилизирующие функции в отношении народного хозяйства и системы социализма. В какой-то мере она и в самом деле способствовала удовлетворению определенных направлений и «аппетитов» потребительского спроса, остающихся в силу разных причин вне внимания и предпочтений основной экономики. Таким образом, до поры до времени происходила некая нейтрализация социальных брожений и признаков недовольства среди определенных слоев населения, вызванных нехваткой некоторых видов товаров. Одновременно с этим в рамках данной системы предоставлялись также и возможности для удовлетворения интересов и амбиций личной инициативы граждан, которые иначе могли бы обернуться прямо против существующего строя.

Может быть, в силу этих причин, советская власть слишком долго оставляла вне поля своего внимания целый ряд вызывающих беспокойство сторон развития «второй экономики», в том числе — идущих прямо вразрез с требованиями закона. Мы уже отмечали факты полного пренебрежения в имеющихся советских экономических исследованиях даже к самому существованию процессов и явлений такого порядка. Как отмечает Валерий Рутгейзер, руководитель научно-исследовательского института Госплана СССР, с которым работала и Корягина, первые публикации по темам «второй экономики» появились в Советском Союзе лишь в начале 80-х годов. Более подробные данные в этом плане содержатся в его труде «Теневая экономика» в СССР», изданном в феврале 1992 года.

Гораздо важнее, однако, то обстоятельство, что официальными властями так и не было предпринято каких-либо значительных усилий в целях нейтрализации хотя бы самых вопиющих случаев нарушения законности со стороны «второй экономики». В этой связи Гроссман отмечает, что «к началу 60-х годов «вторая экономика» отличалась уже не только масштабами своих размеров и распространения, но и заметной степенью организационной и институциональной зрелости. В определенный момент того периода это вызвало яростную реакцию Хрущева. Тогда и был предпринят ряд кампаний против явлений «второй экономики». Вновь была введена даже смертная казнь за преступления такого характера. Показательно, однако, что ни кампании Хрущева, ни меры такого рода как до него, так и после него, не оказались в состоянии сколько-нибудь приуменьшить или помешать быстрому распространению этой запрещенной законами деятельности. При Брежневе (1964–1982 гг.) она даже выросла, словно получила новый толчок к своему развитию. Трудно сказать, произошло это вследствие какого-то показного благонамеренного пренебрежения или, может быть, молчаливого поощрения подобной активности со стороны определенных представителей и секторов власти».

Вряд ли можно указать на более красноречивое доказательство подобного «благонамеренного пренебрежения», чем почти полное отсутствие случаев серьезного судебного преследования откровенно незаконной экономической деятельности. К началу 80-х годов, например, преступления, совершенные спекулянтами — покупки больших количеств товаров с целью их перепродажи по завышенным ценам — составляли всего 2 % от общей численности всех официально зарегистрированных нарушений закона экономического характера.

Однако, по данным исследователя русской «подпольной экономики» Михаила Алексеева, выходит, что «подлинные размеры спекулятивных нарушений законности были, по крайней мере, в 200 раз больше официально объявленных». (Статья Алексеева стала частью сборника «Глобальные свидетельства размеров и влияния «подпольной экономики», изданного в 1997 году под редакцией Майкла Уоккера Канадским институтом Фрейзера в Ванкувере.)