— Вот это здорово! — воскликнул Комлев. Фронтовики крепко стиснули друг другу руки.

В эскадрилье большинство воинов было из западных областей, их родные и знакомые находились в оккупации. Однако, когда почтальон раздавал письма, то все обступали его тесной стеной и с надеждой ждали: «А вдруг и мне письмо!» И вот Комлев и Голубев решили обратиться к родным и знакомым, которых у них было много на востоке. А в ответ пошел поток писем. Как-то сразу веселее стало людям.

После раздачи писем, в клуб-столовую внесли несколько больших ящиков с обратным адресом: «Белоярский РК ВЛКСМ».

Чего только в этих ящиках не было! Печенье домашнее и фабричное, бублики, крендели. Теплые носки и варежки, шарфы и носовые платки, подворотнички и даже пара валенок ручной работы. В каждом пакете записки: «Кушай на здоровье», «Носи эти пимы да хлеще бей фашистов!», «Вспоминай Аню», «Бей гадов крепче, а мы позаботимся, чтобы тебе было легче!».

— А вот этот подарок командование дивизии поручило передать лично капитану Комлеву. Он прислан с завода и приготовлен по заказу его матери Матрены Савельевны Комлевой, — сообщил Дедов.

Товарищи помогли Комлеву вскрыть ящик. Там в новенькой кобуре лежал вороненый пистолет «ТТ».

Под дружные аплодисменты Комлев погладил холодный металл и, передав старый наган адъютанту эскадрильи, подвесил на ремень подарок матери.

Затем почтальон вручил Никите письма от матери и жены.

У Матрены Савельевны почерк был «ликбезовский»: буквы крупные, одни слишком растянуты, другие сжаты, а «е» и «в» можно различить только по наклону.

«Ты уж, Никитушка, на меня не серчай, — по просьбе Дедова начал читать вслух Комлев. — Все свои сбережения я отдала на танк, который купили наши колхозники Ванюше. Но и тебя обидеть грешно, и я решила на последние купить наган. Хоть и в воздухе дерешься, но я слышала, что без него не летают».

Комлев передохнул, проглотил подкатившийся к горлу комок.

«В деревне у нас остались одни бабы , старики да недоростки. Намедни опять партию новобранцев увезли. Андрей Жуков, наш заведующий фермой, уехал вместе с сыном Гришкой. Григория ты должен помнить. Правда, он тогда еще маленький был, когда ты первый раз на побывку приезжал. На место Андрея меня поставили. На собрании решили. Живем Мы, люди не завидуют. От работы руки болят, в суставах ломота стоит, едим картофельные калачи, картофельные булки, суп из картошки и каша тоже из нее. Ну да ничего, Никитушка, ты не расстраивайся. Не одни мы так живем. А есть и хуже. Мы все переживем, только бы знать, что все это не зря».

— Товарищи! Вы прослушали сейчас голос тыла, — заговорил Дедов, когда Комлев кончил читать. — Наши отцы, матери, жены ничего не жалеют для нас, фронтовиков. Но они справедливо и сурово спрашивают: почему немцев до Волги допустили? Народ доверил нам свою судьбу. Красная Армия — детище трудового народа — оправдает его доверие. Только что звонил начальник политотдела, сообщил радостную весть: сегодня полностью завершено уничтожение окруженной группировки немцев под Сталинградом. Это первый ответ на вопрос наших матерей и жен!

Дружное «ура!» грянуло в землянке. Люди бросились друг другу в объятья, целовались, жали руки.

Когда волнение улеглось, подполковник Дедов, нахмурив брови, закончил:

— Немцы срочно перебрасывают под Сталинград резервы с других фронтов. «Убей фашистского гада на севере — он не появится на юге» — таков сейчас наш боевой девиз.

И новое «ура!» громыхнуло в ответ.

А потом начался непринужденный разговор.

Скоро ли будет открыт второй фронт? И вообще, думают ли союзники его открывать? О партизанах, о льготах семьям фронтовиков и еще множество различных вопросов было задано в тот вечер заместителю командира полка по политчасти подполковнику Дедову. Беседа затянулась до отбоя.

Только вернувшись в землянку, Комлев распечатал письмо от жены. В конверте — фотография. На коленях матери — Гена и Наташа. Сын смотрит из-под нахмуренных бровей, дочка ручонкой ухватилась за пуговицу на кофточке матери, чему-то улыбается.

Большая часть письма посвящена проделкам ребятишек: Гена залез под кровать и поколотил все яйца в корзине, Наташа начинает ходить и впервые сказала «мама». Только вскользь _: — о нелегкой жизни солдатки.

«Каждый день хожу со своим классом на ферму. Вначале, с непривычки, руки и поясница болели, а теперь начинаю привыкать. Главное, ты бы посмотрел, с каким желанием работают ребятишки. Они ведь у меня большие, все-все понимают. Поработают, поработают, а в перерыв играют в войну. Никто не хочет быть фашистом. Сегодня всем учителям за работу в колхозе выдали по килограмму проса. Целое богатство привалило! А Клава Голубева молодец! Взбудоражила весь район. Во все части, где наши земляки служат, отправили посылки».

И в конце письма неизменное: «Ждем быстрее домой, все очень соскучились».

«Ждут, быстрее ждут домой, соскучились, дорогие», — тяжело вздохнув, Комлев опустился на койку. Вспомнился июль 1941 года, Казанский вокзал в Москве. В теплушке стояла Вера с сынишкой на руках. В черных, как смородина, глазах, не было слез, но не было и того радостного блеска, каким они всегда светились для него. Глаза выражали тоску, отчаянье и надежду. Тем, у кого горе выходит слезами — легче. Но Вера ни в радости, ни в горе не плакала. Комлев смотрел на нее внимательно, казалось, хотел запомнить навсегда выпуклый лоб, тонкие брови вразлет, чуть вздернутый нос с синей жилкой на переносице, припухшие губы, всю ее небольшую девичью фигуру, ничуть не изменившуюся после рождения сына.

Очнувшись от воспоминаний, Комлев завернул фотографию в листок бумаги и, положив в карман гимнастерки, раскрыл книгу.

— Ты что, политичный, не спишь? — спросил начавший укладываться Ветров. — Завтра серьезная работа.

— Работа каждый день. Скоро лекция, а я еще не брался за подготовку. Спи, я тебе не помешаю, — ответил Комлев.

Неделю стоит нелетная погода. Трудовой день, который несмотря на полярную ночь, начинается в семь, а кончается в двадцать три часа, не загружен. Теоретическая подготовка занимает не больше шести часов. Остальное время каждый проводит, как умеет.

Дежурный по командному пункту подбрасывает в печь очередную порцию дров, меняет пластинку патефона. Бугров, навалившись на подлокотник дивана, внимательно смотрит на шахматную доску, обдумывая очередной ход. За тумбочкой, на табуретке, Кучеренко, постоянный противник Егора. Сегодня им никто не мешает. За столом четверо, окруженные болельщиками, режутся в «козла».

Со скрипом открылась дверь, вместе с потоком воздуха в землянку влетели хлопья снега. На КП вошли капитан Комлев и техник-лейтенант Голубев.

— Все «козла» забиваете?

— Шлепаем, товарищ капитан, — за всех ответил Мирзоев.

— И не надоело?

— А что же делать? — раздалось сразу несколько голосов. — От лежания распухли.

— Это верно. Все время лежать — можно пролежни нажить, а работы у нас много, — сказал Комлев.

— Какой? — оживились летчики.

— Да взять хотя бы землянки наших мотористов и стрелков. Уж очень они невзрачные. Как вы, товарищи, думаете?

Летчики с недоумением посмотрели на замполита.

— Не понимаете? Я говорю, неплохо бы построить хорошие землянки для мотористов и стрелков.

— Ох, с удовольствием поработал бы, — отозвался Кучеренко.

— А ты как, Бозор, смотришь? — спросил Голубев у Мирзоева.

— А я что? Я всегда готов, — зарумянившись, ответил Мирзоев.

— Летчики-плотники! Вот здорово! Посмотреть бы на эту картину, — скептически заметил Бугров.

Пропустив реплику мимо ушей, Комлев обратился ко всем:

— Значит, решили?

— Решили! — дружно ответили ему.

Вопрос о строительстве новых землянок для младших авиаспециалистов занимал Комлева давно. Но все не хватало времени. Теперь оно появилось. Есть и материал: они с инженером Голубевым давно приметили у подножия сопки лежавшие без пользы бревна. Голубев договорился с командиром батальона аэродромного обслуживания о гвоздях, фанере, кирпиче. Теперь идея поддержана всем личным составом эскадрильи. Комлев направился к командиру.