К самолету подошли Локтев, Дедов и Галькин. Инженер залез в кабину, без особых усилий начал вращать рукоятку механического выпуска, колеса стали плавно выходить.

Мирзоев стоял сам не свой, на лбу выступили бисерные капли пота.

— Ну, что? — спросил Локтев.

— Ясно, все ясно, — вылезая из кабины, заключил Галькин. И, грозя Мирзоеву обрубком указательного пальца, спросил с ехидцей:

— И кого ты хотел обмануть?

— Зачем так плохо говоришь? Зачем обманывать...

— Докладывайте, инженер! — с нетерпением приказал Локтев.

Ветров и Комлев тревожно посмотрели друг на друга. Они переживали не меньше, чем сам летчик. Дедов, как обычно, надвинув шапку на переносицу, заложив руки в карманы реглана, то приподнимался на носках, то опускался. В эту минуту подполковник Дедов с сожалением подумал о том, как плохо, что он не знает досконально той техники, на которой работают его подчиненные. Боясь попасть впросак, он выжидательно молчал, с надеждой посматривая на Комлева.

Инженер доложил, что шасси не выпустилось по вине летчика.

— Так, Мирзоев? — спросил Локтев.

Мирзоев влажными глазами посмотрел на командира полка и ответил:

— Нет. Я все делал по инструкции, и руками не мог выпустить.

— Так что, я, выходит, вру? — съязвил Галькин и, обращаясь к командиру полка, добавил: — Вы же видели, товарищ майор, что шасси выпустилось свободно.

— Напишите заключение.

— Разрешите, товарищ майор! — вмешался в разговор капитан Комлев. — Выводы сделать и решение принять вы всегда успеете, нам надо как следует разобраться.

— А что тут разбираться, все ясно, — перебил Галькин. — Опять на механиков хочешь свалить.

— Ни на кого я сваливать не хочу, но решается судьба летчика. — Комлев полез под самолет. Он внимательно осмотрел левую ногу, все ее узлы. Там все было в порядке. На узле правой ноги обнаружил глубокую борозду.

— Товарищ командир, можно вас на минутку?

Локтев, Ветров и Галькин залезли под самолет.

— Вот, смотрите, здесь гладко. А тут?

Локтев посмотрел, провел по борозде рукой и заусеницей разрезал палец.

— Чем это так взбороздило? — завертывая палец в носовой платок, спросил сам себя командир полка.

— А вот не этой, случайно, штукой? — И Комлев поднял с земли острый камешек.

Земля на стоянке была словно вылизана струей воздуха от работающего мотора, и этот единственный камешек бросился в глаза замполиту.

— На взлете он попал вот сюда, — продолжал Комлев, — и заклинил. Никакая сила, конечно, не способна была в воздухе сдвинуть шасси с места. При посадке, от толчка, камень выпал и до поры до времени лежал на щитке.

— Да, — протянул Локтев. — А замполит, пожалуй, прав.

Галькин, вопреки очевидной истине, пытался доказать свое.

— Тогда откуда же здесь появилась зазубрина, черт подери! — вспылил Локтев. — А ну, проведи пальцем, да сильнее жми! — в сердцах закончил он.

Невиновность лейтенанта Мирзоева была доказана. Командир объявил летчику благодарность за отличную посадку неисправной машины.

— Ты что, политичный, так расстроился? — спросил Ветров, когда они пришли в землянку отдыхать.

— До сих пор у меня руки и ноги дрожат. Не знаю, как я там сдержался, не наговорил грубостей. Ты подумай, ни за что, ни про что человеку исковеркали бы жизнь. Дело-то оборачивалось трибуналом. Ну, если заслужил, так ладно. А каково невинному?

— Галькин не стоит того, чтобы из-за него нервы портить. И учти, политичный, нервные клетки, как говорит наш полковой эскулап Ариев, не восстанавливаются.

А Комлев, как бы пропустив мимо ушей любимую присказку полкового врача, продолжал:

— И главное, на таких людей нет никаких мер воздействия: взыскания за это не накладывают, на «губу» не сажают, а Галькин еще на хорошем счету у начальства. Техсостав у нас отличный, вот и вывозят его на своих плечах. Скоро ДПК 8, вот там я выскажу все, что думаю. Может быть, это поможет. Я пытался с ним по-товарищески поговорить, так он ощетинился и слушать не захотел.

— Ты прав, надо показать, кто он есть в действительности.

На заседание дивизионной партийной комиссии Комлев шел в душевном смятении. Позади остался короткий, но тревожный боевой день. Три боевых вылета: лидирование, а затем прикрытие штурмовиков, разведка аэродрома, про который летчики сложили частушку:

Не вернулся с задания лейтенант Блажко. Вместе с Бугровым он отбивал атаки «мессеров», наседавших на наш поврежденный штурмовик, одного — срезал, но и сам посадил машину за линией фронта. Его судьба волновала всех.

А тут еще из политотдела сообщили, что председатель ДПК выехал в политуправление фронта, а заседание поручил вести Комлеву, своему заместителю.

Когда планировали вопрос о стиле работы и отношении к подчиненным инженера полка коммуниста Галькина, Комлев был уверен, что состоится деловой, спокойный разговор, который несомненно принесет пользу. Эта уверенность основывалась на знании характера Галькина, почитавшего и побаивавшегося председателя ДПК. Теперь дело осложнилось. Комлев понимал, что ему не заменить опытного, всегда уравновешенного председателя.

При приеме в партию особых дебатов не было. Правда, член ДПК от парторганизации эскадрильи ночных бомбардировщиков предложил воздержаться от приема Егора Бугрова, так как коммунистам-де не ясно, как вел себя его отец в плену. Но ему возразили все, и решение собрания о приеме в ряды ВКЛ(б) летчика Бугрова было утверждено единогласно.

А вот разговора, с Галькиным не получилось. Произошло то, чего и опасался Комлев. Галькин ершился, репликами и выкриками мешал товарищам выступать, обвинял всех в том, что под него «подкапываются», сводят личные счеты, подрывают авторитет. В общем, делал все, чтобы сорвать обсуждение.

Когда ДПК приняла постановление, осуждавшее неправильное отношение коммуниста Галькина к подчиненным, беспочвенные обвинения им в симуляции и трусости летчиков и техников, честно выполняющих служебный долг, отмечавшее факты грубости, карьеризма, боязни ответственности, Галькин встал и демонстративно вышел.

Всем стало ясно, что Галькин ничего не понял, точнее — не хотел понимать.

Пока шло заседание ДПК, дешифровали снимок аэродрома, и командир соединения за отличное выполнение задания объявил Комлеву благодарность.

Однако этим волнения дня не закончились.

Обычно почтальон эскадрильи приносил письма и газеты с командного пункта полка. В этот день он привез почту на автомобиле поздно вечером с полевой почтовой станции.

Быстро разошлись по рукам письма. Теперь уже не было в диковинку, что треугольные конверты с незамысловатыми рисунками, надписями «Лети с приветом, вернись с ответом» приходили в эскадрилью с Южного и Северного Урала, из Зауралья и с берегов Оби. Мало кто знал, что это работа замполита Комлева и парторга Голубева.

Техник-лейтенант Иван Дмитриевич Голубев прибыл в полк из госпиталя уже обстрелянным и закаленным командиром. Как-то он подошел к военкому эскадрильи с веселой улыбкой и радостно пробасил:

— Никита Кузьмич! Прочитайте-ка письмо от жены. Очень интересное.

— «Ванюша, родной, — начал читать Комлев. — Сегодня с Верой Комлевой, моей подругой, сделали интересное открытие. Прибежала она прямо из школы ко мне в райком. Наконец-то, говорит, получила письмо от Никиты, прибыл на новое место службы. Замысловато пишет, но я догадываюсь, что где-то далеко на севере. А я ей показываю твое письмо. Взглянули на конверты и — батюшки! Адрес один и тот же. Значит, вы в одной части служите и не знаете, что ваши жены подруги».