Мирзоев остался один со своими думами и переживаниями. Но после слов военкома на душе стало светлее, он уже не считал себя таким несчастным, как несколько минут назад.

Для Мирзоева комиссар эскадрильи Никита Кузьмич Комлев был устодом 7. И уж если Комлеву не сразу далось летное мастерство, так что можно говорить о нем, молодом таджикском парне из далекого глухого кишлака?

Юноша решил твердо: он будет настоящим летчиком.

— Ошибку наша редколлегия допустила на этот раз, ясное море, — сообщил Комлев Ветрову.

— Какую?

— Карикатуру на Мирзоева поместили.

— Не вижу в этом ошибки.

— Видишь ли, Николай Гаврилович, в данном случае критика действует на объект отрицательно. Он допускает ошибки не из-за халатности или недисциплинированности. Он потерял уверенность, а мы... Надо одобрить его хоть раз, пусть не совсем заслуженно, но одобрить. Как он сегодня выполнил задание?

— Расчет исправлял подтягиванием, сел хорошо.

— Вот на разборе полетов ты и отметь его с положительной стороны, похвали. Ну, да ты лучше меня в этом разбираешься, знаешь, как надо сделать, что сказать.

— Хорошо. Действительно, долбим и долбим его без конца.

Дела с летной подготовкой у Мирзоева как будто пошли на лад. Он догнал товарищей и отрабатывал полет строем. Как вдруг новое происшествие.

Солнечные лучи заливали лощину между высоких сопок, вырывались из нее, как многоводная река из ущелья, озаряли аэродром, слепили глаза.

— Товарищ командир, самолет на вынужденную пошел, — доложил Ветрову подбежавший механик.

— Где? Какой самолет? — спросил тот.

— Вон между сопок в лощину сел, — указывая в сторону солнца, ответил механик.

К командиру подбежали Комлев, летчики, механики. Они все всматривались в освещенную даль, но ничего не видели. Вскоре вернулся Бугров.

— Где Мирзоев? — не дожидаясь доклада, спросил Ветров.

— Бреющим ходили... потом начали набирать высоту, — ответил тот. — Вижу — у Мирзоева винт остановился и он посадил машину в лес.

— А летчик?

— Я сделал два круга — сидит, не вылезает и ничего не показывает.

Командир посмотрел на комиссара, как бы спрашивая: «Что делать?»

— Ты оставайся на аэродроме, а я возьму людей и пойду к месту происшествия: здесь напрямик близко.

— Давай, Никита Кузьмич. Да постарайся побыстрее.

Захватив необходимый инструмент, поисковая группа отправилась к месту вынужденной посадки. Шли без дороги, прыгая с валуна на валун, обходя топи, перелезая через бурелом. Мошкара лезла в уши, глаза, рот, после каждого укуса на теле вскакивал зудящий волдырь.

Солнце уже поднялось высоко, когда комиссар увидел среди деревьев самолет, а на его крыле — Мирзоева.

— Жив! — облегченно вздохнул Комлев и побежал. Летчик сидел с забинтованной головой, по щекам неудержимо лились слезы.

— Ты что ревешь? — спросил Комлев.

— Что мне теперь будет? Отчислят теперь меня, выгонят из полка.

— Перестань! Ты ведь мужчина! — строго проговорил Комлев.

Мирзоев вытер слезы.

— А не отчислят меня?

— Кто тебя будет отчислять? Воевать еще будешь! Почему сел?

— Баки забыл переключить, — виновато ответил Мирзоев и снова зашмыгал носом.

— Фу ты, ясное море! Ну, хватит ныть, вон механики подходят, — шепотом произнес комиссар, еле сдерживая раздражение.

При посадке пилот рассек кожу на лбу, ушиб руку и ноги.

— Отделался легким испугом, — пошутил подошедший Голубев. — А эти царапины до свадьбы заживут.

Узнав о случившемся, Локтев вскипел:

— Отчислить, ничего из него не получится! Баки забыл переключить! Как он голову не забыл на аэродроме!

— Это сделать никогда не поздно, попытаемся еще с ним поработать, — попросил Комлев.

Такого же мнения был и командир эскадрильи. Однако Локтев настаивал на своем. Комиссар полка Дедов решительно поддержал командование эскадрильи, заявив при этом:

— Не горячись, Григорий Павлович. Они лучше знают пилота и им виднее, как поступить.

Комлев заверил командира полка, что он возьмет Мирзоева к себе ведомым и сделает все, чтобы тот стал настоящим истребителем...

Невеселые воспоминания Бозора прервала команда:

— Мирзоев, приготовиться к полету!

Дует порывистый ветер. По небу несутся хмурые, рваные облака. Несмотря на то, что по времени еще день, угрюмый сумрак окутал землю. Над своей территорией летели под самой кромкой облаков. Перед линией фронта перешли на бреющий полет. Внизу мелькали белые пятна озер, сопки, ощетинившиеся соснами, полыньи в бурных речушках, над которыми расстилался пар.

В серой мгле еле вырисовывается знакомая гряда гор. Комлев берет ручку на себя, и «семерочка», как попавшая в воздушный поток пушинка, взвивается вверх. Все шире раздвигается горизонт, открывая взгляду вытянувшуюся между двумя цепями сопок лощину, по которой разбросаны зализанные ветрами валуны. Еще несколько минут полета, и перед летчиками раскинулись заводские корпуса, белые коробки жилых домов. Внизу мелькнули красные языки выстрелов, вокруг самолетов появились дымовые клубы. Трассирующие пули летят в небо. Разорвавшийся под крылом снаряд сильно тряхнул «красотку» Бозора.

Вырвавшись из зоны зенитного огня, разведчики полетели вдоль дороги. Внезапно асфальтированная лента уперлась в широкое, ровное поле.

— Видишь? — радостно крикнул Комлев. — Вот это находка!

Серой лентой выделяется бетонированная полоса. По границе поля чернеют проемы капониров, из них выглядывают носы истребителей. Разведчики пролетели над неизвестным нашему командованию аэродромом противника так внезапно, что зенитчики не успели дать ни одного выстрела.

Теперь быстрее домой. Комлев начал выполнять левый разворот, и в это время услышал тревожный голос ведомого:

— Справа самолеты!

Но Комлев уже видел больше. Сзади показалась вторая пара, а слева — третья.

— Попали в клещи, — подумал Мирзоев.

И словно бы в ответ на его мысли раздался спокойный голос Комлева:

— Ничего, Бозор, не дрейфь!

Передав по радио координаты обнаруженного аэродрома, он отдал ведомому необычную в бою команду — сомкнуться.

Мирзоев подошел к ведущему так близко, что винт его машины стал вращаться между крылом и стабилизатором самолета Комлева. А тот метнул взгляд на Мирзоева и одобрительно качнул головой. Выполнив полупереворот, они пошли в сторону аэродрома. Впереди встала стена заградительного огня, сзади стремительно приближались истребители. Вот они уже на дистанции огня. Еще секунда и будет поздно. Но летчики выполнили резкий разворот и оказались под «мессершмиттами». Преследователи на большой скорости врезались в зону зенитного огня. Один «мессер» сразу же рухнул вниз.

— Свой своя убивал! — ликующе крикнул Мирзоев.

— Молодцы зенитчики, — пробасил Комлев.

Под самым носом ошеломленных врагов летчики сделали «свечу» и скрылись в облаках. Вот и свой аэродром , освещенный лучами солнца.

— В воздухе спокойно, — услышал Комлев в наушниках голос земли и уже потянулся было к думблеру шасси, но увидел мелькнувшие над озером тени самолетов.

— Хвост! — предупредил Комлев своего ведомого и положил машину в глубокий вираж.

Излюбленный тактический прием немцев — атаковать наши самолеты при посадке — на этот раз не удался. Уходя из-под огня, Ме-109 полез вверх, но за ним легко набирал высоту Як-3. Застрочил пулемет, ухнула пушка. «Мессер» заскользил на хвост, клюнул носом и камнем полетел вниз. Через секунду находящиеся на аэродроме услышали в лощине глухой удар. Теперь в воздухе действительно стало спокойно, и самолеты пошли на посадку. Мирзоев включил думблеры для выпуска шасси, но сигнализация показала, что они не выпускаются. Усилия выпустить их вручную и выполнение фигур высшего пилотажа, которые обычно применяются в таких случаях, также не помогли. Тогда он мягко посадил машину на брюхо. Трактор оттащил ее к месту стоянки, механики подняли на козла.