Зато служил Калачик своему полку верой и правдой. Однажды через немцев проскочил. Вся машина как решето, один мотор остался… Не сосчитаешь, сколько раз он под огнем продукты доставлял! «Я ему только скажу: надо достать, а он уже — слушаюсь! Любым путем! И уже издалека откликается — бу-сделано! Не было такого, чтобы наш полк голодал. В других полках, бывало, что и под метелку, а у нас и картошка на заморском лярде, и в щах ложка как штык стоит. Бывало, кто к нам сверху приедет, то даже посмеивались: «какой-то у тебя, Кужаев, народ особенный, выгулянный!»

И, вспоминая эти далекие годы, Кужаев тоже посмеивался, а я слушал подполковника в отставке и видел своего подзащитного то в дивизионных тылах, то в еще более высоких продснабах. Достать, любой ценой достать, явиться к Кужаеву и громко и четко, как любил подполковник, доложить: сделано. Одного не любил Кужаев — отчетов о похождениях своего бравого начпрода. А жаль! Может быть, он бы и призадумался, может быть, и сказал бы: «Ну, ты это, брат, того… как же это так… Не надо нам этого лярда, и муку-крупчатку назад отвези!» А может быть, и не сказал бы, потому что война, потому что позарез он нужен, этот треклятый лярд!.. Нет, не хватает у меня мужества обвинять Кужаева за его всем известные наставления: «Достать! Любой ценой!» — хотя, признаюсь, не люблю я эти «героические» формулы. Понимаете, Лара, это, конечно, верно, что война есть война, верно, что доставляли продовольствие болотами, и в лютые морозы доставляли. Хорошая машина «студебеккер», но и она падала. Так ведь то «студебеккер»! А сколько мы с нашими полуторками латаными-перелатаными намучились, наши военные снабженцы и впрямь вели себя как герои. Не о том речь. Речь о том, что «любым путем» и «любой ценой» отнюдь не всегда означало: умри, но выполни. Часто, слишком часто эта «любая цена» означала «за счет соседа». И в тех полках, где все было «под метелку», начпроды тоже были не бездельники и не трусы, а просто не умели, а некоторые и не хотели «любым путем».

И Калачика ставили в пример не потому, что он не испугался переправы, которую немец держал под огнем, а потому, что знал, как и где достать, и — ох-ох-ох — где надо, кланялся… Как же, ведь все для полка, дело-то святое!

Я предвижу реплику прокурора: для меткого словца не жалеет адвокат и родного отца я, пустившись в военные дебри, уже и сам не замечает как клевещет на наше героическое прошлое. Но вы взгляните на жизнь Аркадия Ивановича без предубеждения, он еще не осужден, суду еще предстоит вынести приговор, и, как бы ни было велико наше возмущение, попытаемся узнать о Калачике еще кое-что.

Кужаев расстался со своим начпродом в начале сорок шестого, сам он служил еще почти пятнадцать лет. Теперь они встречались только по праздникам, в День Победы и очередную годовщину полка. На таких праздниках Кужаев сидел в президиуме, а Калачик — в рядах, но потом сдвигались столы и начиналось главное: «А ты помнишь? А это ты помнишь? А, нет, нет, нет, не так было… А ну-ка, Аркадий Иванович, расскажи, как ты свежую рыбку в полк доставил…»

На таких встречах чаще всего вспоминают не бои и не потери — это всегда с нами, — за праздничным столом предпочитают послушать рассказ о том, как Калачик свежей рыбой полк накормил и как генерал потом требовал, чтобы Аркадия Ивановича за эту рыбу — в трибунал. А кто выручил? Да кто же, как не родной полк!

Аркадий Иванович на эти праздники ходил, как на святое причастие. И только в этом году не пришел, и это Кужаев сразу взял на заметку. И через пару дней нагрянул к Любови Яковлевне. Тут он все и узнал: в тюрьме бывший начпрод…

После войны Аркадий Иванович на свой завод не вернулся. Заводским складом заведовал теперь какой-то инвалид, а Калачик был дипломированным снабженцем. Только после войны стали мы понимать, каковы размеры бедствия, и люди, которые умели достать, достать хоть со дна морского, очень ценились. И Аркадий Иванович стал доставать и доставать. Грамоты и приказы, которые принесла мне Любовь Яковлевна, — только небольшая часть восторженных отзывов о Калачике. Восторженные отзывы, и вдруг… тюрьма? Над этим стоит подумать. Неужели же, получив команду «достать», человек обязательно должен идти на преступление? Где та хрупкая грань, перейдя которую дипломированный снабженец становится обыкновенным мошенником, а войдя во вкус, совершает крупные хищения? Я думаю, что такой хрупкой гранью является корысть. Мы потому так охотно и смеемся над свежей рыбкой, которой Калачик весь полк накормил, что эта рыбка абсолютно бескорыстна, ничего в ней нет, кроме желания накормить воюющего человека, который, бывало, и с пустым желудком воевал. И если бы тот мифический генерал все-таки упек бы Калачика в трибунал, Аркадий Иванович с чистой совестью предстал бы перед судьями. Ни одной косточки от той рыбы ему не отломилось. Никто бы не посмеялся над этой историей, положи тогда себе Калачик в карман хоть килограмм этой неучтенной рыбы! Но штука в другом. Приказы «Любым путем!», «Со дна морского!», «Достать!» почти всегда ведут к размыванию добрых понятий, вколоченных с детства мамой и папой. Человек, доставая «из-под земли», сталкивается с длинной цепочкой людей, которые должны помочь ему преуспеть. В этой цепочке, конечно, есть люди, действующие бескорыстно, но обязательно найдется один человечек, который возьмет и скажет: «А на что это мне? Для развлечения?» Что с этим одним делать? И обойти человечка нельзя — в цепочке все друг от друга зависят, — и дело спешное. Прибыть и доложить, что в цепочке есть вот такой бастующий? Дело не двинется, да еще заслужишь кличку чистоплюя. Еще до рождества Христова было известно, что каждое дело надо смочить — будь то шпала, будь то кавьяр…

И вот уже такой человечек помогает, да еще и на будущее напрашивается. Так и хочется сказать ему: «Мразь ты этакая!» — но надо попридержать язык: при выполнении приказов «любой ценой» такой человечек может еще не раз пригодиться. И вот тут, считайте, конец бескорыстию. С первой косточки и с первого омовения — конец. То, что достали «со дна морского», идет к месту назначения, а вам, после всех подсчетов, ясно, что рублей столько-то казенных денег не хватает А они, эти казенные рубли, обязательно должны быть оправданы. Теперь, хочешь не хочешь, садись писать липу. Написав, несите ее к начальству, не прячьте глаз, смотрите безмятежно: не для себя старались… Вам пойдут навстречу и, как говорится, «изыщут».

Поначалу Аркадий Иванович совершенно искренне старался, чтобы от этой рыбины ничего ему не отламывалось. Хотите верьте, хотите нет, но свои заработанные, свои командировочные, свои суточные он держал отдельно от тех, которыми «смачивались» человечки. Но потом деньги стали прилипать Это не метафора — словечко точно объясняет всю механику превращения Калачика из честного человека в мошенника и вора. Деньги, добытые для покрытия такого рода расходов, обладают магической силой: сначала они идут «только» на угощение, потом на оренбургский платок для его жены и потом уже — для своей.

И поначалу Калачику как-то еще удавалось сосчитать: это из тех денег на оренбургский платок человечку, а это на оренбургский платок Любови Яковлевне из своей зарплаты. Но человечков становилось все больше и больше, денег было много, иногда очень много, и все быстро смешалось: деньги, платки, шпалы и кавьяр. К тому времени, как Калачик начал работать в НИИ, он уже давно не помнил, что его, а что чужое, он уже был дипломированным комбинатором, способным не только достать что угодно, но и провернуть любую аферу.

В НИИ государственные деньги были похищены с помощью лжесовместителей. Вы, милая Лара, вряд ли себе представляете, что это за странный и к тому же крайне доходный бизнес. Действительно, на первый взгляд все выглядит нереально. Чичиковым пахнет. Но это только на первый взгляд. Чичиков действовал как-то уж совсем без учета ОБХСС, а Калачик очень все рассчитал. Души должны быть живыми, не какая-нибудь там Елизавет Воробей или Максим Телятников, в рот не бравший хмельного, а вполне реальные Воробьевы и Телятниковы, к тому же крепко выпивающие, но умеющие и во хмелю держать язык за зубами. Расчет был на то, что рабочих рук у нас всегда не хватает и потому вполне естественно, что экспериментальный цех прибегает к помощи совместителей. На этих реально существующих, но не работающих Воробьевых, Петровых и Сидоровых не составляли специальных ведомостей, все они получали свою зарплату по тем же самым ведомостям, по которым получали зарплату и работающие совместители. Лжесовместители избирались по определенному принципу, чтобы обязательно, хоть немножечко, да плут, хоть не очень пьет, а выпивает порядочно, хоть не очень жаден, но легкий рубль не проворонит… Такому человеку говорили, что́ от него требуется. А требовалось от него немного: дважды в месяц расписываться в ведомости, а деньги носить Калачику, тот уже сам распределял, кому сколько. Попробуйте с ходу установить, что вокруг воруют, когда все ведомости правильно оформлены и повсюду подписи начальника цеха Сторицына: работа принята. Больше того, все расписано, какая у кого была работа, сколько заточено, высверлено, отшлифовано, отчеканено. В экспериментальном цехе НИИ работает много квалифицированных рабочих, которые затачивают, высверливают, шлифуют и чеканят, они получают по пятым числам зарплату, а по двадцатым — аванс, и с ними вместе в кассу идут те, которые ни разу не стояли за станком, спивки нашего общества, трутни и паразиты, пропойцы и всякое жулье, и расписываются, и трещат не своими деньгами, и несут половину, треть или две трети барину. И знаете — это жулье само никогда не проврется, и проверить эти ведомости с живыми душами невероятно трудно, и если такие ведомости, такое хищение вскрывается, то за этим обязательно стоит самоотверженный труд работников ОБХСС.