— Я не мастер спорта, — быстро возразила она. — Я никогда не была в гонках.

Она положила руку мне на плечо. Я никак не реагировал.

— Мне так хотелось принять у тебя урок, — прошептала она.

— Взять урок, — грубовато поправил я ее.

— Взять у тебя урок, — послушно произнесла она. — Это было так… приятно и трогательно!

Она слегка прижалась ко мне. Подумать только! Эльза, от которой я слышал одни колкости и смешки, — она была так ласкова. Отчего вдруг такие перемены? Может, от пережитого страха?

— Ты простил меня?

Нежный ее шепот вызывал во мне почти дрожь. Было, отчего потерять голову. Я только кивнул, — голос мне не повиновался.

— Ты простил меня? — повторила она.

Ее взволнованное дыхание коснулось моей щеки, и я понял, что отвечать не нужно. Она ждет другого… Меня обдало жаром, тело мучительно и сладко заломило, в ушах зазвенело и туманом заволокло глаза… Дальше вести машину я был не в состоянии. Фары высветили отвесную скалу, отыскали в ней впадину, и «Жигули» мягко остановились. Стена отражала свет фар, и в салоне заиграли зловещие тени.

Я повернулся к Эльзе и увидел вблизи ее яркие, подрагивающие губы… Моя рука жадно обхватила ее, губы отыскали ее уста.

Сколько раз мне это снилось! И вот сон сбывался.

Мир перестал существовать. Все исчезло; ночная темень, шум водопада, коварная трасса, и во всей вселенной мы остались одни…

— Знаешь, о чем я думала на трассе? Что я могла погибнуть, и ты бы никогда уже не поцеловал меня, — прошептала она мне в ухо.

Застыдившись своих слов, она ткнулась мне лицом в грудь и прижалась ко мне.

И я понял: она еще чувствует дыхание смерти, она умоляет меня спасти ее, вырвать из рук чудовища…

Мать что-то заподозрила. Нюх у нее острый. Особенно относительно того, что касается меня. Она поглядывала на меня загадочно и озабоченно, и в ее глазах прочитывалось одно-единственное желание — уберечь сына от всех бед и напастей. Вчера ходила на почту. Какая-то идея ее одолевала. Интересно, какая?

В воскресенье утром мать разбудила меня еще до звонка будильника.

— Вставай, сынок, пора, — сказала она.

— Пришел кто?

— Нет, — глядя в сторону, несмело повела плечом мать. — Я пироги испекла. Один завернула, возьмешь с собой.

Я смотрел на нее непонимающе.

— Угостишь…

— Кого?!

— Свою девушку…

— Узрела-таки?! — ахнул я.

— Я издали… — оправдывалась мать. — Лица не видела. А так девушка стройная!

— Понравилась?

Мать вместо ответа развела руками, мол, твоей девушке, какой бы она ни была, я всегда буду рада. И такой она показалась мне слабенькой и надломленной, что комок подступил к горлу. Мало я ей уделяю внимания, мало…

— Сегодня не задерживайся, — попросила она несмело.

— Нужен буду?

— Мария приезжает, — сообщила она радостно.

Догадка молнией пронзила меня. Я вскочил с кровати, бросился к матери, повернул ее лицом к себе, заглянул в глаза, в которых притаились и боль, и хитринка, та, что заставляет матерей ускорять события, устраивая судьбу любимого чада.

— Погоди, погоди… Ты, случайно, не смотрины хочешь устроить? Впутываешь и тетю Машу! Но зачем?

Она не смутилась, не стала вилять, только нервно повела худеньким плечом, раздражаясь от моей непонятливости:

— Не терпится, сынок, увидеть невестку в доме.

— Может, сегодня же тетя Маша и сосватает ее?

— Ты не дерзи, сынок. Все сделаем, как положено по обычаю: пошлем сватов к ее родителям, договоримся обо всем, — мать торопливо вытерла руки о передник, точно сейчас же собираясь пуститься в дорогу.

— Далеко же им придется ехать, — усмехнулся я. — В Ригу.

— Ну что ж. В Ригу, так в Ригу, — ничуть не удивилась мать.

Я укоризненно покачал головой:

— Уже женила меня…

— Приведи ее, сынок. Приведи сюда!

Я оторопел от такого предложения.

— В осетинский дом привести невесту до свадьбы?! А что скажут твои соседи? Или этот, с длинным языком, Савкудз? Он целый короб небылиц наплетет…

— Да пусть его! — беззаботно махнула она рукой. — Наболтал о тебе, — а тебя все равно все уважают. — Она прижалась горячим лбом к моей груди, умоляюще прошептала: — Приведи ее сегодня! Я так мечтала об этом! И Марию порадуй…

Она еще никогда меня ни о чем так не просила. Большие, умоляющие глаза смотрели в упор. Я заколебался.

— Не придет она…

— Придет! — ухватилась обеими руками за меня мать. — Она смелая. Со скалы прыгает в воду. В купальнике ходит, не стыдясь солнца! Она…

— Э-э, да ты ее уже изучила. Не один раз, небось, выслеживала?

— Не один, — не стала отнекиваться мать.

— Может, еще что-то приметила? — покраснел я.

— Не-ет… — отвела она глаза. — Вы только из воды — я тут же убегала. Боялась, увидишь меня и рассердишься…

Я поддался ее уговорам, взял сверток с еще горячим пирогом. Щурясь от яркого солнца, мать долго смотрела мне вслед, заранее радуясь приходу желанной невестки…

День зачат был как на заказ, — прекрасный летний день. О таком выходном только мечтать. Сверкающие блики в ледниковых храмах на скалистых вершинах. По ночам так пугающе грозный рев Ардона сейчас перешел в мелодичный, вполне дружелюбный напев. Гибкими изваяниями застыли на крутых склонах деревья. Легкий ветерок нежно касался волос, щек, обещая близкое счастье. Наверно, в такой день сбываются все мечты.

… Часа через полтора я возвратился домой. Хлопнув дверью, вбежал в комнату возбужденный, довольный тем, как складывается все задуманное. Еще с порога закричал:

— Мам, ты готова? Через час она будет здесь…

И тут в глазах у меня потемнело, — на полу выстроились наполненные водой тазы, баллоны, кастрюли, банки, кружки, стаканы, тарелки… В углу, прижимая к груди вазу, облив блузку, сиротливо и беспомощно приютилась мать с остекленевшими глазами… Рядом на полу валялись выплеснутые второпях цветы.

Опять?! — задохнулся я от горя. В такой день! А я, чудак, размечтался… Да разве может у меня быть нормально? Я открыл глаза. Мать смотрела на меня кротко и извиняюще, коря себя, проклиная судьбу. Я обнял ее за сухонькие плечи, безутешно простонал:

— Мама, мама, ну зачем ты так? Ничего этого уже нет! Ничего! Прошлое ушло! Сгинуло…

— Понимаю, сыночек, понимаю, — сквозь слезы прошептала она. — Да не совладать с собой… — она зашлась в плаче.

Безвольная, увядшая, дрожа всем телом, мать ткнулась лицом мне в грудь, и зловещее, удушливое облако вьюном оплело меня, оторвав от грез, начисто обчистив, вмиг лишив меня чувства острого счастья, которым я был полон всего минуту назад, но на проверку оказавшегося слащавым обманом. Кто-то сильный и могучий, вволю насладившийся моей наивностью, взял меня, беспомощного слепца и фантазера, за шиворот и сбросил с небес на землю, ткнув лицом в ее суровую реальность. И вот мы сидим на полу, прижавшись друг к другу, мать обливаясь слезами, а я, стиснув зубы и прикрыв ладонью глаза.

А в открытое окно заглядывало любопытное, все понимающее солнце, водя лучами по зеркальной глади воды в посуде…

Время замерло, всматривалось в нас. Не знаю, долго ли мы сидели бы еще так, если бы не услышали голос тети Марии:

— Двери нараспашку… Узнаю тебя, доверчивая Серафима.

В кителе с погонами, она стояла на пороге, укоризненно качая головой. Увидев нас посреди батареи посуды, ничуть не удивилась:

— Та-ак… Выходит, в самый раз прибыла, — склонившись к подруге, обняла ее за плечи: — Ну, здравствуй, Серафимушка.

Мать долго всматривалась в ее лицо, казалось, она забыла, что сама пригласила подругу в гости, с трудом признала:

— Ты… — она в отчаянии показала на посуду: — Видишь?

— А чего тут такого? — Мария повела ее к столу, нарочито равнодушно произнесла: — И я всегда держу воду про запас.

— В тарелках?! — ужаснулась мать.

— Тоже посуда, — пожала плечами Мария и только тут соизволила глянуть на меня: — Привет, лоботряс! — голос ее звучал бодро, будто она не была свидетельницей нашей трагедии. — Прослышала про твои жениховские дела и прибыла подсобить.