ПАТ (перед зеркалом). Как я тебе нравлюсь, дорогой, в этом новом люрексовом брючном ансамблике?

БИЛЛ (с восхищением). Ты бесподобна! Я хочу купить тебе еще пять таких ансамбликов! Нет, лучше десять! Едем в магазин. Немедленно. (Едут в магазин. Двери магазина. Билл и Пат выходят, нагруженные до зубов. Выносят тюк из конфекции. Тюк из парфюмерии. Тюк из бижутерии. Грузят в машину.)

ПАТ (из шезлонга). Ах, как я устала! В магазинах было так жарко... (Закуривает «Ротмэнз».)

БИЛЛ (преподнося жене цветок). Понюхай, дорогая!

ПАТ (нюхает). Ммм-х! Интересно, растут ли такие на Гавайских островах?

БИЛЛ (вскакивая). Ты хочешь поехать на Гавайские острова! О, дорогая, твое желание — закон! Завтра же летим! (Заказывает по телефону авиабилеты.)

ПАТ (растроганно). Ах, как ты добр, дорогой!

БИЛЛ (еще растроганней). А ты еще добрей!

Пат плетет венок. Билл гоняется за бабочками.

ИЗ РЕЦЕНЗИИ: «Очень похоже, что семья усиленно старается создать впечатление счастливой. Но ведь счастье измеряется не только наличием материальных ценностей — одежды, автомобилей, — есть и другая мера — люди, которые сами по себе тоже что-то значат. Но об этом Лаудсы молчат».

Впрочем, молчали они недолго. Привыкнув к камере, Лаудсы перестали играть на публику и заговорили натуральными голосами. Ах, лучше бы они проглотили языки!

КРЕЙГ ГИЛБЕРТ (в отчаянии). Билл! Пат! Перестаньте скандалить! Закончим сцену «Тихие предвечерние часы», а там хоть застрелитесь! Билл, заткнитесь! Будьте корректны при детях, черт бы вас побрал!

ДЕТИ. Как же им не скандалить, когда папочка проторчал целую неделю у своей новой любовницы, а мамочка его там застукала!

КРЕЙГ (стучит кулаком). Хватит! Давайте снимать! «Тихие предвечерние часы»! Внимание... Мотор!

БИЛЛ (сдавленно). Что ты сегодня готовишь на ужин, дорогая?

ПАТ (вырывая у Билла клок волос). Яд! Яд я тебе готовлю, негодяй!

БИЛЛ (заезжая Пат кулаком по скуле). Тогда готовь одну порцию! Одну! Для себя! Я ужинать не приду!

КРЕЙГ (бросаясь наперерез дерущимся). Стоп! Сто-оп! Прекратите! Ну, вот... (чуть не плача). Что теперь делать с этим фингалом? Стойте так, не поворачивайтесь к камере разбитой скулой. А вы, Билл... Нельзя ли поосторожней!

ДЕТИ. Счастливо оставаться! Мы больше не участвуем. Нас ждут соседские дети, намечается небольшой детский групповой сексик. Привет семье!

БИЛЛ (замахиваясь на жену серебряной поварешкой от крюшонницы). Я могу ей для симметрии еще...

КРЕЙГ (вырывая поварешку). Да прекратите вы наконец, надоело!

БИЛЛ (лежа в кресле). Я могу ей для симметрии еще...

ПАТ (лежа в истерике). Снимайте, снимайте, пусть все видят!

ИЗ РЕЦЕНЗИИ: «Договор, который они подписали с телевидением, можно сравнить с фаустовским. Они запродали свои души глазку телекамеры, но поняли это только после семи долгих месяцев съемок. К тому времени двадцатилетний брачный союз родителей распался, а старший сын уехал из дома в Нью-Йорк, где связался с какой-то темной, полууголовной компанией».

А в продюсеровом кабинете происходил уже другой, крутой и малоприятный разговор. Продюсер, с остервенением крутясь на одноногом кресле вокруг собственной оси, хватался за сердце, Пат на стуле уныло махала ресницами.

— Нет, вы только послушайте, — взывал продюсер, — что пишут про вашу паршивую семейку! «Двенадцать эпизодов, по часу каждый, фильма «Американская семья», производят угнетающее впечатление. Фильм потрясает как истинная американская трагедия». Ваш старший сын на глазах у зрителей стал гомосексуалистом и наркоманом. Ваш 18-летний, которого вы считаете самым благополучным, возвратившись из путешествия в Таиланд и Австралию, не мог членораздельно рассказать, что он там видел. По скудости лексикона он мычал, как идиот. Ваш младший, 17-летний недоросль, не желает ни учиться, ни работать. Боже, что он плел перед телекамерой! Да еще каждый раз влезал в кадр пьяный!

— Ну, выпил ребенок! — огрызнулась Пат.

— А ваша 15-летняя дочь? Бесстыжая девка! Зачем это вас угораздило выуживать у нее подробности ее шалостей с этим, как там его, ее соблазнителем?

— Мы не навязывались!

— Я выбрал вас потому, что вы заморочили мне голову своими лошадьми и «ягуарами». Вы надули меня, обвели вокруг пальца!

— Вы сами семь месяцев торчали у нас в доме! — взорвалась Пат. — А теперь воете, как электронно-лучевая трубка! Скажите еще спасибо, что я не вышвырнула вас вместе с вашими видеоусилителями!

— И эту семейку муниципальные органы Санта-Барбары нам рекомендовали как самую благополучную!

— Перестаньте кудахтать, вы, старый диод! Уберите звук, когда дама говорит! Вы набьете себе карманы на этом фильме! Послушайте, что пишут: «Хотя фильм производит угнетающее впечатление...» Нет, не это. «Иллюзорность идеалов... Пустота существования... Отсутствие духовных...» — опять не то! Да перестаньте же стонать! Вот: «...фильм может иметь большой успех, ведь лаудсовский идеал семьи - конфетной коробки разделяет большинство американцев». Слышали? Большой успех!!

— Посмотрели бы вы на себя, когда в новогоднюю ночь сидели в пустом доме одна, как мышь! Нечего сказать, счастливая семейка: муж сбежал, детишки устроили пьяную оргию в гараже. Да, мэм, я хотел показать семью-конфетку, а что вышло? Обвинительный акт! Беспощадный, точный кинематографический портрет состоятельной американской семьи со всеми ее изъянами, болезнями и фальшивыми ценностями.

ИЗ РЕЦЕНЗИИ В ЖУРНАЛЕ «НЬЮСУИК»: «Этот фильм — вопль, отчаянный крик, чье эхо потрясает Америку».

Мэр города Нью-Йорка Абрахам Бим уложил в потертый фамильный саквояж зубную щетку, пасту, электробритву и кое-что из белья. Упаковывая свои любимые клетчатые тапочки, Бим невольно задержал взор на решетчатом рисунке ткани и печально вздохнул.

Тяжко сознавать, но вверенный его заботам Нью-Йорк оказался в пиковом положении. Небоскребущий красавец обанкротился. Ни одного захудалого цента не завалялось в его муниципальном кармане.

Шишки сыпались на голову городского головы.

В отсутствии чего только Абрахама Бима не обвиняли! И в отсутствии умения управлять, и в отсутствии решительности, и в отсутствии прозорливости.

Но этого мало. Чрезвычайное управление финансового контроля для наблюдения за расходами муниципалитета грозило отправить мэра в тюрьму.

«Ну и отправляйте! Не испугаюсь! — мысленно огрызался мэр, укладывая — на тот самый случай — рядом со шлепанцами завернутую в целлофан вареную курицу. — Обрадовались! Нашли выход! Требуют, чтобы я уволил 47 тысяч муниципальных служащих. С уже уволенными получится 70 тысяч. Хорошо, допустим, я уволю, а потом кто-нибудь из этих канцелярских скунсов пристукнет меня из-за угла! Или придушит в моей же собственной постели!.. Не-ет, уж лучше тюрьма! Там по крайней мере безопасней!»

Бим уже занес было над саквояжем мешочек с сухарями, когда резкий звонок пронзил глубины его дома. Бим вздрогнул, кинул сухари на секретер и выглянул в дверь. По коридору, шурша брючным костюмом, неслась тетя Цецилия.

Обстреляв глазами племянника и его саквояж с торчащими оттуда бледными куриными коленями, старая дама украсила свое лицо торжествующей улыбкой:

— Браво, мальчик! Браво, мэрик! Я вижу, ты благополучно собрался в тюрьму?! Слюнтяй! Размазня! И это вместо того, чтобы действовать!

— Но, Циц, дорогая... — припал к ее плечу племянник.