Видимо, она неспроста так, как я потом догадалась, все это с собою проделывала у меня, можно сказать, прямо на глазах. Она так увлеклась этим, что я, невольным шорохом себя выдала.

— А, это ты? Ну и где же ты так долго пропадала? — говорила она, абсолютно спокойным, невинным голосом, как-то нехотя отрывая от себя руки и переступая обнаженной, красивой ногою через край, уже наполненной, горячей водой, ванной.

— Ух, ты! Ух! Давай, уже, со мной! Ну, что же ты, замерла? Давай, залезай, скорее.… Ах ты, какая водичка горячая! Ах, как приятно! Ну, что же, ты? Неужели, меня стесняешься?

— А ты, меня, как я поняла, совсем не стесняешься? — говорю ей, несколько язвительно, все еще не решаясь перед ней обнажаться.

— Ах, ты об этом? — говорит, довольно равнодушным голосом. — Ну и что ты увидела?

Меня это ее спокойствие, просто обескураживает! Это надо же? Да я бы, на ее месте, сквозь землю готова была провалиться, если бы кто — то меня, за таким занятием, застукал бы! А она?

— Знаешь, я, пожалуй, потом искупаюсь… — говорю, разворачиваясь и решаясь не мыться с ней вместе.

— Постой! Ты чего испугалась? Неужели того, что я себя немного приласкала, а ты увидела? Можно подумать, что ты себя не ласкаешь? Ну, что ты молчишь? Да выбрось, ты эту ерунду, из головы! Подумаешь? Ну, не пугай ты меня, ради бога, и не расстраивай, ведь я, так старалась для тебя…

— Ага, — говорю, наконец-то, решаясь раздеться при ней, — особенно, когда ты так прекрасно для себя расстаралась…

Потом я, обнажаюсь, отвернувшись, так как точно знала, что она, обязательно будет смотреть на меня и разглядывать, потому, сразу же лезу в просторный бассейн!

— Ух, как! Ух, хорошо — то как! А места, места тут сколько! А можно, я лягу во всю длину?

И, не дожидаясь ее одобрения, от стеснения и того, что она продолжала меня обнаженную изучать, я ныряю с головой, в горячую и просто, великолепную воду. Потом, целых пятнадцать минут, я обо всем забываю и отдаюсь наслаждению неги в горячей воде…

Ее веселая рожица, бесовские глазки все время мелькают передо мной. Она балуется со мной, словно играется маленькая девочка в маленькой ванночке: обливается, хватает, то, за ногу, то, за руку и тянет к себе, а потом, отпускает, понимая, что я не сдаюсь и упираюсь. И так, минут двадцать, играется сама, и играется со мной, наслаждаясь. Наконец-то, она, успокаивается…

Мы, с ней, лежим напротив, друг дружки, вытянувшись, в просторной ванной и наслаждаемся теплом. Причем, я теперь, за ней наблюдаю сама, а она, успокоилась и лежит рядом, прикрыв глаза…

Я смотрю, на ее потное личико, на котором, не очень-то и заметно, темно — коричневыми пятнами, обозначается румянец. Зато ее губы, так ярко и так рельефно выступают, причем, ее верхняя губка, такая же, светло-шоколадная, как и ее лицо, а вот нижняя, да еще, к ней, в придачу, алый ее язычок…

От того, ощущаю, необычное волнение, потому, что лежу, голая, рядом с ней, да еще и любуюсь, совершенством ее обнаженного тела….

Любуюсь, мягкими, гибкого линиями тела, которые, своими обтекаемыми, плавными формами скрывают мышцы, за плавными обводами ее тела. При этом, ее небольшая, но довольно упругая грудь, волнительно перекатывается, каждый раз, при ее движениях, слово, внутри ее, подложены, мягкие и резиновые, туго накаченные шарики.…

Несмотря на то, что и она, на меня периодические засматривалась я, все равно, на нее смотрю, хотя, себе только что говорила, что такого я, от нее, никогда не потерплю…

В ней, все необычно и удивительно. Кожа коричневого оттенка, которая, на ее великолепной груди светлеет, к району сосков, где они, как мягкие окончания чудных окружностей так красиво покоятся, словно крупные, спелые, темные виноградинки, на вершинах, еще более светлых окружностей — ариолов сосков… Все это, кажется мне, аппетитно возбуждающим.… И, конечно же, я, все время вижу ее лицо, которое сейчас, наконец-то, спокойно отдыхает полупогруженное, рядом с моими ногами… Но, больше всего, меня поражают ее светлые ладони и ногти, ступни ног и.… Но об этом, я пока что, даже вам не решаюсь сказать.…

Это тоже меня поражает, и я, не могу заставить себя, не смотреть к ней туда. Каждый раз отмечая, как все у нее, там, необычно темное, совершенно нежное и совсем, не похожее, на мое сокровище…

И, как только она наклоняется или садится, раздвигая ноги, то я, взглядом скольжу к ней туда, каждый раз, ожидая увидеть, ярко нежно-розовые мякоти ее плоти, которые, иногда, неожиданно ярко вспыхивают, за сморщенными, черными губочками.… И она, как мне кажется, ими, своими дразнящими, наружными органами все время мелькает передо мной, как бы, выставляя, мне их, на обозрение…

И я, невольно, хотя и знаю, что все мои взгляды туда, замечены и отмечены ей, но я, никак не могу не смотреть и каждый раз, про себя, отмечаю, что я, к ней, все сильнее притягиваюсь …

Да, меня притягивает ее совершенное тело и та веселость, с которой она все проделывает и как она говорила, что она проказничает этим телом со мной.

Мы лежим, молча, я за ней наблюдаю, и она, неожиданно, мне предлагает, открывая глаза:

— А давай, я тебя сама вымою?

— Как это?

— Ну, как будто бы ты моя рабовладелица, а я твоя рабыня и ты мне приказываешь, чтобы я исполнила твое приказание…

— Какое еще приказание? Что ты придумала?

— Ну, пожалуйста, давай поиграем с тобой в такую игру: я рабыня, а ты моя хозяйка! Тебе что, тяжело? Ну, вот и хорошо! А теперь, говори мне, приказывай! Нет, не так, а как будто бы ты полновластная хозяйка! Говори мне, вот так: а ну, ты, живо! Давай, пошевеливайся! — кричит грубо и в самом деле, как бы оживляя сцены прошедшего рабовладения.

— Ну, как, поняла? Ну, давай, давай уже, приказывай.

И мы начинаем играть с ней, в такую игру, из которой я, знаю заранее, что мне назад не будет простого выхода.

Потом, я, все никак, не решаюсь кричать на нее и как-то грубо, с ней обращаться. Наконец, она растолкала меня и я, в самом деле, начинаю играть роль рабовладелицы…

Но, поначалу, я, никак не могла отвертеться, от ее навязчивой настойчивости мне понравится…

Вот она, подхватила и подняла меня на ноги, а сама присела у ног, и стала их обмыливать, каждый раз, намериваясь, своими ловкими пальцами, как можно выше подняться, да погладить меня в соединении ног….

— Нет, Мати! Туда нельзя! Ну, я же прошу тебя… — и так, говорю ей, по десять раз, пока она намыливает меня!

Потом раба моя, так приятно обмывала меня, что я уже пожалела, что не играла с ней раньше в такую занятную игру. А мне, моя раба, с каждой минутой все больше нравилась…

Она так правдоподобно исполняет роль провинившейся рабыни, что я, в самом деле, не могу устоять, чтобы ею не командовать. Да, что там командовать, попрекать и ее наказывать!

Вот я стою, а она у моих ног, согнулась вся, сжалась, вошла в роль жалкой и ничтожной, провинившейся рабыни, а я, картинно, слегка, своей ногой ее подталкиваю…

— Ну, ты, обезьяна черномазая, — ой, прости меня!

— Ничего, ничего, продолжай, можно так… — живо меня подбадривает, не разгибая спины.

И я снова к ней своей ногой и пуще, прежнего.…

Вскоре, игра мне начинает нравиться, особенно, от того, что и она, в рабу, самую настоящую превращается…

Она начинает меня намыливать теперь уже всю, а я стою перед ней, да еще и покрикиваю…

— Ну, куда ты лезешь, обезьянка ты, эдакая! Ну, Мати! Я же, к тебе, обращаюсь?

А она, обескураживая, сообщает мне…

— Нет больше никакой Мати, есть только твоя, плохо понимай тебя — раба, — поясняет, продолжая меня ощупывать, своими намыленными и скользкими пальцами…

— Ты что, Мати, не понимаешь, что я тебе уже в сотый раз говорю! Туда нельзя!

— Нет, Мати, твоя раба не понимайт.…Надо мыть хозяйка и там…

И начинает меня щекотать, водя по телу, своей намыленной рукой.… И я, только успеваю, руку ее перехватывать, да отстранять, куда она, все время, ее норовит просунуть и затаскивает свои скользкие ловкие пальцы…