Одни, с возмущением стали и осуждать мою бесподобную живопись, а другие, так стали говорить, что, видно у профессорской девочки тоже талант, потому что у нее так все красиво и как в заграничной жизни.…Вот, что значит дочка — профессора!

А мне что, жаль? Да пусть смотрят и любуются!

Вечером к нам снова, заявляется с дочкой — Роза Самуиловна. Она так всегда поступает и за собой таскает свою вечно голодную дочку. Знала, прекрасно, что ее тут же отведут на кухню и покормят, как будто бы она сорвалась с голодного края.…И кушает, и кушает! Совсем уже как тетя Роза стала и так на нее похожая…

После того, как они ушли, мне мама сказала и просила меня, больше на стенах не рисовать…

А я все рисовала и рисовала везде, где придется и как только, так я сразу же… Вечно в карманах носила то мелок, то уголек. … Самый лучший — это был тот, из батарейки. Мне его каждый раз доставал и дарил Мишка…

И вот я, как-то стою у стены и рисую, как передо мной вырастает тень, от этой фигуры…

— Так! Кока-кола… — слышу, и, не оборачиваясь, уже знаю кто это так ко мне. Только один такой, самый в нашем районе опасный, так называет меня — это наша гроза и все его бояться, но только не я. Я как стою, продолжая рисовать, так и называю:

— А, это ты, Мамай! Что надо? Отойди от света и не мешай!

— Слушай, ты Профессорка… — он так меня, во дворе называл, потому, что очень отца, с некоторых пор уважал.

А все от того, что мой папка, как-то раз, выслушав маму и ее рассказ об опасном соседстве с местным бандитом и понимая расклад сил во дворе, он так решил мне помочь, избегая конфликтов. Отец, как-то, его защитил и доказал милиции на пальцах, что он не виноват, и тем помог ему избежать очередных неприятностей.… И видно, отцу, то надо было для того, чтобы его дочь этот хулиган никогда потом не обижал, а даже наоборот — стал бы ее еще, защищать. Так потом и оказалось: умный у меня был папка! Недаром он у меня был — профессор!

А вот, прав он был тогда, защищая его, хотя все было против него, то пусть так и останется на совести — моего умненького папеньки. Только, с того самого дня меня так и стали все называть — Проффесоркой.

— Ты вот что? — продолжает он, стоя за моей спиной, — ты мне это, для наколки изобрази кое-что…

И дальше мне принялся объяснять что-то такое, чего я никогда не видала в глаза. Ведь тогда, ни о каких тату даже не шло речи, тем более, о мастерах, легально работающих в мастерских и салонах. Какой там! Все делалось втихаря и, как правило, где-то на задворках…Я один раз была приглашена на такой сеанс и видела, как делалась та наколка.

На плече у одного пацана производилась наколка.… И вот я, тогда не удержалась, и стала советовать, как надо правильно рисовать…. русалку! И тем завоевала огромный авторитет всей дворовой компании. Это надо же, как она так красиво и какая у пацана русалка соблазнительная нарисовалась! Потом он ее только и показывал, а его все просили, засучить рукава…

Обо мне пошла слава и меня частенько просили на кальке им что-то такое нарисовать, для наколки.… И я рисовала сначала для них, а больше, наверное, для своего куража! И кураж мой был не только отмечен ими, но и теми, кому это было надо…

А тут еще и отец удружил, дворовому авторитету. Кстати, тот авторитет, он тоже мои художества на своей коже носил.…И вот он мне, желая закрепить наш союз, на этот раз, отвалил необычный заказ. Подобный заказ поступил впервые и от кого, от самого Мамая!

После бесплодных попыток мне как-то и что-то объяснить, он не вытерпел и сдался.

— Вообще так, я приеду и заберу тебя…, — он уже тогда по городу передвигался на Жигулях… — ты все сама увидишь, понятно? Только ты сама, понимаешь, никому ни гу-гу. И потом, если ссы…,можешь с собой кого-то взять, хотя тебя и так пальцем никто не посмеет тронуть.…Ну, а если что и кто спросит тебя, то назови меня, поняла?

А я, между прочим, не так, как он говорил, а на всякий случай попросила со мной поехать Мишку. Откуда же я тогда могла знать, что потом у них такое знакомство завертится…

Но Мишка, в отличие от меня, собирался по-настоящему: к кому-то бегал, с кем-то переговаривал и, когда пришло время, то он ко мне прибежал, запыхавшись…

— Ты, чего это? Как будто бы за тобой кто-то гнался с собаки? — пошутила. — В следующий раз свои дела делай и больше не опаздывай, вон машина уже во дворе стоит и ждет. Туда опаздывать нельзя, сам знаешь, там люди серьезные… — говорю ему значительно и с каким-то возрождающимся, просто у него на глазах, авторитетом.

— Да знаю, прости, потому и бегаю, что в другой раз у меня никогда такой возможности не представится. А Мамай, он как, хотя бы слушает тебя, с ним можно по — деловому переговорить? — и дальше, засыпая меня такими, как мне показалось тогда, нелепыми вопросами.…Но при этом я вижу впервые его таким нарядным: брюки, пиджак, галстук! Наверняка, это отец его приодел по случаю… И хотя, все это с чужого плеча, но одет он как раз и на этот раз, хорошо! А меня разбирает важность, и я ему обещаю устроить встречу с Мамаем. …

Эх, знала бы я тогда, что с того самого дня от нас уходит детство, то не осмелилась бы все перечеркнуть в одночасье: его нежные прикосновения, невинные поцелуи и что-то такое щемящее, стоящее, бесконечно бесценное и целомудренное для каждой из начинающих взрослеть девочек, превращающихся — в молодых женщин…

А что вы хотите? Мне уже пошел тринадцатый год, и я выглядела тогда.…Да, и как же я тогда выглядела со стороны?

Для мамы я — все еще маленькая и послушная девочка: Куколка, Рыбка, Ляличка, для папы я: Кузнечик, иногда Леди, а всего чаще, я его Королева …

Спросила об этом у Мишки, а тот засмеялся, услышав их имена, которыми они из любви награждали меня, но…так и не сказал мне, кто я для него! Вот, же он дурачок! Потому что я его мысленно уже давно называла про себя, что он просто — Мой! Мой мальчишка, Мишка — Шерстяной!

А на самом — то деле, я выглядела тогда, как все девчонки — подростки.

Нет, я подросла, вытянулась непомерно, особенно мои ноги и руки, и попка моя, уже обозначилась двумя упругими аппетитными булочками, да и груди уже набухли слегка, да и мордашка моя, в обрамлении коротко остриженных русых волос…

И если бы вы тогда увидели меня со стороны, то вряд ли бы вы запомнили такое личико: умные, серо-голубые и слегка прищуренные глазки с густыми ресницами, носик, не скажу что уж большой, так, просто носик и все и ротик с красивыми ровными, белыми зубками и губками. Но те, меня выдавали с головой — пухленькими оставались какими-то, как в детстве и были тогда они, как у маленькой девочки, но! Они нравились, Мишке и потому я к ним относилась, благосклонно.…Хотя! Да, что там! Любили бы меня и целовали бы эти, такие пухленькие пока еще, губки девочки да почаще!

Ну, что запомнили? Вот, то-то! И если бы не мое умение рисовать, то меня бы, никто не запомнил! А тут, сам Мамай!

Я все так и сделала, как он просил и потом мне, время от времени, пока Мамай где-то сидел, где-то мыкался или как мне от него и с приветом передавали — чалился, все просили выполнить эскизы — для его братьев-бандитов. А сам Мамай мне, за мое терпение, как он сам сказал, подарил мне.…Так, но об этом перстне я никому, даже маме…

А вот Мамай и Мишка, как-то сразу нашли друг дружку. Видимо — один дополнял таланты другого. То, чего так не доставало Мишке, он нашел в решительности Мамая, а тот, оценил изворотливый ум — Мишки.

Но сначала мы по взрослому, уселись в машину, и нас повезли. Я тогда испытала такую значимость! Еще бы, меня пригласил сам, да и я, выбрала и взяла с собой Мишку и вот мы едем вдвоем, словно муж и жена, так я представляла тогда нашу поездку. А вот куда?

На углу машина внезапно останавливается и в нее садится Мамай.

— Привет… А это…Хорошо! Заедем сначала в офис…

Господи! Офис, машина, все, как в тех заграничных фильмах.… Ведь, тогда ни у кого не было офисов еще, а только конторы, так все говорили о тех подвалах и комнатах. А тут и машина и офис?! Господи, как хорошо! Глянула с вызовом на Мишку. А тот вовсе не разделял моих восторгов, как-то молча, сидел, и обдумывал что-то, глядя в окно…