Потом он пишет: «Не слушайтесь никого, я — враг всяких указаний автору. Поддержать — да, но писать Вы должны так, как подскажет Вам чутье». Я ему очень признателен за то, что он меня поддерживает и учит, как надо поступать.

«И как кстати, — отвечаю я ему, — вот доказательство. Я рассказывал Вам свою пьесу, если Вы помните, не особенно охотно. Вы же меня ободрили, сказали, чтобы я писал, ничего не изменяя. А приехал я в деревню, как подумал повнимательнее, — и весь тот сюжет полетел вверх ногами. Теперь от него осталось только основное положение»[83].

Что мне тебе писать о пьесе, да еще о твоей роли? Все еще пока в руцех божиих. Кто знает, что из всего этого выйдет!

Одно во мне несчастье — отчаянное недоверие к своим силам. Даже поддержка Крылова не помогает. Иногда мне кажется, что я понимаю больше, чем могу, а сделал уже все, что могу. Тогда состояние духа у меня самое угнетенное. Стоило из-за того, что я сделал, начинать писать для сцены! Самолюбие это или что другое, уж не знаю, не задумывался, а только скверно тогда на душе. И потом, писать бы то, что легко дается. Так нет же! Вскоре по приезде я выкинул из пьесы все, {70} что мне казалось фальшивым, и сюжет сложился как-то быстро, просто, симпатично, но уж очень легко. В месяц бы, кажется, написал великолепно. И что же? Со второго дня тоска взяла. Нужно очень время тратить на пустяки!

Я прочел тут множество пьес (для Филармонии). Между прочим «Мышонка». Вот поди ж ты. У Пальерона громкое имя. Написал свою «Скуку», «Искорку» и «Мышонка». И замечательно, по-моему, что он уже перебирает мотивы, которые сам затрепал. Стремления вырваться куда-то вперед ни малейшего. «Мышонка» можно написать, по-моему, с единственной целью попасть когда-нибудь в Академию, т. е. отдать себя на мариновку.

Думаю я так, а в то же время закрадывается подлая мысль: мечтают сделать многое большей частью только те, кто ничего не может.

Чистая беда!

Повторяю, что у меня выйдет — не знаю. Самую фабулу я опростил до последней степени. Стало быть, весь интерес — на глубине анализа. В то же время слишком хорошо понимаю, что для сцены нужно писать так, чтобы публику захватило. Вот тут-то и недоверие к себе. То кажется, что не могу, а то — что еще как могу!

Довольно о пьесе.

Вера была у нас — это вы, вероятно, уже знаете. К половине июля ждем сестру и маму. Варя[84] перешла окончательно в драму, будет служить в Киеве, на 400 р. в месяц. Пишет, что Соловцов прислал ей для открытия сезона Глафиру («Волки и овцы»). Думаем с ней немного позаняться.

Котя читает и работает, читает и работает. Между прочим уличила Ге[85], сверила его «Осколки минувшего» с романом и поражалась его наглости. Говорит, что это просто переписано.

Да, и это не помешало пьесе пройти 15 раз. А ты тут о чем-то думаешь! «Новое дело» пройдет в Москве никак не больше, чем «Осколки минувшего».

На досуге составлял я план работы в Филармонии. С 3‑м курсом кончил. Перепишу его для тебя. А ты пришли свои замечания. Я старался, чтобы: 1) всякий из учеников сыграл побольше из того, что ему нужно; 2) чтобы репертуар вышел {71} разнообразен; 3) чтобы работы у них было много; 4) чтобы нам с тобой не пришлось даром тратить время. Но затем и Правдин и Ленский решительно убедили меня, что необходимо поставить несколько целых пьес. Ленский основательно прибавляет, что лучше даже сыграть три раза одну и ту же пьесу, чем ставить другую новую. До того важно ученикам научиться осваиваться с ролями в их целом.

На прилагаемый план я потратил все свое свободное время.

Мне очень хочется поставить «Цепи».

Теперь в свободное время займусь 2‑м курсом.

Напиши еще, где вы будете проводить время и кого повидаете.

До свидания! Шлем объятия и поцелуи.

Твой Вл. Н.‑Д.

Кажется, я не говорил тебе, что в одно из последних заседаний Комитета мы забраковали «Горация» в переводе Чайковского[86]?

14. А. И. Сумбатову (Южину)

25 августа 1892 г. Усадьба Нескучное

25 авг. 92 г.

Может быть, я сам привезу тебе это письмецо? Мы будем в Москве, как и в прошлом году, 1‑го сентября вечером, во вторник. Но если ты получишь эти строки раньше, прими от меня и Кати поздравление с днем ангела. Марусю — с именинником! Все наши хорошие пожелания с вами.

Твое письмо из Нижнего я получил только 20‑го. Искал в «Новостях дня» обещанный Рокшаниным[87] отчет об «Отелло», но не нашел (имею газеты от 18 августа). Зато нашел, что Рыбаков играл Большова вяло, и поверил этому, что Уманец-Райская не Липочка, и этому поверил. И «Свои люди» шлепнулись[88]. А Рыбаков мог бы играть отлично, будь он… ну, например, учеником Филармонии. Такие пьесы, как «Свои люди», ставить надо, но только в присутствии энергичного режиссера, а не господина «Сие есть тайна».

{72} Читал я о том, что ты выступил в «Эрнани»[89], читал и чепуху Гурлянда[90] «К открытию театрального сезона» и заметку С. Ф. в «Русских ведомостях». Не был так наивен, чтобы принять эти инициалы за Сергея Флерова. Конечно, это Сергей Филиппов[91].

Чайковского перевод — в духе Державина. Я, впрочем, против перевода ничего не имел. Как я могу судить? Перевод не хвалили те, кто понимает это лучше меня. Но зато против Корнеля в Малом театре я всегда буду. Или ты упрямо-неисправим, или не хочешь вникнуть, кому он нужен, кому дорог, кому интересен этот Корнель? Для нынешней публики ставить Корнеля — значит умышленно отводить ее глаза от того, над чем она действительно должна размышлять, пустой, внешней, декоративной забавой.

Ты говоришь: «Вы бог знает до чего дойдете!» Кто «вы»? Комитет был единогласно против. А ведь там не Невежин и Шпажинский заседали?[92]

Нет, это ты с Марией Николаевной Ермоловой бог знает до чего дойдете!

Теперь неуспех «Своих людей» вам на руку. Так нельзя быть пристрастными, и надо отыскивать истинные причины такого неуспеха. Разве Островский виноват, что его исполнители — лентяи?

Ну, еще поспорим! Впрочем, мы спорим вот уже 7 лет все о том же.

До свидания!

Пока, если хочешь, обнимаю тебя и проч.

В. Н.‑Д.

15. А. И. Сумбатову (Южину)[93]

Декабрь 1892 г. Москва

Саша! Прошу тебя:

Во-первых, уступить мне утренний класс воскресенья. Замени его любым днем на той неделе.

Во-вторых, — непременно быть вечером на генеральной репетиции. {73} Я начну «Женитьбу Белугина» ровно в 7 и в 10 обязательно кончу.

Необходимо, чтобы ты подробно объяснил ученикам все их недостатки.

Твой Вл. Немирович-Данченко

16. А. П. Ленскому[94]

Январь 1893 г. Москва

Милый Саша!

Я тебе ничего не говорил об исполнении, так как не пришлось. Народ мешал. Хотелось бы поговорить подробнее, но общее впечатление было менее выгодно, чем в «Веере», и вот почему, как я думаю. Когда на курсе нет нескольких талантливых учеников, то в таких пьесах, как «Веер», можно показать школу, какую прошли ученики. В таких же, как «Новобрачные» и в особенности хорошо известная «На бойком месте», кроме школы, требуются уже и личные качества учеников, а в этом смысле твои ученики меня мало удовлетворили. Я нашел, что Юрьев[95] был вял, мертв, Худолеев[96] сух, играл без всякой красочности, Музиль — Лаура[97] совсем была слаба, не проявила ни искорки (в монологе 2‑го д.). Одна Музиль — Матильда[98] мне чрезвычайно понравилась. Падарин был превосходен, но и от него я все поджидал большей яркости. Литвинова была очень мила и выдержанно вела роль, о толковости и говорить нечего. Она походила более других на актрису, совсем готовую. Но тоже без настоящей искорки. Что касается Петровой, то она мне понравилась, хотя я не видел 2‑го акта, т. е. лучшего у Евгении[99]. И совсем не понравился мне Тамар-дин, как и в «Веере».

Я не говорю о срепетовке и умном толковании пьес — это твои неотъемлемые достоинства. Ты можешь заинтересовать спектаклем, обставив его одними бездарностями, но в таких известных (и легких?) пьесах, как «На бойком месте», как-то очень быстро сказываются присутствие или отсутствие природных даров ученика. Их было мало.