И вот под ее рассказ уже убрана коса, расчески и щетки, и мы с ней сидим на диване, и она все мне о себе, о Пьере, своем отце, маме.

Я слушаю ее неторопливый и немного грустный рассказ о том, что даже в Париже, этом Вавилоне народов, все равно есть непонимание между национальностями, есть нетерпение к обычаям других народов, поведению и традициям другой нации в этом мегаполисе. Оказывается, Пьер недоволен тем, что хоть и Мари чуть ли не от рождения в Париже живет, но как обычная француженка себя не ведет. И к тому же отец ее:

— Никаких посягательств на девственность, только в браке, а если ослушаешься, то забирай свои вещи и уходи куда хочешь!

— Причем, мы все говорим отцу: я, Пьер, мама, ну что же это за дикость такая, а он все стоит на своем!

А тут Пьер мне поставил ультиматум: выбирай, или вместе живем, или я ухожу, не могу больше так. А то у меня говорит, как в той пословице получается: «Близко к церкви, да далеко от Бога», я же не мальчик, а мужчина взрослый, и ты самостоятельная уже, либо так как я говорю, и мы спим, либо оставайся с отцом.

— А ты что же с ним ни-ни?

— Ну как Вам сказать?

— И что? Ты ему никаких не разрешаешь вольностей и даже не решаешься на такую шалость как поцелуй?

— Ну, это у вас там поцелуй шалость, а тут ведь что ни говори, а тут француженки живут, потому и такой поцелуй.

— А понятно. Ну, так если уже ты ему поцелуй по-французски, то тогда только два шага.

— Ага, как бы не так, отец узнает — убьет. Он и так возмущается всяким показом, который видит вокруг, а тут еще я его дочь? Вы представляете, что же будет потом?

Потом она говорит, что Пьер уже ей в сердцах сказал, что у вас у славян все не так! Не такой бог, вера не та, обычаи дурацкие и вообще говорит я жалею, что я с тобой! Надо мной уже все смеются! Я это вижу и стараюсь идти ему навстречу.

А вчера вечером поволок с собой на пирушку журналистскую. А там, стыдно сказать — разврат да и только. Они выпили, а потом, как часто бывает у них хвастунов французских, решили определить кто из их подруг лучшая. Сначала я, как все, а потом они конкурс говорят, дефиле в неглиже. Я отвертелась сперва, сказала, что мне в туалет надо. А потом, когда пришла, то вижу, что они кастинг с ними на предмет того, кто с закрытыми глазами узнает своего? Ну, Вы понимаете, как это надо делать с завязанными глазами, стоя на коленях, открыв рот? А они каждой по очереди подносят свой пенис, мол, отгадай в поцелуе, где твой?

Я ушла и до сих пор Пьер не звонит.

— Как ты думаешь, я права? Или как?

Не смогла я ей подсказать, а только сказала, на потом оставим ответ, подождем от него первый ход.

— И в том, что он, а не ты это сделать должна так это и есть мой ответ.

Потом звонок Халиды. Мари отвечает резко, но как только я оборачиваюсь в ее строну, она смягчается, а потом говорит, что Халида приглашает завтра. А куда и что там будет, сказала, что перезвонит позже. Мари грустит, вижу, как она переживает за все. Решила ей сделать подарок и самой отвлечься. Но как ни тормошу ее, а мне не удается переменить ее настрой. И так практически целый день. Ну, а затем у нас разные дела. К вечеру вижу, что она все такая же подавленная, да и я не особенно радостная. Потому решаю поднять настроение нам обеим.

— Так, — говорю, — нельзя, сейчас мы с тобой кутнем вдвоем.

Только она говорит, — Я хочу дома и с Вами, а то вдруг Пьер позвонит?

Целое состояние отдала за бутылку вина! Потом мы с ней вдвоем за столом. Cвечи зажгли, пьем прекрасное вино.

Мари мне проводит урок и все говорит и говорит мне о вине как сомелье:

— Прежде всего, на этикетку смотри, чем лучше вино, тем скромнее этикетка. Вот у нашей бутылки надпись из трех слов. Первое шато, это замок, затем название замка Моунтон Родшильд, последнее слово — контроль, то есть такое вино, которое контролируют по происхождению. А вот и надпись мелким шрифтом Гранд-крю! Это о том, что такое вино самое лучшее. Ну и как тебе оно?

— Да вот сижу, тяну бокальчик, но пока что-то не догоняю?

— Погоди не тяни, а вот так покрути в бокале и понюхай его, а потом раз и сделай глоточек, но не пей, придави языком. Ну как?

— Как вода! Ой погоди, погоди, ну вот! М… да! Круто, особенно послевкусия вина. Вот сейчас это да! Ой, ой, ой! А что же мы пьем?

— Шато Моутон Родшильд! Это бордоское вино. А есть еще и бургундские вина, те что приготовлены в апелосьенах, это в таких сообществах виноделов.

— Теперь на пробку посмотри. Видишь насколько длиннее она, чем из обычной бутылки вина и на ней название нашего шато и год. Да и сама бутылка с приподнятым плечиком, а на дне у нее посмотри, видишь внутренний изгиб донышка?

— Ага, знаю я отчего это, как у шампанского, чтобы бутылку не разорвало у дна.

— А вот и не так, а для того, чтобы осадок вина не попал в бокал. Все бордоское вино имеет осадок на дне, вот для чего изгиб. Ну что теперь, ты готова испробовать вино по-французски?

— Это еще как? Неужели… Но мы же не можем как тут вы с поцелуем француузским…

— Ну, о чем только ты думаешь? Так же нельзя! Вино по-французски, это вот сыра кусочек надо взять, сделать глоточек вина, секунд пять подождать после глотка, а потом кусочком сыра закусить. Ну как? Вот то-то, теперь будешь знать, как пить вино по-французски и с сыром. Потом как-нибудь я тебя научу, как сыры выбирать, а теперь, как там у вас говорят? Будет здоровье?

— Будем здоровы!

Ну и мне потом за этим столом становится весело и легко. Мы смеемся, нам так хорошо. Потом встаю. О-го-го! Вот это вино, не пьяная будто, но все вокруг выглядит так прекрасно!

— Эй, Мари! Иди еще что-нибудь расскажи. Давай уже сядем на диван, я что-то устала и хочу полежать, а то это такое вино…

Мы обе на диване.

Теперь меня гладит Мари. Ее пальчики так нежны! Я лежу на спине, голова у нее на коленях, она гладит мне лицо.

— Мари расскажи, как тут девочки начинают в любви?

— За других не скажу. А вот как сама? Рассказать?

— Расскажи, прошу.

— А ты не будешь меня презирать?

— Ну Мари, ой Мари! Да разве же я посмею?

— Ну хорошо. Во всем виновато перо!

— Пьеро? Или кто?

— Перо, перышко — вот кто первым меня разбудил.

— А знаю я, и мне тоже понравилось, особенно…

— Так! Может, ты сама все расскажешь? Или я? Ну тогда слушай как у меня.

Мари говорит, а я как будто плыву, и смысл ее слов, и о том что с ней, и как все также очень похоже, во всем, как у меня, отличается только антуражем и деталями. Ну все, как у нас.

— Однажды я взяла перышко и слегка по лицу провела…

Я следом за ней вспоминаю, как и я тоже перышко взяла и, как и она, провела по лицу.

— Потом осмелела, понравилось. А что, если я по соску проведу? Скинула платье с плечика, стянула и коснулась перышком соска…

И тут же сама вспомнила как я, замирая, коснулась самым кончиком перышка своего нежного, набухающего молодостью соска…

— Потом спустя три дня, спрятав перышко для себя, ушла на чердак и как провела по ноге, потом между ног до трусов….

А я вспоминала, как убежала от дома к реке, долго шла по берегу, потом за кустами платье дрожащими руками и сразу же за трусы потянула, и тоже пером провела по ноге, а потом между ног…

— Потом мне так захотелось потрогать себя там, самым кончиком легкого перышка, и тогда я им легонечко повела по своей щелочке…

А я вспоминала, как стонала, пока перышко там крутила легонько касаясь, и уже чувствовала, как на меня набегала…

— Потом спустя какой-то миг почувствовала, — говорит Мари, — как оттуда пошло тепло, разливаясь по всему телу…

Вспомнила я, как бросая перо, пальчиком прикоснулась и следом…

— Тогда я не удержалась, — говорит она, — рукой ухватила за край своей нежной подушечки и ….

Тронула тогда я, как и Мари говорит о себе, от природы мне данное еще неприкосновенное женское нежное лоно и пальчик свой погрузила в него…

— Впервые я, — говорит она, — осторожно пальчиком повела сначала сверху, а потом захватила меня какая-то страсть, и я, зарывая его с каждым разом, погружала в себя все глубже и ниже…