– А… о чём? – осторожно поинтересовался Лазар, морщась, попивая кофе – слишком горячий для него.

– Не знаю. Я не прислушивался, – ответил Ромов, но было видно, что он лгал.

– А если я буду настойчивым? – Бергот многозначительно улыбнулся и Александр придвинулся ближе, затушил наполовину скуренную сигарету в пепельнице.

– И щедрым.

– Сколько? – Бергот полез в задний карман джинсов за бумажником, но Ромов перехватил его руку.

– О, сущая безделица. Ночь любви.

Лазар озадаченно улыбнулся, с пристальным любопытством поглядывая на своего собеседника. Молод, красив и всё ещё во вкусе Лазара. Так почему бы нет? Белая кожа Александра нежна и лишена изъянов, она бархатистая – лучшее, что есть в его внешности, изумительнее только миндалевидные глаза цвета кари. Бергот вздохнул и снова взялся за свой кофе.

– За сокрытие важной информации законом предусмотрено несколько статей, – сказал он, не меняя благодушного тона. – С радостью бы надел на ваши тонкие ручки стальные браслеты, но, пожалуй, в другой обстановке и при других обстоятельствах, Алекс.

Коварная улыбка на подкрашенных алых губах Ромова сменилась холодной разочарованной, и он тихо хмыкнул.

– Ну, если хорошенько подумать, то кое-что я могу припомнить. Это в начале октября было. Астайле и Стайлер поссорились. Рано утром. Я уже собирался спать, когда услышал, как Орж выговаривал Раулю что-то на счет того, что тот об него ноги вытирает. Я ещё удивился тогда.

– Почему?

– Потому что Астайле никогда никому не делал ничего дурного. Он вообще ничего не делал, потому что ни с кем не водил дружбы или вражды. Для него все были пустым местом, кроме собственного отражения в зеркале. Орж допекал его бесконечными упрёками, пытался переманивать клиентов, а Астайле просто улыбался и игнорировал Стайлера. Иногда Рауль даже не слушал, что тот говорил ему. Ясно дело, Орж выходил из себя, закатывал истерики тут и вообще, псих он ещё тот.

«Вот тебе раз». Бергот всё-таки нахмурился.

– А по нему не скажешь с первого взгляда. Производит впечатление нормального адекватного вежливого человека.

– Кто? – не понял Ромов и расхохотался. – Это наш Оржик-то? Да брось ты! Я тоже поначалу думал, что он скромник, пока он на меня кидаться не начал. Последние три месяца как умом тронутый. Он же тогда тебя назло мне сманил, как увидел, что ты на меня пялишься. К нам красавчики такие не часто заходят, всё больше богатые пожилые толстячки, которым трахнуть некого. И трахаются они так себе. Сманивать клиентов у нас против правил, и Орж это знал. У Астайле не выходило мужиков переманивать, вот он на мне и отрывался. А Билли его не раз предупреждал, что выгонит к чёрту отсюда, если он к другим хастлерам лезть не прекратит.

– Чудовище, – парировал Бергот нарочито сочувственно и запил это мерзкое слово остывающим кофе. Лазар поймал себя на мысли, что компания Ромова ему становиться неприятна.

– Мразь последняя. Не удивлюсь, если это он Астайле грохнул.

Лазар не донёс чашку до рта, забыл на миг как дышать.

– Послушайте, Алекс, – сказал он наконец, – это всё ведь очень серьёзно: обвинять человека в таком страшном бесчеловечном преступлении голословно нельзя. И если ваши предположения ничем не обоснованы, я могу принять их за банальную месть.

– Я тебе как есть говорю. Сам же просил откровенно. И на любом суде скажу то же самое.

Бергот озадачено хмыкнул и потёр пальцами лоб. Голова болеть начинала от такой прямолинейности.

– Не будем пока с этим торопиться. Скажите мне, Алекс, а что вы думаете об отношениях Астайле и вашего хозяина? Билли знал, что Стайлер допекает его?

– Знал, но почему-то не вмешивался.

Лазар услышал за спиной уже знакомый стук каблучков – к ним подошла Сьюзи.

– Алекс, ты опять не догнался ночью? Смотри, Билли не понравится, что ты снова к полицейским пристаёшь, – отчитав Александра, Крам мило улыбнулась Берготу. – Здравствуйте, Лазар, рада вас видеть. Господин Морган сказал, что вы к нам перебрались.

Бергот поздоровался и смущённо улыбнулся.

– Это временная мера.

– Милочка, – Ромов забрал пустую чашку из рук Бергота и одной рукой демонстративно обнял Лазара за плечи, на что Сьюзи просто спокойно улыбнулась, – мы тут о делах беседуем с господином полицейским. О де-лах. И кстати, мы говорили о твоём любимчике Стайлере. Я тут рассказал господину Берготу, как он доставал Рауля.

Сьюзи перевела вопросительный взгляд на Лазара, потом на хастлера, устало вздохнула.

– Саша, шёл бы ты спать. Тебе вечером ещё в порядок себя приводить и работать. В два часа подъём, если помнишь. Сейчас уже одиннадцать… – она говорила, но хастлер, казалось, слушал её вполуха – вытянув шею, он смотрел куда-то в холл и злорадно улыбался.

– А вот наш милый Орж. Явился.

Бергот повернул голову и увидел Стайлера – тот как раз пересёк холл, ладонью отодвинул бамбуковые занавески. Он взглянул на Ромова и Бергота, но сразу же отвёл глаза, словно это зрелище было для него болезненным.

Лазар ощутил странную волну липкого холода, что полилась вдоль позвоночника, повергая тело в незнакомое оцепенение: отяжелели руки, дыхание спёрло в груди, и мир показался на миг нереальным, искусственным, словно картинка из фильма.

– С возвращением. – Сьюзи по-дружески обняла Стайлера и сразу же повела прочь из бара. – Идём. Билли тебя уже ждёт. Думаю, он не сердится, и пока не будет настаивать на том, чтобы ты работал.

Орж лишь обернулся один раз на Бергота, поправил сумку через плечо, а потом о чём-то тихо беседуя с девушкой, отправился на второй этаж, в кабинет своего хозяина – именно так в мыслях назвал Билли Лазар. Признаться, сейчас он вдруг разом позабыл обо всём на свете, кроме этого короткого, но такого болезненного взгляда Стайлера, полного усталого спокойствия. И как это получается у него, взглянуть на Бергота так, что сердце в груди то сжимается, то пускается вскачь?

К руке, обнимающей Лазара прибавилась другая, и тут он очнулся, взглянул на Ромова. Александр улыбался ему с большой претензией на близость, точно они уже переспали.

– Встретимся вечером? – спросил он.

– Не знаю.

Такое панибратское отношение и заискивающий взгляд карих глаз вызвали у Лазара внезапный приступ противной тошноты. Вульгарность и доступность не идут даже проституткам. Кажется, ещё Оскар Уайльд говорил, что вульгарность – это просто поведение других людей, но любая вульгарность – преступление. Лазар как полицейский знал о преступлениях всё, и чуточку больше остальных. Он вдруг понял, что его влекло в Орже – даже в своей хастлерской ипостаси Стайлер не был вульгарен, с ним было что-то не так, будто с изящным портретом, что ничего не понимающие в искусстве люди повесили в бане ради забавы.

Бергот неторопливо выбрался из объятий Александра, заплатил бармену за свой кофе, и ни слова не говоря, ушёл к себе. Первым делом он позвонил Дику в офис – выяснил, что Эмиль Ривье по какой-то непонятной причине не был опрошен, хотя в отчётах Фалька он упоминался не раз. К Астайле он приходил всего за день до убийства, а значит, мог что-то знать. Лазар заново просмотрел протоколы свидетельских опросов, присланные Морисом на электронную почту. Ривье оказался довольно интересным человеком – учёный, биолог, не женат в свои сорок два года, да к тому же постоянный клиент Голубого Рая. Со слов хастлеров он всегда посещал только Астайле и никогда не брал других мальчиков. Как же Фальк упустил из вида такой бесценный кладезь информации? Спустя два часа Лазар этим вопросом вошёл в кабинет Моргагна. Билли, разумеется, поначалу пытался отрицать своё знакомство с этим человеком, но после упоминания Берготом меры наказания за сокрытие улик, рассказал нечто весьма интересное:

– Он не спал с Раулем. – Морган нервно ёрзал на стуле, делая вид, что ищет в ящиках стола что-то очень нужное, но оно как назло куда-то запропастилось.

Стараясь не обращать внимания на бесконечное хлопанье ящиков, Лаза ровно сидел в кресле и выводил хозяина притона из равновесия пристальным холодным взглядом стража закона, готового вот-вот нацепить на Билли наручники. Воздух кабинета безнадёжно пропах сердечными каплями, но Бергот не собирался щадить старого знакомого. Лазар терпеть не мог, когда от него что-то скрывали или лгали в глаза – в такие моменты у него напрочь отказывали все человеческие чувства – такие, как понимание, жалость, а порою и сдержанность.