— Скажи, ты в следующую среду свободен? Вечером, разумеется.

— В среду… Подожди… — Трау перелистал блокнот. — Я свободен, если моя простуда меня окончательно не свалит с ног. А что случилось?

Ульф объяснил, а затем добавил:

— Откровенно говоря, никто не знает, куда он нас может завести со своими стихами. Именно потому мы тебя и приглашаем. Ты в поэзии лучше нас всех разбираешься.

— Ну, не больно уж сильно и я разбираюсь.

— Речь пойдет о теории стихосложения, метрике и тому подобном…

— Понятно.

— В общем, мы ждем тебя… Да, чуть было не забыл спросить у тебя, кто такой Евтушенко?

— Евтушенко? Известный советский поэт… русский лирик, если я не ошибаюсь… А почему он тебя заинтересовал? — спросил Трау.

— Да так просто… Он хороший поэт?

— Очень популярный, особенно у молодежи. Кое-какие стихи у него спорны.

— А ты его стихи читал?

— Подожди… — Трау снял с полки тоненькую книжицу.

— Вот его «Избранное». Прочти сам, тогда и поймешь.

Ульф взял книжицу и положил ее в карман.

— Так не забудь, в среду! — крикнул он с порога. — Пометь в своем календарике: среда, двадцать часов!

В ночь на среду началась оттепель, а утром пошел дождь. Снег сразу же потемнел, а кое-где образовались даже небольшие лужицы. Дождь шел почти весь день. Небо было затянуто тучами, пробиться сквозь которые солнцу удалось только один раз, и то ненадолго. Вечер выдался темным.

В половине восьмого клуб заполнили пограничники, по приглашению комсомольского бюро пришли парни и девушки из близлежащего села. Но Трау еще не было.

Ульф Рэке сидел за круглым столом у окна. Свободный стул рядом с ним был предназначен для учителя.

Кольхаз занял место в первом ряду. Он казался спокойным и уверенным в себе.

Наконец в зал вошел Трау. Поздоровавшись, он извинился за опоздание.

— Так где же наш поэт? — спросил он с доброй улыбкой.

— Юный лирик — это я, — с иронией ответил Кольхаз. — А вы, если я не ошибаюсь, и есть обещанный строгий критик?

— Строгий критик? Уж не твой ли фельдфебель приклеил мне такой ярлык? Нет, дорогой товарищ, я не критик. — Учитель прошел вперед и сел на предложенное Ульфом место. — Прочел стихи? — шепотом спросил он у Ульфа.

— Да.

— Ну и как?

— Право не знаю… Есть хорошие, а есть какие-то путаные, однако…

— Понравились они тебе?

— Откровенно говоря, понравились.

— Ну, вот видишь. Тише, обер-лейтенант что-то хочет сказать.

Гартман произнес вступительную речь, после чего предоставил слово Кольхазу, который, раскрыв папку, вынул из нее листок и начал тихо, но с выражением читать. Это был сонет о любви, который чем-то напоминал Ульфу стихотворение, висевшее над койкой солдата. За ним последовала элегия о кладбище и, наконец, довольно мрачное стихотворение о жизни и смерти.

Рэке внимательно слушал Кольхаза, а сам думал о том, где он слышал нечто подобное и почему такой молодой человек, едва вступивший в жизнь, рисует ее столь мрачными красками.

Кольхаз замолчал. В зале царила мертвая тишина. Первым ее нарушил Кениг:

— Вот это стих, у меня по коже даже мороз пробежал!..

Все сразу же зашевелились, зашумели.

— Сколько вам лет, товарищ? — спросил Трау, обращаясь к Кольхазу.

— Двадцать, — ответил солдат, удивляясь, что ему задали такой вопрос.

— С романтиками вы познакомились в школе, не так ли?

— Что значит «в школе»… Я читал о них кое-что. А вам что, не нравится романтическое направление в литературе?

— Кое-кто из писателей этого направления не нравится, именно те, при чтении стихов которых мороз по коже пробегает…

— Минутку! — выкрикнул Кениг. — Я хотел бы сказать о том, что мне лично последнее стихотворение понравилось. Первое, правда, нет, так как такие можно найти в любом сборнике. А вот стихотворение о кладбище, оно какое-то страшное. Что это за кладбище?

Раудорн тихо зашептал Кенигу:

— Это кладбище в Берлине, на котором похоронено много поэтов. Неужели ты этого не знаешь?

— А почему я должен это знать? — громко огрызнулся солдат.

Тогда встал блондинистый парень из села и робко предложил:

— Можно эти стихи еще раз прочесть, а то с первого раза они как-то не запоминаются?

Кольхаз прочел все три стихотворения еще раз. Ульф внимательно слушал солдата, удивляясь в душе оценке Кенига. Первое стихотворение было написано, так сказать, без души, второе — было слишком мрачным, и только третье по-настоящему понравилось ему.

— Я не знаю, что чувствуют другие, — заговорил Поль, когда шум немного улегся, — но у меня такое чувство, как будто меня самого несут на кладбище.

Многие солдаты захихикали.

Трау не спеша закурил и, сделав несколько затяжек, сказал:

— Я свой вопрос о романтиках задал не случайно. Дело в том, что в твоем стихе смерть как бы торжествует над жизнью, хотя написано оно совсем не плохо.

— Человек — единственное существо на земле, которое способно мыслить философски, — заметил Кольхаз. — Человек рождается, живет, а потом умирает. И оттого, будем мы об этом писать или не будем, смерть как явление никуда не исчезнет.

Все взгляды остановились на Трау, от него ждали ясного ответа. Однако не успел учитель встать, как поднялся Ульф.

— И все же Кольхаз не прав! Никто не спорит против того, что люди смертны, однако человек живет на земле ради жизни, а не ради смерти! В стихотворении нет ни строчки о смысле жизни. Именно от этого у слушателей и бегают мурашки по спине.

— А как же тогда быть с «Оптимистической трагедией»? — не сдавался Кольхаз. — Человек умирает, а его дело живет. Может, кто иначе мыслит, я лично — только так и понимаю. Я полагаю, что нет никакого смысла требовать от каждого человека, чтобы он мыслил так, а не иначе.

— А вы Маяковского читали? — спросил Трау Кольхаза.

— Да, конечно.

— У него есть стихотворение о смерти одного поэта…

— О смерти Есенина! — воскликнул Кольхаз, и в глазах его засверкали радостные искорки. — Я знаю это стихотворение. Правда, не все знают, как сам Маяковский ушел из жизни…

— Это нисколько не меняет сути дела, — перебил солдата Трау. — Товарищ Рэке абсолютно прав. Маяковского уже давно нет с нами, а его книги живут. Каждое его стихотворение от начала и до конца пронизано оптимизмом.

Ульф в душе злился на себя за то, что он так мало читал стихов. Солдаты с любопытством поглядывали на Кольхаза, который молча что-то искал в своей папке. Наконец он вытащил из нее лист бумаги и прочел короткое стихотворение, в котором он в поэтической форме отрекался от бога.

— Вот это хорошо! — громко похвалил солдата Ульф.

Все снова заговорили, загалдели.

— А я все равно чего-то не понимаю, — сказал растерянно Поль. — Я считаю, что стих не закончен… в нем чего-то не хватает…

— Чего в нем не хватает? — спросил Кольхаз.

— Я не знаю, чего именно, но чего-то не хватает…

Гартман молчал.

— Скажи, что именно тебе не понравилось? — спросил Трау у Поля.

— Я чувствую, что тут что-то не так, но что именно, выразить не могу.

— Тогда я попытаюсь сделать это за вас, — проговорил учитель, снимая очки. — Стихотворение действительно кажется незавершенным. Оно не закончено, а жаль… Автор должен доработать его до конца…

— Что значит доработать? — с недоумением спросил Кольхаз.

— Я думаю, нам нельзя так строго подходить к начинающему поэту, — заметил Рэке. — Он свое отношение выразил как умел…

Тогда слова снова попросил Трау:

— Я постараюсь внести ясность, помочь вам понять изложенное в последнем стихотворении. Автор, как я его понимаю, отвергает бога, так?

— Да, — ответил Кольхаз.

— Хорошо. Вы пишете, что отреклись от бога и идете своим путем. Но не пишете, каким именно, то есть за вами, товарищ поэт, остался ответ на этот вопрос.

— Я не обязан отвечать на все вопросы, поставленные в стихотворении. Это не анкета, где нужно обязательно ответить на все вопросы.