Какое-то время его печатали. Потом снова что-то поменялось в составе воздуха. Праведная пена на губах его коллег высохла, а сами губы сложились в уже знакомую ему мерцающую усмешку. “Что новенького накатал?” — Мерцали они над ним в осенних сумерках все у того же Дома печати. “Такое дело, — говорил Ким, двигая пустой чайник, — из ТашМИ больных всех на два дня выписали, даже тяжелых, американская делегация должна была приехать, они туда на места больных своих студентов положили, со знанием английского...”

Губы напротив, чуть подсвеченные сигаретой, сочувственно кривились.

Что это “не пройдет”, было ясно и без слов.

Родительский дом был продан, его доли хватило на однокомнатную на Куйлюке. Не хватило бы и на нее, но пара наследников, у которых были уже и квартиры, и машины, и растущий на дрожжах бизнес, отказалась в его пользу. Квартира была пустая и звеняще тихая; прежние владельцы вывезли все, оставив Киму только тараканов и невыветриваемый запах в ванной. Первой мебелью, которую он купил в квартиру, был компьютер. Расстелил газету, водрузил монитор. Включил. Процессор по-кошачьи заурчал, на мониторе заморгали цифры. Тельман, в трусах, сел в позу какающего мальчика и, выставив лысые колени, начал печатать.

Писал он уже в основном для сайтов, которые числились оппозиционными, а может, даже ими и были — Тельман не интересовался политикой, ему казалось, что она оторвана от жизни. Но некоторые из его бывших коллег уже писали “туда”, они и перетянули Тельмана в один из его чайных запоев у Дома печати. Денег в тот вечер на шашлык не было; он сидел с половинкой кукси, втягивая в себя полиэтиленовую лапшу. “Как делишки, как детишки?” — Опустился напротив один из “оппозиционных”. Ким печально поделился успехами, обрисовал последний материал...

“А что? — Усмехнулись напротив, — пойдет!”

Через неделю в интернете стали появляться статьи за подписью “Т. Баранов”.

— Тэ Баранов. Все понятно, — сказал Москвич. — Тэ Баранов! Да из-за тебя…

Бросился на Тельмана. Не успев ударить, резко отвалился назад, зажав рот. Застонал.

— Вы успокойтесь, — сказал Тельман. — Не моя это была статья.

Москвич все еще лежал.

— Что с ним? — наклонилась к нему Принцесса.

Москвич приподнялся на локте. Зачерпнул песок, провел по лицу.

Песок стекал по его скулам, подбородку, налипал на губах.

Статьи эти, за той же подписью, пошли не сразу. Через полгода. Даже через год. Возникали непонятно откуда. Из темно-лиловой пустоты, из мирового песка в модеме. Кто их писал, для чего и почему подписывал так же, как Тельман: “Баранов”?

В некоторых были целые куски из его предыдущих статей. Целые куски, даже стиль подделан. Другие были написаны чужим языком, с примерами из жизни каких-то восточных правителей. Некоторые, он был вынужден признать, были написаны даже лучше его собственных.

Тельман сидел за рабочим столом, почесывая колено. Опровергать? Я — не Баранов. Баранов — не я. Перед лицом Мировой паутины официально заявляю... Поменять псевдоним, взять новый, сразу несколько, пять, десять? Или подождать, пока остальным “барановым” надоест? Он глядел на расчесанное колено, на трусы цвета “Прощай, оружие”, снова в монитор. Статьи про политику, слив компромата, кабинетные триллеры, интимные репортажи, макамы, пиписькины сказки,

подпись — “Баранов”...

Его пригласили для беседы люди из серого здания, выстроенного в тридцатые в новоегипетском стиле в центре города. Человек из египетского здания оказался приятным по виду новичком; на Кима глядел с любопытством, все пытался узнать, сколько тот получает за клеветнические материалы; узнав, долго подсчитывал в уме. На прощанье пожелал творческих успехов, а также скорейшего прекращения подрывной деятельности: “Подумайте о своих детях...”. “У меня нет детей”, — сказал Ким. “Тогда о жене...”. — “У меня нет жены”. — “Тогда о ваших родственниках!” — “У меня нет родственников” (тогда начали шерстить бизнес, родня схлынула за бугор и не подавала сигналов). Египтянин допил кофе. “Тогда подумайте о себе. О самом себе. Вы-то сами хотя бы есть?”

Ким, конечно, существовал. Но не убедительно. Поменял псевдоним, с “Баранова” на “Козлов”. Отрастил, наконец, усы. Теперь он уже был похож не на старшеклассника, а на студента; если процесс пойдет и дальше такими темпами, к пятидесяти он вполне потянет на молодого специалиста. Квартиру обставил, тараканов изгнал, кислый запах в ванной заменился его, Кима, горьковатым холостяцким духом.

Только тишина все так же звенела в ушах и давила на затылок. “Ма-мэ-ми-мо-му...” — напевал Ким, чтобы разогнать ее. Собирался купить телевизор, завел котенка; котенок моментально превратился в рыжего кота, пропадавшего днями в амурных командировках; появлялся только на подзаправку, стуча лапой по форточке; вскоре все помойки в округе были облеплены рыжим потомством его Мурзика...

Из египетского дома пока не теребили. Утихомирились и двойники в Сети, ручеек материалов за “бараньей” подписью иссяк, одна из “его” статей, про вырубку лиственных деревьев в городе, ему даже понравилась

Наконец, за подписью “Т.Баранов” появилась статья про председателя одного из объединений воинов-“афганцев”...

Вернувшись в тот вечер, не сразу сообразил, что дверь не заперта.

Потом решил, что сам забыл закрыть. Толкнул.

В комнате желтела настольная лампа.

В кресле сидел незнакомый человек и наливал себе что-то.

Рядом в странной позе валялся Мурзик.

“Извините, Тельман Виссарионович, пришлось зачистить вашего кота, всего исцарапал”, — произнес незнакомец баритоном. На лице — царапины, на столике — салфетки с кровью.

Инстинкт самосохранения толкал Кима назад, в подъезд; инстинкт журналиста — в противоположном направлении — к гостю, его протянутой ладони...

“Кучкар, — ладонь гостя была твердая, как камень, и такая же гладкая и холодная. — Сторожевых собак видел, а сторожевых котов — первый раз. Готов компенсировать вам вашего любимца. Двести зеленых устроит? Нет? А триста? Ладок, триста пятьдесят, с учетом ритуальных расходов”.

Гость достал пачку, начал отсчитывать.

“Уберите деньги, — сказал Ким. — Кто вы такой?”

“Двести... Триста... И еще пятьдесят. Все. Я? Я думал, вы со мной лучше знакомы. Кучкар, герой вашей последней статейки”.

Помочил салфетку водкой, приложил к щеке, скривил губы.

“Это не моя статья”.

“Не ваша? А чья? Под фамилией “Баранов” писали два человека. Так? Первый Баранов, как вам известно, это вы сами. Второй, как вам тоже известно...”

Замолк, вглядываясь в лицо Кима. Направил в него настольную лампу.

“Мне неизвестно. Если известно вам — скажите и поставьте лампу на место”.

“Ладок... — Кучкар опустил лампу, доплескал водки. — Второй — это я”.

Да, вторым Барановым был этот Кучкар. Бывший политик, бывший бизнесмен, в действительности — все еще и бизнесмен, и политик, только под вывеской общества “афганцев”. Еще и журналист, как выяснилось.

“Писатель, — поправил Кучкар. — Со школы баловался, писал диссидентские сказки. Потом в Афгане, чтоб не свихнуться. Подписывал, для себя — "Баранов"”.

“Почему?”

“Имя такое у меня — Кучкар. Баран то есть. И по гороскопу Баран. И по году”.

“Я тоже — по году”.

“Тоже шестьдесят седьмого?”

“Пятьдесят пятого”.

“Молодо выглядите”.

Ким поджал губы.

“Все мы — бараны, — похлопал его по плечу Кучкар, — только некоторые знают это, а некоторые — нет... Все-таки интересно, кто наклепал на меня эту статью?..”

Распечатка была у него с собой.

Ким еще раз пробежал глазами. Классический “слив”.

Один абзац — комсомольская карьера; папаша, оказавшийся под следствием по “хлопковому делу”; служба в Афгане, но не на передовой, а в тепленьком штабе...