Вслед за свадебным кортежем, двинувшимся по улице, помчались ребятишки с гиканьем и свистом, не обращая внимания на то, что их осыпала колючая песчаная пыль, поднятая копытами лошадей.

Выехав за село, свадебный поезд направился к пруду. Правее него был лес, из которого тянулась к аэродрому железнодорожная ветка.

Нина заметила, что «отец» почему-то все косит глаза вправо и весь как-то напрягся, словно в ожидании чего-то… И тут неподалеку, в лесу, раздался сильный взрыв, а в небо полыхнуло пламя.

Подводы повернули обратно и помчались в деревню: теперь уже к дому жениха, где тоже был по-свадебному накрыт стол. Родителей у Осипа не было, все готовили соседки.

Хозяин пригласил перепуганных гостей откушать, и все сели, кроме полицейских, которые куда-то побежали. За столом у жениха остался только Корзун, который не катался на подводе: лицо у него стало багровое, а взгляд мрачный, исподлобья.

Жених был встревожен непонятным взрывом, но старался не выказывать гостям своего волнения, радушно всех угощая.

На столе было вдоволь самогонки, горка блинов, а рядом в глиняных плошках — коронное белорусское блюдо «мочанка»: густой жирный соус со свиным растопленным салом. Макай в него блины, свернутые трубочкой, и ешь на здоровье!

Однако мало кто притронулся к блинам и «мочанке»: никому кусок в горло не лез. И выпивка уже не обольщала… Гости торопливо хлебали холодник — окрошку: всем хотелось поскорее протрезветь, охладиться. Говорили приглушенно, никто не порывался петь или плясать, как в начале торжества.

Перекрестившись, Григорий Михайлович вдруг промолвил:

— Слава богу!

Гости не обратили внимания на его слова, а может быть, и не все услышали их. Но Корзун уловил.

— Чему это вы, господин писарь, радуетесь? — спросил строго.

— Да как же мне не радоваться? — нашелся тот. — Когда чаша сия нас миновала? Не иначе как… — И, не договорив слово «партизаны», умолк.

Корзун, зыркнув на писаря колючим взглядом, встал из-за стола и молча вышел из дома.

«Черт знает, что у этого лиходея на уме? — поежился Григорий Михайлович. — Недаром, наверное, его из старших полицаев перевели в следователи СД…»

Лоснящееся лицо Осипа тут же потеряло свою уверенность, которая еще только что была. В тревоге он все вставал из-за стола, посматривал в окно.

И вот на улице появилась большая машина, в которой сидели, точно деревянные, плечом к плечу, немецкие автоматчики. Промчавшись по улице, машина остановилась около дома, где помещался полицейский участок, а затем покатила в лес, к месту взрыва.

Свадебный пир явно был нарушен, и гости, вздыхая и крестясь, разошлись по домам, приговаривая: «Ох, господи, начали за здравие, а кончили за упокой…»

Прощаясь с Григорием Михайловичем, Осип заискивающе попросил:

— Выручай, если что! Наверно, это партизаны подорвали бензосклад. Теперь СД развернется… Ведь половина караульной команды гуляла на свадьбе! Как бы не прицепились ко мне?

Лицо у жениха было совсем растерянное. — Ну а чем же я могу тебе помочь? — развел руками Григорий Михайлович.

— Ну вы там, в городе, поближе к большому начальству… А теперь вот стали моим родичем.

— Не робей, Осип, думаю, все обойдется. У караульщиков есть свой начальник: он и ответит. Ведь никто насильно не гнал «бобиков» на свадьбу!

Успокаивая жениха, сам Григорий Михайлович не был спокоен: «Как бы и нас к этому делу не пристегнули…»

Нина ни о чем не расспрашивала «отца»: она только теперь до конца поняла, почему он все время был настороже. Ей стало обидно, что Григорий Михайлович скрыл от нее подготовку к диверсии. Встревожила, конечно, мысль о нависшей опасности…

Всю обратную дорогу молчали. Лишь один раз Анна Никитична, насупившись, проворчала:

— И дернул же тебя черт за язык! «Слава богу…»

Но Григорий Михайлович не обратил внимания на упрек жены. Мысли у него были заняты другим.

— Хорошенькую свадебку устроили, нечего сказать… — задумчиво произнес он. — Теперь «бобикам» будет тяжелое похмелье!

К вечеру, когда огромное красное солнце село за горизонт, подрумянив перистые облака, все трое, усталые, задумчивые, вернулись домой.

Неподалеку, на лугу, они повстречали Артема и Милочку: мальчик пас на приколе Красавку, а девочка рвала цветы. Завидев родителей, она бросилась им навстречу, но, заметив сумрачные лица, повисла на руках у Нины.

— Артем, как Павлик? — спросила мать.

— Сережа с ним. Там и тетя Феня.

— Чего она?

— Не знаю. Какая-то чудная…

«Уж не случилось ли чего?» — забеспокоился Григорий Михайлович и прибавил шагу, обгоняя жену и «дочь».

На крыльце его встретила Феня, жена «дублера».

Она кивнула хозяйке, и обе отправились на огород. Пройдя по дорожке между гряд и посматривая на плети огурцов с желтыми цветочками, они о чем-то коротко поговорили. Затем женщина направилась к калитке.

Когда «отец» вошел в комнатку Нины, девушка заметила, что он чем-то взволнован. Закручивая козью ножку, Григорий Михайлович глухо промолвил:

— К «дублеру» больше не ходи.

— Что случилось?

— Они убрали «Северок».

— Куда?

— В поле. Феня вынесла его в рожь. Говорит, нависла угроза, они не могут совать свои головы в петлю.

— Кто им об этом сказал? И как же теперь будет? Выйди, «отец», я переоденусь.

— Погоди. Я сам схожу к Павлу: надо все выяснить. Ох, чуяло мое сердце… — проговорил Григорий Михайлович.

Анна Никитична торопливо стала собирать ужин для детей, а те, заметив, что родители и Нина чем-то встревожены, притихли и молча ели картошку с молоком.

Чтобы хоть немного успокоить себя, девушка села за швейную машинку. Но шитье не шло, и она сбила строчку. Стала поправлять — укололась иглой.

Тогда, прикрыв руки шитьем, начала готовить сообщение о подрыве бензосклада, но дважды ошиблась…

Все бросив, Нина вскочила со стула:

— Мама, да как же они посмели это сделать без нашего ведома?!

— Не горячись, не поднимай шума. Дождемся отца. Может, бог даст, все и обойдется.

Анна Никитична пошла укладывать детей, а Нина достала из-под матраца пистолет и, приспособив его под мышкой, села у окна, чтобы видеть подходы с тыла. А перед домом, на улице, сидел Артем: в случае опасности он должен был заиграть на губной гармошке «Лявониху».

«Отец» вернулся, когда уже стало темно. Лицо у него было в красных пятнах, руки и колени испачканы землей. Он сбросил с ног башмаки и, чтобы не разбудить детей, тихо попросил:

— Мать, дай другую обувь, а эту спрячь подальше. Очищая брюки, Григорий Михайлович проговорил:

— Еле нашел. Ну и запрятала…

— Как же мы теперь будем? И что же все-таки случилось?

— Я говорил с Павлом, Нина. Полицай Дуров шепнул им по-дружески, что он был в комендатуре и будто бы там упомянули об обысках сегодня ночью.

— А может, Дуров провокатор? Шепнул, а сам потом проследит?

— Кто его знает! — развел руками «отец».

— Конечно, береженого бог бережет, — проговорила Анна Никитична.

— Что же нам теперь делать? — недоумевала Нина.

— Переждем ночь, а утром решим, как быть, — сделал вывод Григорий Михайлович.

— Нет, ждать не будем, — возразила девушка. — Веди меня в поле сейчас же: я должна передать сведения в Центр.

— Днем будет лучше, Нина. А сейчас к дзотам уже пришли караульные. К тому же ночью обязательно нарвешься на патрулей.

Правота Григория Михайловича была очевидна, и Нине пришлось с ним согласиться.

В эту ночь взрослые почти не спали: вздрагивали от малейшего стука, прислушивались к различным шорохам.

Положив правую руку под мышку, где хранился пистолет, Нина всю ночь пролежала в неудобной позе и то и дело смотрела в окно, выходившее в огород.

В темноте ей постоянно чудилось, что к дому идут гестаповцы с собаками на поводках, окружают его и вот-вот ворвутся. «Буду стрелять до предпоследнего патрона…» — билась в голове мысль. А за ней другая: «Но как же тогда моя новая семья?»