За иллюминатором прыгало небо.

“У тебя была женщина”, спросила Аделаида, отстраняя официантскую руку.

“Два раза мы отошли в сторонку”, улыбнулся Официант и вытянул затекшие ноги.

Народ выполз в сад, но полил дождь. Часовой на башне раскрыл зонт маскировочной расцветки. Публика растеклась по комнатам.

Мальчик Халамед вошел в свою комнату, засыпанную оставшимися от Аделаиды волосами. Лег на койку. Закрыв глаза, стал представлять, как стрижет Секретаря.

По лицу Халамеда кляксой расплывалась улыбка.

Соскочив с койки, подошел к столу. Достал альбом для фотографий. К страницам были прикреплены разноцветные волосы. Под каждой прядью были имена. “Летчик”. “Стенгазета”. “Аделаида”.

Халамед вытащил из кармана скомканную газетную бумагу.

Внутри газеты была еще одна прядь.

Полюбовавшись, Халамед пристроил ее в альбом. Подписал, проговаривая вслух: “О”. “Фи”. “Цы”.

Прядь была темной, на каждом волосе было что-то выгравировано по-арабски.

Мальчик Халамед испачкал палец ручкой и закрыл альбом.

Состриженные лучи Аделаиды двигались на сквозняке.

Сама Аделаида сидела через две комнаты и размешивала сахар. Она держала чашку возле самого лица; капельки горячего пара оседали на подбородке.

Самолет летел. Бегала Стюардесса. Зажигалась лампочка “Вызов бортпроводника”. Стюардесса останавливалась, и быстро и умело била кого-то по лицу стопкой гигиенических пакетов. От ударов пакеты хрустели и мешали спать тем, кто сидел рядом.

“Говорит капитан корабля”, говорил Летчик. “Мой рост – один метр восемьдесят сантиметров, вес – семьдесят два килограмм, температура тела – тридцать шесть и девять по Цельсию, пульс ровный, кислотность слегка повышена. Я только что позавтракал, процесс пищеваренья протекает нормально”.

Аделаида разгадывала придуманный ею самой кроссворд. Официанта рядом не было. Новый мужчина склонился над ней.

“Давайте знакомиться. Меня зовут Стенгазета”.

Аделаида разглядывала квадратики кроссворда. Кроссворд не отгадывался.

“Давайте знакомиться”, еще раз предложил мужчина.

“Что вы хотите у меня украсть”, устало спросила Аделаида.

От дождя погас свет. Пришлось проводить вечер на ощупь.

Летчик стоял в комнате Стенгазеты и медленно поднимал гири.

“Я делаю гимнастику у тебя в комнате, потому что она на полметра шире”, говорил Летчик, выпуская из ноздрей воздух.

“Главное”, говорил он, “выбор цели. Им не удастся сломить. Нам нужна победа”.

“Для чего”, Стенгазета смотрел в темноту, где, вдыхая и выдыхая, двигались гири.

“Кто им дал право называть эту тюрьму домом отдыха”.

“Они сказали, чтобы мы здесь отдыхали от воровства”.

“Разве от воровства можно устать”, разозлился Летчик и закурил.

Дождь прекратился, и они вышли спорить в сад. Летчик, как любитель высоты, сидел на ветке; Стенгазета бродил внизу в мокрых шлепанцах.

“Воровство – это свобода”, говорил Летчик, болтая ногами. “Это единственное, что человек делает без принуждения”.

“Массаж головы выполняется тремя приемами”, рассказывал мальчик Халамед Аделаиде. “Кругообразными, толкательными движениями и поглаживанием. Массаж кругообразными движениями следует начинать с периферийных участков волосяного покрова головы, а заканчивать обязательно в области макушки”.

“Мне это не поможет”, говорила Аделаида и курила. “Мне нужен не столько массаж, сколько сочувствие”.

“Массаж поглаживанием действует успокаивающе на клиента, по этой причине его иногда называют успокаивающим. Такой массаж выполняется ладонями рук”.

“А еще мне нужна свобода”, сказала Аделаида и постаралась думать о Секретаре, потому что остальные мысли были еще хуже.

Секретарь был особым путешественником. Он ходил в разных частях света между могилами, что-то прикидывая, шевеля губами. Его видели на лесном кладбище под Таллинном. Его видели среди яйцеобразных соленых могил в Хиве. Его видели на японском кладбище на горе Коя, где в осенние ураганы падают со стоном криптомерии. Его видели на засыпанных листвой иудейских кладбищах Польши.

Он не благоговел. Он просчитывал вложение капитала в вечность.

Он говорил: “Большую часть своей смерти человек проводит на кладбище”.

То, что он видел, его раздражало. Везде одно и то же. Он просил переводчика перевести. Переводчик переводил. Так и есть. Одно и то же. А на этой могиле? Достаточно. Завтра я уезжаю, распорядитесь насчет билетов...

Наконец он оказался у нас.

На границе, паспортном контроле у него украли паспорт.

Подал заявление о краже. Украли и заявление.

Поехал на кладбище.

Там его и взяли. За воровство.

Секретарь плыл по эскалатору.

Вокруг блестел, дребезжал и радовался сам себе огромный супермаркет.

“А где кладбище”, спросил Секретарь.

“Здесь”, сказал гид и показал вокруг.

По встречному эскалатору двигались люди с мокрыми лицами. В руках шелестели пакеты с покупками.

“В начале это было обычное, заурядное кладбище всего с двумя магазинами. Цветочным и алкогольным. Потом хозяин цветочного магазина скопил денег и открыл магазин сигнализации. Чтобы когда цветы с могил будут воровать или мрамор отколупывать, сработала сигнализация. Торговля наладилась, кладбище наполнилось классическими звуками. Лунная соната, Турецкий марш. Некоторые даже специально за вазы дергали, чтобы послушать сигнализацию и угадать мелодию. Потом хозяин магазина напитков тоже поднатужился и открыл рядом новый магазин...”

Они сошли с эскалатора. Секретарь фотографировал. Вот в длинной супермаркетовской тележке провозят новенький, купленный на распродаже гроб. В нем уже что-то есть. Вспышка. Отснято. Тележку оставляют около отдела ширпотреба и всей толпой идут покупать пластиковые стаканчики для поминок. Около гроба остается печальная супружеская пара. Помявшись, пара исчезает в соседнем отделе нижнего белья, где тоже распродажа.

“А где теперь хоронят”, спросил Секретарь.

“Где-то внизу”, неуверенно сказал гид. “В одном из нижних этажей. Но туда обычно не доходят. Здесь же столько всего полезного. Для хозяйства. Вообще, для жизни. Процессия рассеивается по дороге. Кто в один отдел, кто в другой, кто кимоно померить. Гроб убирают уборщицы. Видите, сколько уборщиц. Да-да, вот этих”.

Секретарь фотографировал уборщиц в розовых комбинезонах. Женщины весело помахали щетками.

Заиграл популярный марш Шопена.

“Решено”, сказал Секретарь. “Куплю землю здесь. Как вас, кстати, зовут”.

“Стенгазета”.

“Как”.

“Стенгазета. Древнее китайское имя. Образовано из двух иероглифов: стена и газета. Великая китайская стена и многотиражная китайская газета”.

Они снова плыли по эскалатору.

Откуда-то сверху по перилам съехал траурный венок. Вот еще одна печальная группа вышла из зала игровых автоматов.

“Если вы собираетесь здесь покупать”, говорил китаец Стенгазета, “делайте быстро и незаметно. А то вас обвинят в воровстве. Будете потом всю жизнь на Самолете летать”.

Эскалатор остановился. Покупатели стали спускаться, толкая друг друга сумками. “Мама”, кричала девочка, “идем покупать игрушки, идем игрушки покупать, игрушки”. “Подожди”, отвечал женский голос, “подожди, сначала похороним дедушку”. “Нет, сначала игрушки, дедушка подождет”.

Ее зовут Стюардесса.

“Я происхожу из знатного, но обедневшего рода. Ходила в музыкальную школу, но уже не помню, на чем играла. Помню, футляр таскала, а что внутри – не помню. Может, скрипка; может, флейта или вообще мусор и листочки. В школе всегда руку тянула”.

Секретарь слушал Стюардессу. Вот он – его говорящий надгробный памятник. Он будет лежать, а она стоять над ним, держа мраморную вазу с сухими гвоздиками. Со временем она тоже станет мраморной. И влюбленные будут приходить к ним. И, нацеловавшись до изжоги, чертить на мраморной Стюардессе разные слова.

Секретарь погладил Стюардессу по холодной, отполированной дождями униформе.