— Да-а... никто не покупает. Маша, чай сделай, холодно.

Маша — любовница букиниста. Не всем быть любовницами генералов. Букинист тоже имеет право на прикосновение женской руки, на горячий чай в своем книжном склепе.

Приходит Маша с чайником.

— А моя Вера куда-то пропала, — говорит Алекс.

Включили кипятильник; лампочка померкла. Зашумела вода; невидимая река понеслась вдоль книжных полок. В лавку вошел новый человек. Он был хорошо одет и хорошо, как-то по-весеннему, выбрит.

Потом, два месяца спустя, голос Алекса скажет, вращаясь в диктофоне:

“Знакомство с творцом этой бомбы, необычной, самой гениальной из бомб, произошло не совсем обычным образом. Конечно, никто и не ожидает от создателей оружия, что они будут ходить по улицам или стоять, притоптывая, в очередях. Это секретные люди, живут они в секретных коттеджах. Иногда в одиночестве, иногда с женами. С секретными женами, от которых рождаются секретные дети. И друзья у них такие — проверенные, просвеченные люди. Приходят к ним на семейные торжества с тщательно завернутым подарком...”

Сейчас выбритый незнакомец не обратил на себя никакого внимания. Ну, одет хорошо. С кем не бывает... В Ташкенте давно не встречают по одежке. Одежда у всех одна, китайская.

Новый человек погрузил свои тяжелые, большие пальцы в книжные развалы. Чайник кипел; Маша пыталась выдернуть вилку из розетки.

Узбекско-русский словарь

Книги тяжелеют: Алекс перешел к словарям. Узбекско-русский словарь:

Скамейка — скамейка.

Скарлатина — мед. скарлатина.

Скафандр — спец. скафандр.

Скважина — спец. скважина; газ скважинаси — газовая скважина.

Да, он не любил Веру. Но из этих маленьких нелюбовей, если их сложить, в сумме, где-то внизу листа, под неровной чертой, получалась любовь. Почти любовь. Без буквы “л”. Он ее юбил; она его юбила. Он не был одноюб. И она — иногда приносила с собой запахи посторонних мужчин. Его ранили эти запахи. “Ты ревнуешь, Алекс?” Она откидывалась на спину, его воз-юбленная. “Ты ревнуешь?” — снова спрашивала она. А шкаф был еще полон. Ее одежда юбила его одежду. И ту, и другую поедала бабочка моли.

Может, эта буква “л” — и есть самое главное в слове “любовь”, думает Алекс.

Скелет — скелет (человека или животного).

Скептик — скептик.

Скептицизм — скептицизм.

Склад — склад.

Складчи — заведующий складом.

Надо читать словари, думает Алекс и пьет чай. Любые. Во всех словарях одна и та же мудрость. Скелет и скептицизм. И по-узбекски: скелет ва скептицизм. И по-казахски — то же самое. Не станут же казахи свое для скелета придумывать. Махнут рукой: а, пусть “скелет” будет. А вот то, скажут, что ты, Алекс, топчешь землю, не имея ни женщины, ни работы, что у тебя нет ни Скамейки, ни Скафандра, ни Скважины, ни Склада, а только Скелет и Скептицизм... Вот это, Алекс, тебя, как мужчину, не украшает, а уродует.

Склероз — склероз.

Скорий — ж.-д. скорый.

Алекс пьет чай в букинистическом магазине; Алекс похож на потерянного ребенка, который пьет чай. На бухгалтера, который пьет чай. С улицы вместе с ветром и кусочками объявлений в лавку заползает музыка: “...танце кружимся”.

Скрипка — скрипка.

Скрипкачи — скрипач; скрипачка.

Славян — славянин.

Славяншунос — славист, славяновед.

Славяншунос

Славяновед шел навстречу Алексу.

Он был чернобров, локтист, умеренно кривоног.

Славянами он уже давно не занимался, перейдя со славян сначала на бытовую электротехнику, потом — на посредничество при продаже квартир. Диплом филфака и начало диссертации были забыты у первой жены. Должен же он ей был в конце концов что-то оставить.

Неисследованные, забытые наукой славяне двигались мимо Алекса. Они возникали рядом со своим бывшим “ведом”, как “Запорожцы” рядом с “Мерсом”, и растворялись в боковом стекле. Временами они, возникая рядом, обращались к нему как к посреднику по квартирам. Как к славяноведу, к нему давно никто не обращался.

Он входил в квартиры, как в капитулировавшие крепости. Он видел в руках у хозяев невидимый белый флаг. И начинал торговаться, слегка покачиваясь на своих умеренно кривых ногах. Он был доволен ими, ногами. Они кормили его, как волка. А мимо проносился Ташкент. Проносились и сокращались в боковом стекле древляне, поляне, русичи... Энтузиастки в сарафанах прыгали через костры, постными голосами пели соловьи-разбойники. Волхвы стучались в редакции газет с чемоданами астрологических прогнозов. Славяновед шел, не обращая на этот сермяжный декаданс никакого внимания.

Славяновед шел, и город омывал его.

Зеленели светофоры, птицы пели о любви и какали на самой высокой ноте. Собственно, это и были белые невинные нотки, которыми птицы расписывали нотные линейки скамеек. Нет, на Славяноведа ни одна из нот не падала. Люди тоже пролетали мимо, поднимая руки, как голосующие на остановках в час пик. И Алекс шел навстречу Славяноведу, мужчина навстречу мужчине, горожанин — горожанину.

Вот Алекс попал в его зрачок.

Нос у Славяноведа был заложен, пришлось принюхиваться глазами.

Алекс, куртка, улыбка, сумка. Маленькие глаза, маленький нос, букинистический чай бежит по венам, смешанный с кровью потомственного растяпы. Квартиру продавать — не хочет.

Хриплая флейта самолета пронеслась по небу.

Мужчины разошлись. Славяновед спешил в свою квартиру, где его ждала Вера. Сидела на необъятном диване, поджав под себя ноги. Смотрела телевизор, заедая грецким орехом. Рядом валялась кошка.

Вера недавно попала в эту квартиру, просто притянулась к ней, как булавка к магниту. И замерла между Славяноведом, кошкой и телевизором. И бежал к ней Славяновед, миновав ее бывшего любовника. И плевалось янтарной слюною солнце, день первый.

Квартира у Славяноведа была трехкомнатной, семьдесят седьмая серия, комнаты раздельные, лоджия — ну просто вся в дереве.

Скамейка, подруга Скафандра

О такой Алекс не знал. Он вообще не был уверен, существует ли в Ташкенте женщина по имени Скамейка. И чтобы у нее при этом еще имелся друг Скафандр. Что можно с таким другом делать? В космос слетать. Еще что?..

Объявления, среди которых двигался Алекс, совершали свой круговорот. Только что фонарные столбы были покрыты ими, как цветущие вишни. Но вот идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем и сдувает объявления. Сдувает обрывки газет, вырывает кусочки бумаг из рук мучеников капитализма. Поднимает эти бумажные выкрики, икринки, целлюлозные голоса в воздух и лепит из них облако.

Это облако ползет по приторно-синему небу над Алексом и говорит ему нежным голосом:

Бизнес-активным и порядочным с 27 лет. 73-13-11.

Акриловые, шикарные ноготочки. Обучаю. 112-0...

Американская компания — серьезным. 156-...

Женщины! Это бизнес для вас. 1...

Накладчик-литейщик на термопласт-автомат.

Куплю волосы!!! От 70 см.

Приглашаются самостоятельные женщины.

Девушки на высокооплачиваемую работу.

Девушки на высокооплачиваемую работу.

Девушки.

Одинокая русская няня-домработница, проживание, питание.

Пожилая массажистка с секретами тайского массажа.

Одинокая женщина с ребенком, закинутым к свекрови. Ищет мужчину, который не ищет работу. Который умеет дарить цветы не только на восьмое марта. Который поймет, что ей хотя бы раз в неделю надо видеться с ребенком, вести его в парк и смотреть, как он, счастливый, катается на этих идиотских качелях. Кормить ребенка мороженым. Получать за это от свекрови по мозгам (ангина). И не только за это. Пенсия у свекрови с каждым днем все меньше. Вера должна приносить ей деньги, чтобы ее ребенок видел что-то в жизни, кроме этих пакетных супов. А еще свекровь вместо того, чтобы выращивать фиалки, как делают все воспитанные старухи ее возраста, вдруг ударилась в любовь. С каким-то соседом, понимаете, подъездный роман. Совершенно лысый гриб, Вера издали его наблюдала. А ребенок все видит и, главное, слышит, что за звуки ночью из комнаты его бабушки несутся. А Вера ему еще говорила раньше, дура: “Помогай бабушке, она старенькая”... Помогай, да.