- Не могли бы вы назвать ваши имя и фамилию...

Человек вздрогнул:

- Нет, нет, извините... Не могу я вам назвать их, не могу...

Смех куда-то ушел из него; теперь в маленьких глазах совершенно отчетливо горел страх. Впрочем, даже когда он смеялся, до глаз этот смех не доходил. Глаза вообще не реагировали на то, что вытворяли губы, плечи, пальцы, и жили собственной жизнью.

Как ни странно, следователи на отказ назвать имя ответили вяло, без стука кулаком и других штрафных санкций.

- Хорошо, - сказали они. - Скажите просто, как вас называть.

- Да-да, конечно... - закивал посетитель, отчего широкополая шляпа потеряла равновесие и съехала. - Но только можно чем-нибудь сначала занавесить вот это окно?

- Окно? Вам мешает яркий свет? Но у нас нечем занавешивать... У вас слезятся глаза? А если вы отвернетесь от окна - просто у нас нет никакой занавески...

- Нет занавески? - вскочил с желтого стула незнакомец. - Как же... Ну хорошо, мы сделаем так...

И, сорвав с себя, как собственную тень, серый плащ, набросил его на окно. Кабинет потемнел. Прозвучал - уже спокойный, хотя все такой же сухой и тонкий голос:

- Так лучше. Фамилия моя - Калиниченко.

Странная, подозрительная фамилия была записана, причем один из следователей по ошибке внес ее в тетрадку для учета пинков.

- Кем вы, господин Калиниченко, приходитесь господину...

- Никем, абсолютно никем, - заулыбался Калиниченко.

После того как окно оказалось занавешено, посетитель стал держаться развязно, хотя временами озирался и напоминал человека, только что очнувшегося от мучительного, как изжога, сна.

- Никем? - переспросили его Номера Один. - Неужели совершенно никем?..

И посмотрели на фотографию. Что-то общее обнаруживалось с разыскиваемым. Нос, например... или не нос, а те органы, которые около носа; глаза, там... Он уверен, что у них нет общих предков? Что же он тогда здесь делает?

Калиниченко снова покосился на окно. Распятый плащ шевелился на сквозняке.

- Я... я просто знаю, кто убийца.

И снова юркнул взглядом в сторону окна.

Плащ, вздрогнув, стал падать...

- Не-ет! - взвизгнул Калиниченко, вскакивая.

Он опоздал. Первый следователь, перегнувшись через желтый прямоугольник стола, уже окольцевал его тощее запястье наручниками. Второй, подскочив к окну, гремел шпингалетами, пытаясь открыть раму. Рама поддалась, ветер последнего этажа ударил в щеки и глаза. Следователь осторожно выглянул...

Вниз убегала голая, не считая куцых островков лепнины, стена. Внизу, во внутреннем дворе, темнели мусорные баки; возле них паслась собака, казавшаяся с высоты птичьего полета тараканом. Вверх и по бокам желтела все та же стена... Впереди, рассыпавшись по холму, блестел город...

- Никого. - Следователь захлопнул окно.

- Я так и думал, - хрипло отозвался из глубин кабинета другой, возясь с извивавшимся Калиниченко.

Тот был совсем плох: шляпа спрыгнула наконец с его головы, обнаружившей незнакомство с элементарной расческой... Запрокинутое лицо было смято страхом, губы произносили какие-то жалкие деепричастия.

Налитый для него стакан он выпил резкими крупными глотками. Кадык летал вверх-вниз по худому горлу: вот-вот от него оторвется и заживет своей жизнью.

- Ну, чего вы испугались? Взрослый человек... Почему вы не хотите отвечать на наши вопросы?

- Понимаете... - Калиниченко заглатывал второй стакан. - Я... я - архитектор...

- Ну и что?

- Я - архитектор. И мне лучше всего известно, кто убийца человека, которого вы разыскиваете.

- Так кто же он?

- Да, кто? Скажите, и мы его немедленно арестуем.

- Да... - пробормотал Калиниченко. - Теперь уже не имеет значения. Мне все равно осталось...

Набрав в легкие прокуренный кабинетный воздух, выдохнул:

- Он! - И покосился на окно. Еще тише: - Он... Город.

- Убийца... город? - Брови следователей подскочили. - В каком смысле?

- В прямом. - Калиниченко вытер губы свободной от наручников рукой.

Следователи снова переглянулись:

- Скажите, господин... э-э, а вы, случайно, никогда не обращались...

- К психиатру? - Калиниченко перестал вытирать губы; взгляд замер, словно споткнувшись обо что-то. - Не только обращался, а собственной персоной лежал в психушке, правда, недолго, недолго... Я понимаю и полностью разделяю ваше недоверие. Но если вы выслушаете меня, вы поймете, что это все не бред... То есть бред, но не мой... Мой тоже, но... и отстегните, пожалуйста, эту железяку!

Поворочал кистью, сжатой наручниками, - длинные готические пальцы скривились, словно над чем-то смеялись или плакали.

Наручники разомкнулись. Калиниченко, потирая освобожденную кисть, торопливо рассказывал.

Да, он архитектор. Вымирающая профессия в нашем городе, в музей ее надо, под стекло и сигнализацию. Почему? Женщины наши рожают редко и без аппетита, население не растет, домов всем хватает; старые дома сносить запрещается, а они у нас все поголовно старые. То есть с исторической ценностью. Честно говоря, его надо было отправить в желтый дом еще тогда, когда он решил учиться на архитектора.

Но он был по уши влюблен в город. Он хотел изучать его архитектуру, безумец. Он испытывал почти физическое томление по нему... Вы улыбаетесь, господа следователи, но, хотя у вас респектабельные и приятные на вид улыбки, они здесь не совсем уместны.

Бывают загадочные разновидности любви.

Бывает любовь-выздоровление, но чаще случается любовь-болезнь. Он болел. Оказываясь на безлюдных улицах, он ласкал оштукатуренную плоть города, прижимался щекой к бедрам многоярусных колоколен, целомудренно целовал теплый мрамор китайских павильонов и турецких бань... Что? больше ничем он не прижимался - как они могли такое подумать... Его любовь к городу была чистым юношеским костром; болезнью, но болезнью светлой, с иголочками нежности, рассыпанными по телу...

Особенно... особенно к этому стилю.

Сладчайший стиль, в который по божественному - как тогда казалось - замыслу одет наш город. Его имя пело и веселилось в колокольне моего горла. Оно начиналось с капризно сжатых губ - б, перенесясь на язык, сгибало его вибрирующей аркой - р, наконец, скатывалось по нему, как по катальной горке, чтобы выдать финальное двойное - к... Барокко!

Барокко...

Я бредил этим стилем. Я рисовал его, как натурщицу, целыми днями. Знаете, что означает "барокко"? Жемчужину. "Жемчужину причудливой формы". Я помешался на этой жемчужине. Во мне звучало: десюдепорт... десюдепорт... маскарон... курдонёр, сандрик, пинакль, тимпан, маскарон... Музыка. Слышите? Вы обязаны услышать музыку, если только не оглохли в этом страшном кабинете, со своей кушеткой... Курдонёр...

- Выпейте еще воды. - Флегматичные руки поставили перед ним стакан, в котором, как в искаженном зеркале, расплывались силуэты следователей.

- Курдонёр, - пробормотал Калиниченко. Слеза, перебежав щеку, запуталась в лабиринте рыжей бородки и погасла. О, сколько слез умерло в его бороде. Маскарон.

А потом он встретил Анну.

Это произошло, когда он зарисовывал церковь Фомы. Она стояла неподалеку, кого-то ждала. Белая-белая Анна. Белый плащ. Белый зонт, по которому стекал белый дождь. И он стал рисовать ее вместе с церковью. Вместе с маскаронами, немыми флейтами колонн... А она все стояла, белая в белом, и он увидел ее лицо.

У нее было лицо города.

Хотя она была в темных очках, а на щеках и губах полыхала косметика.

Потом он часто брал ее с собой, когда шел зарисовывать какой-нибудь вид. Она оказалась не только лицом города - она была его мелодией. Без нее город потрясал только зрение, наваливаясь на глазное яблоко всем своим великолепием. С ней он оброс звуками, заветвился тончайшими запахами - сырости; прорастающего каштана, солоноватого, как кровь, кофе из Арабского квартала, айвового ворса...

Он рисовал ее - вначале маленькую фигурку, затерянную среди колонн и арок; потом ее лицо приближалось. Ее густые волосы постепенно заслонили собой тощие городские фонтаны, бившие из мраморных ртов и попок... Влюбленные ходили, сплетясь пальцами, и город от ревности подбрасывал им под ноги глубокие лужи. Но архитектор не обращал на них внимания и смеялся; днем он рисовал ее лицо, арки бровей, пинакли ресниц, сандрик челки, рокайль тончайшего уха - а вечером прижимался щекой, губами к этой стыдливой архитектуре... что? нет! он уже сказал - только губами, только щекой и губами. Она была девственницей. И он был им. Сумасшедшим девственником...


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: