Мы уподобили общественно-политическую жизнь XVI века положению спящего узника в горящей тюрьме. В XVI веке европейские умы соблазнились миражами Священной Римской империи под эгидой Католической церкви, хотя английский король Генрих VIII и Мартин Лютер уже в клочья разрывали ткань католицизма.
В XVII и XVIII веках эти миражи превратились в мечту об абсолютной монархии. История Европы того времени с некоторыми вариациями повествует о стремлении консолидировать монархии, сделать их самодержавными и распространить их власть на более слабых соседей. Эта мечта вызвала упорное сопротивление сначала землевладельцев, а с развитием торговли и ремесел — торговых и состоятельных слоев. Ни одна из сторон не получила решающего перевеса — короли то побеждали, то шли на уступки. В одном случае мы видим монарха, ставшего солнцем и центром своего национального мира, и совсем рядом с ним — крепкий торговый народ, установивший республиканское правление[42].
Обычный герой в этих национальных драмах — королевский министр (в католических странах — он еще и прелат), который не только служит королю, но и подавляет его волю своей незаменимостью.
Размеры нашей книги не позволяют подробно пересказать все перипетии этой драмы. Торговый народ Голландии создал протестантскую республику и сверг власть Филиппа Испанского, сына императора Карла V. В Англии Генрих VIII и его министр Вольсей, а также Елизавета I и ее министр Берли закладывали основы абсолютизма, которые были подорваны неблагоразумным правлением Якова I и Карла I. Обвиненный в государственной измене, Карл погиб на эшафоте (1649 г.) — абсолютное новшество в политической жизни Европы. Двенадцать лет Британия оставалась республикой, а потом возродившаяся, но неустойчивая королевская власть во многом зависела от парламента, пока Георгу III (1760—1820 гг.) не удалось возобновить влияние короны. Успешнее всех оказались французские короли. Два великих министра, Ришелье (1585—1642 гг.) и Мазарини (1602—1661 гг.), выпестовали абсолютизм, чему способствовало продолжительное правление одаренного немалыми способностями «великого монарха» — короля Людовика XIV (1634—1715 гг.).
Его можно считать образцовым европейским государем. Это был исключительно талантливый король; амбиции преобладали у него над низменными вожделениями, и его энергичная внешняя политика вела страну к банкротству, хотя он неизменно сохранял при этом величественность, до сих пор вызывающую восхищение. Его ближайшими целями было укрепление единства Франции, распространение ее границ до Рейна и Пиренеев и поглощении Испанских Нидерландов. В дальней перспективе он видел французских королей во главе преображенной Священной Римской империи в роли преемников Карла Великого. Он сделал подкуп методом государственной политики, едва ли не более важным, чем война. На содержании у него находились английский король Карл II и большая часть польской аристократии. Деньги его подданных разлетались по всему свету. Но главным «призванием» короля было великолепие и величие. Весь мир восхищался его помпезным Версальским дворцом со множеством зал, галерей, террас, фонтанов, парков и аллей…
Версаль вызвал повсеместные подражания. Все короли и государи Европы, вплоть до мельчайших князьков, принялись строить собственные версали, стараясь растратить как можно больше денег своих подданных, а дворянство — перестраивать и расширять свои замки по новому образцу. Развилось обширное производство роскошных тканей и стильной мебели. Расцвели искусства и ремесла, связанные с предметами роскоши: гипсовая скульптура, фаянс, золотильное дело, тисненая кожа, драгоценные картины, изящные книги… Среди зеркал и роскошной мебели обитали какие-то небывалые мужчины, в пудреных париках, в шелках и кружевах, на высоких каблуках, и еще более поразительные дамы с прическами в виде башен, в каких-то невероятных сооружениях из шелка и атласа на проволочных каркасах. А в центре — великий Людовик-Солнце, не замечавший угрюмых глаз, смотревших на него из темных низов, куда не достигали лучи королевского сияния.
Все это время немецкий народ оставался политически разъединенным, а множество герцогских и княжеских дворов из последних сил подражало версальскому великолепию. Тридцатилетняя война (1618—1648 гг.) — опустошительная схватка шведов, немцев и чехов за колеблющиеся политические преимущества — на целое столетие подорвала жизненные силы Германии. После Вестфальского мира 1648 г. в центре Европы появилось замысловатое «лоскутное одеяло» из княжеств, герцогств, свободных городов и т. п.; одни из которых входили в империю, другие оставались сами по себе. Шведская рука протянулась в глубь Германии, но Франции до Рейна было еще далеко. Среди всей этой чересполосицы, выиграв несколько войн, набирала силу Пруссия (королевство с 1701 г.). У Фридриха Великого (1740—1786 гг.) был свой Версаль в Потсдаме, где говорили и читали только по-французски и вообще старались превзойти самого французского короля.
В 1714 г. курфюрст Ганноверский получил в наследство английский престол, и еще одно государство прибавилось к списку тех, кто входил в империю только наполовину.
Австрийская ветвь потомков Карла V сохраняла императорский титул, однако тем временем на Востоке тоже появился император. После падения Константинополя (1453 г.) великий князь Московский Иван III (1462—1505 гг.) объявил себя наследником византийского трона и взял гербом византийского двуглавого орла. Его внук Иван IV Грозный (1533—1584 гг.) принял титул цезаря (царя). Но лишь во второй половине XVII века Россия перестала казаться европейцам чем-то далеким и азиатским — царь Петр Великий (1682—1725 гг.) вывел ее на европейскую сцену. Он основал в устье Невы новую столицу — Петербург — как окно между Россией и Европой, а в восемнадцати милях от него устроил свой Версаль — Петергоф. Был приглашен французский архитектор[43], возведший там террасу, фонтаны, каскады, картинную галерею, парк и прочие атрибуты великой монархии. Как и в Пруссии, придворным языком в России стал французский.
Крайне невыгодное положение между Австрией, Пруссией и Россией занимало Королевство Польское, очень плохо организованное государство крупных землевладельцев, которые слишком ревниво относились к своему значению и потому вручали королю (к тому же избираемому ими) лишь номинальную власть. Польше суждено было стать жертвой раздела между тремя соседями, несмотря на все старания Франции сохранить ее в качестве независимого союзника. Швейцария являлась конфедерацией нескольких кантонов-республик; Венеция также была республикой; Италия, подобно Германии, оставалась разделенной на мелкие герцогства и княжества. Папа правил в своих владениях как светский государь, старавшийся сохранить поддержку католических королей, и уже не вмешивался в их дела с назидательными напоминаниями об интересах христианского сообщества. Уделом Европы, лишившейся общей политической идеи, стало разделение и разнородность.
Все эти суверенные государства и республики вынашивали планы расширения за счет своих соседей, каждое проводило «международную» политику агрессии и захватнических союзов. Сегодня мы, европейцы, живем в последнем периоде эпохи разношерстных независимых государств и страдаем от их взаимной вражды и подозрительности. История былых времен становилась все более бессмысленной и удручающей. Нам рассказывают, что такая-то война произошла по проискам любовницы такого-то короля, а такая-то была спровоцирована соперничеством двух министров. Сплетни о подкупах и интригах вызывают только отвращение, но куда важнее то, что, несмотря на множество границ, книги и идеи продолжали распространяться, а число изобретений неуклонно расти. В XVIII веке возникла литература, глубоко критически и даже скептически относившаяся к монархии и вообще к политике. Такая книга, как вольтеровский «Кандид», уже полностью отвергала бессмысленность европейского мира.