Проследив с небольшой возвышенности за косулями и убедившись, что те легли отдыхать, они круто развернулись и, сознавая, что проделана большая и кропотливая работа, гордо подняв хвосты, побежали к пещерам.
НЕПОДАЛЕКУ ОТ ОЗЕРА
Неугомонное время мелкой рысцой обегало землю, заставляя ее по весне наряжаться в цветистое платье, благоухать ароматами поднявшихся зеленой стеной трав. По осени оно безжалостно срывало лоскутки яркой ткани с берез и осин, усмехаясь в ответ на их отчаянную мольбу продлить веселое лето.
Время неумолимо и беспристрастно: зимой оно нагонит тяжелые, низко плывущие свинцовые тучи, и посыплется из них белый, невесомый пух на поля, на реки, на горные хребты. И вздохнет тогда земля с облегчением, расправит плечи и возликует, громогласно заявив о вновь пришедшей молодости.
Под снежным, мягким пластом из года в год обновляется земля, стирает следы насилия, сглаживает ямы и рытвины. зализывает снежным языком глубокие раны, чтобы по весне зазеленеть изумрудным ковром и никому и ничем не напомнить о прошлых трагедиях. Так уж устроен мир. Не выживешь в нем, если не веришь, что прекрасна земля. что подаренная жизнь есть творение ее рук и что жизнь легче отнять, чем сохранить. Ничто не должно наводнять душу страхом, превращать в пытку сам факт существования.
Потому и обновляется земля. Зимой прячется под снегом, весной наливается соком и зацветает, растет, ширится, гремит жизнеутверждающим маршем.
Бежит время. Бежит время и не думает остановиться... Нельзя ему останавливаться.
Стояло теплое бабье лето. В воздухе летали тонкие паутинки. Цепляясь за кусты, они, едва уловимые для глаз, трепыхались на ветру флагами осени. Пахло прелыми листьями, безудержно осыпавшимися с ветвей, устилавшими пожухлую траву треугольниками, кругами, ромбиками различных цветов и оттенков.
Высоко в небе, едва шевеля крыльями, тупым клином плыли журавли. Горластые утки с раннего утра собирались в громадные стаи, кружились над озером, пока от общей массы не отделялась стайка-другая и рванными ленточками не улетала в сторону юга.
Остальные утки прятались по камышам или сбивались на чистой воде черными плавучими островками, набираясь терпения и сил для предстоящего перелета.
…Неподалеку от озера в густом орешнике чутко дремала косуля. Рядом с ней, прижимаясь к телу матери, сладко спал маленький косуленок, смешно шевеля во сне бархатными губами.
Над ними в безоблачной вышине кружил коршун. Дыхание земли то поднимало его вверх, то бросало вниз, но он упорно продолжал делать круги, отыскивая притаившуюся добычу.
Шумный ветер лениво терся о высохшие травы, слегка покачивая вербы, шнырял по орешнику, вороша ржавые листочки, издававшие тихий, бесконечный шелест.
Косуля то и дело прядала ушами, прислушиваясь к тревожной тишине, нарушаемой ласкающим слух и убаюкивающим мелодичным звоном листвы. Она часть вздрагивала, открывала большие глаза с затаенной в них грустью, озираясь по сторонам и, остановившись взглядом на косуленке, спавшем глубоким сном, тянулась к нему, облизывая шероховатым языком мягкую шерстку, и, словно убедившись, что ее малыш жив и здоров, опять погружалась в беспокойный сон.
Да и откуда ему быть спокойным, если даже во сне преследовал завистливый собачей лай. Он острым сучком раздирал ушные перепонки, заполняя мозг безотчетным ужасом. Ей все еще не верилось, что собаки перестали преследовать их и оставили, наконец, в долгожданном покое.
Ее малыш, кажется, с честью выдержал экзамен на мужество и выносливость. «Бедняжка. Славная крошка. Не пугайся жизни, не береди себе сердце напрасными тревогами. Твои пути еще не раз перехлестнутся с лесными разбойниками. Я знаю, ты обманешь и уйдешь от острых зубов. Когда вырастешь большим, станешь сильным и ловким, помни: беспечность и страх наши первые враги. Будь всегда осторожным, не теряй головы при любых обстоятельствах, и тогда собакам придется глотать пыль из-под твоих копыт. Разве смогут они догнать тебя, сынок! Никогда. Вот и сейчас они где-то тащатся по горелой пади, а мы уже успели отдохнуть и набраться сил. Спи, сынок. Солнце высоко. До вечера еще далеко».
Неожиданно косуля почувствовала необъяснимую тревогу. Она мгновенно поднялась на ноги, а малыш, как спал, так и спит, в калачик свернувшись. Истомился маленький от длинной погони, едва ножки унес.
Огляделась коза, принюхалась, не может понять, отчего ей тревожно сделалось. Все спокойно вокруг, травы пахнут сладко и соблазнительно. Захотелось козе перекусить, но здравый рассудок верх одержал.
Шелестят травы. Советуют: «Одумайся, коза, пораскинь умом. Косуленку на дню дважды не уйти от острых зубов. Выдохся малыш. Устал очень. Лучше ляг под кусты. Не красуйся на виду. Дождись ночи и гуляй себе смело».
СТАЯ ЗА РАБОТОЙ
На голоса Верного и Стрелки собралась собачья свора, готовая в любой момент последовать за вожаком. Шайтан осмотрел возбужденно поскуливающих псов и гневно поднял правую лапу.
Наступила мертвая тишина, прерываемая тяжелым, свистящим дыханием Верного и Стрелки.
«Вперед»,— подал команду Шайтан едва уловимым движением головы.
Первой сорвалась с места Стрелка, за ней последовали Верный, Шайтан и все остальные псы.
Стая пробиралась по низинке, огибая рухнувшие от дряхлости огромные кедры, липы и словно облитые красной краской ели.
По низинке бежал небольшой ручей. Полноводный весной, веселый и общительный летом, к осени ручей совсем растерял живительную влагу. Он спрятался под каменные глыбы и журчал там утробным, глухим говором, наводя скуку на обступившие его кусты черной смородины.
Томимые жаждой, некоторые псы торопливо облизывали влажные камни и, не мешкая, занимали свои места в цепочке молчаливых, угрюмых партнеров.
Неподалеку послышался тонкий, дребезжащий голосок зайчонка, появившегося на белый свет, наверное, в последних числах сентября. Редкая зайчиха прибежит ему на помощь, накормит и обогреет. Скорее всего, угодит он на обед какому-нибудь хищнику.
Псы скрежещут зубами, кидают злобные взгляды в сторону скученных елей, откуда продолжает лететь писк, и виновато опускают головы. Стая шла на работу, и никакая дичь, никакая другая добыча не могла расстроить ее ряды, заставить раскрыть пасти и подать голос.
...Вскоре перед псами открылась марь, окаймленная с севера пышной бахромой камышей, с запада — темной стеной леса, забрызганного желтой и красной краской — любимыми цветами осени. К югу марь растворялась в низкорослых ивняках и карликовых березках, сумевших выжить на болотистой земле, пахнущей гнилью, насыщенной ядовитыми парами, которые тонкими струйками выползали из земных глубин.
По команде вожака стая растянулась в виде подковы на несколько сот метров, в центре которой находилась ничего не подозревавшая косуля с детенышем.