— Не сердись, Этоа, — мягко сказал Ваахоа. — Я не знал, что ты уже здесь… А этот человек — гость твоего отца.

Жрица ожгла Тангола пронзительным взглядом. Словно уколола в сердце. "Как странен и дик ее взор!" — подумал Тангол, ощущая гулкое биение крови в висках.

— Спой еще… — неожиданно попросил он.

В темных глазах Этоа вспыхнуло пламя. Качнув головой, она повернулась и ушла за колонны… Где-то слабо вскрикнула птица, в пальмах прошуршал ветерок. Снова зазвучала раковина, но мелодию Этоа, немолчно звучавшую в душе, Тангол больше не слышал.

Скрывая в пальцах улыбку, Ваахоа делал вид, что потирает нос.

Рождалась и умирала в небе луна, за ее фазами послушно следовали приливы. Нан-Мадол, город на каналах, жил своей непонятной жизнью. По-прежнему в его бухтах теснились корабли из многих стран. Время неслышно проносилось над островом. А Тангол, забыв обо всем, трудился в "библиотеке" Нан-Катарала, постигая знания, скрытые в узелковых письменах… Ваахоа не показывался неделями.

Чем он был занят, мореход не интересовался… Плавание в Гавайиду все откладывалось: миссия, порученная Ваахоа, была слишком трудной — он должен был склонить могущественных вождей Гавайиды к союзу "дружбы и любви". Тшаутелур ожидал вестей от торговцев, которые полгода назад отправились на разведку. Лишь по их возвращении можно было что-то решить.

— Рано или поздно, а мы отплывем, — с жаром твердил Ваахоа в часы кратких встреч. Сейчас они сидели с Танголом в одной из потайных комнат Храма. Лоцман Ватеа готовит самое большое в Матолениме каноэ! Он будет сопровождать нас.

— Скорее бы… — тяжко вздыхал Тангол. — Я тоже устал ждать.

Видение Реки неотступно возникало в его воображении: психомодель Орза не давала ее забыть… Но все чаще видения, навеваемые Орзом, заслонялись загадочным образом Этоа. Тангол несколько раз пытался встретить жрицу тщетно! Однажды он заметил фигуру в ритуальном плаще, скользнувшую меж колонн в сумерках. Но то был мужчина. Заговорить с ним не удалось.

Потом Тангол решил проникнуть к бассейну Священного Угря, но путь ему преградил рослый воин: выступив из темной ниши, он выразительно посмотрел на морехода… Эта немая сцена долго жила в памяти Тангола.

Спустя двадцать лун опять появился Ваахоа, радостный и озабоченный одновременно.

— Наконец-то, друг! Отплывем скоро. Каноэ почти готово и ждет нас в бухточке северного побережья.

… Завершив чтение связки волоконного письма, Тангол вышел к порталу Храма — отдохнуть, полюбоваться ночным небом. И тут из-за колонны, украшенной знаками созвездий, возникла высокая фигура в белом.

— Господин… — тихо позвал мелодичный голос. У Тангола оборвалось сердце. Он стоял, не решаясь обернуться, и отчетливо слышал взволнованное дыхание.

— Я знаю… ты уходишь в плавание.

Потом Этоа сжала его плечо, мягко потянула к себе:

— Спрячемся, нас могут увидеть.

Ему все еще казалось: это сон, блаженный сон. И голос Этоа, и ее дыхание; уходящие ввысь колонны из базальта; таинственный шелест кокосовых пальм; яркие звезды в просветах над головой.

— Гавайида очень далеко, — шептала девушка. — Но ты возьмешь меня с собой, да?

— Ты хочешь покинуть родину? Ты, дочь Верховного? Он закрыл глаза, чувствуя, как под нежной кожей ее пальцев, сжимавших его плечо, пульсирует горячая кровь.

— Что мне отец? — Во тьме ее глаза сверкнули странно, дико: — Я дочь атоллов, моя мать была кауна! Я задохнусь в каменных мешках Нан-Катарала. Ветер и волны с детства были моей колыбелью. Отец же принуждал меня быть жрицей в Храме. Я ненавижу его!..

Тангол задумался.

— Хорошо… поговорю с Ваахоа. Завтра!

— Уже поздно! — горячим шепотом проговорила Этоа. — Ибо в полдень с восточных атоллов приплыл мой дядя по матери и сказал: "От южного горизонта плывет Тумунуи".

Тангол отшатнулся, впился взглядом в сверкающие зрачки.

— Это правда?! Действительно плывет Тумунуи?

Широко распахнув бездонные глаза, Этоа твердила в пароксизме отчаяния:

— Все рушится… Тумунуи будет беспощаден! И стены Нан-Мадола порастут травой забвения. Боги отвернутся от нас, камни обрушатся в бассейн Угря. Хааннах!.. — Она повернулась и исчезла во мраке.

Тангол и Ваахоа с верхней галереи Нан-Катарала напряженно всматривались в горизонт. Белесый Кива полого вздымался к черте окоема, и оттуда к острову Матоленим медленно подплывали огромные двойные каноэ. Их было множество.

— Как быстро отыскал Нан-Мадол мой брат… — пробормотал Тангол с удивлением. Он забыл, что с момента бегства в Нан-Мадол минуло более года.

Ваахоа разом сник, безвольно прислонился к колонне Храма. В душе жреца были пустота и отчаяние. Неужели все потеряно, и он никогда более не увидит Серых скал, где его ждет Пинтод, не услышит шума зеленой стены леса, плеска Великой реки?

На причалах собралась огромная толпа. В нижнюю бухту стремительно влетело узкое черное каноэ с косым парусом и пучком травы на мачте. То был знак бедствия! "Похоже на пирогу кауна, — подумал Тангол. — Кто это?" Размазывая по свирепому лицу траурную краску, посланец кауна хрипло восклицал:

— Горе Нан-Мадолу! Идет Тумунуи!.. Будет страшная битва!

Заметив Тангола, вождь скорбно кивнул ему. Прибежавшие из Нан-Танаха телохранители подняли кауна на плечи и скорым шагом понесли к тшаутелуру. Еще долго звучал вдали низкий бас вестника беды: "Лю-у-уди! Идет Тумунуи…"

В гаванях началась паника: десятки судов из Гавайиды, Сипангу, с атоллов спешно выбирали якоря. К полудню порт вымер.

Тангол снова вернулся в Нан-Катарал. "Неужели Момо помог Тумунуи отыскать Нан-Мадол? Нет, он не мог сделать этого", — думал он, угрюмо глядя, как толпы воинов переправляются на плотах к островкам Томуна.

Ваахоа недвижно стоял у колонны. Вдруг он уныло покачал головой и застонал:

— Все рушится, друг мореход! Ночью, перед рассветом, Ватеа сказал мне: "Каноэ готово, можно отплывать". А я, глупец, отложил до утра. И вот оно, это утро!.. Горе мне!

В полдень флот Тумунуи медленно втянулся в гавань. Горожане лихорадочно укрепляли подступы к Нан-Танаху. Повсюду сновали жрецы, выкрикивая: "Лю-юди! Готовьтесь к битве! Нан-Мадол недоступен врагу".

Огромные двойные каноэ Тумунуи, продвигаясь вдоль Нан-Молукана, высаживали отряды воинов. Оглашая воздух диким свистом, они карабкались на террасы и насыпи. Устилая своими телами базальтовые платформы, облепили укрепления Томуна… Хрипы и стоны раненых, крики сражающихся — все это катилось в сторону внутренней гавани. Томун едва продержался до заката — и пал. Флот Тумунуи заполонил бухты, факелами запылали немногие боевые каноэ Нан-Мадола… К ночи разразился шторм, и ураганный ветер гнал на город тучи искр, тлеющие паруса, обломки мачт. Нан-Мадол горел. Огненное зарево охватило полнеба.

Нан-Мадол не спасли колоссальные стены — наступавшие пробили их таранами. Зато под грандиозной платформой, где высился Нан-Танах, яростный бой длился больше суток. Тшаутелур и вожди, забывшие за годы мира искусство сражаться, велели уцелевшим воинам втащить наверх базальтовые блоки и закрыть ими все входы во дворец. Горожанам роздали оружие, приказали до конца оборонять платформу. Вместо этого они пошли сдаваться южным варварам. Однако Тумунуи не понял их намерений — и все они были перебиты.

К утру полусгоревший Нан-Мадол сдался. Лишь дворец Нан-Танах не покорился. К нему на плечах дюжих телохранителей поднесли Тумунуи. Поглядывая на черные стены, правитель сказал с усмешкой:

— Ну что ж, тшаутелур сам залез в ловушку. Тем лучше!

Ваахоа и Тангол тоже были в числе защитников Нан-Мадола. Осознав к утру, что все кончено, они подземным ходом возвратились из Нан-Танаха в Храм. Задыхаясь от усталости, в покрытой копотью одежде поднялись на крышу Нан-Катарала… Близился новый день, жарко пылала на востоке заря. Укрепления Томуна курились чадным дымом, а в бухтах и каналах не было видно воды: так густо стояли там каноэ Тумунуи.