- Я предпочла бы поехать за ней сама, монсир.

- И почему я не ждал другого ответа?

- Возможно, потому, что я не видела её более семи лет, - серьёзно сказала Лусиана, и Уилл невольно сморщился, вновь искренне ей посочувствовав.

- Вам не стоит путешествовать в вашем положении.

- Сир, - Лусиана взглянула на него без улыбки на губах, но Уилл теперь научился распознавать намёк на улыбку в морщинках, едва заметно складывающихся в уголках её глаз, - смею верить, память ваша не столь коротка, чтоб вы забыли, что я предпринимала и более опасные путешествия ещё и не в таком положении.

В ответ на эти довольно загадочные для Уилла слова Риверте хмыкнул.

- Да уж, как такое забыть. Ну хорошо. Я завтра же напишу Рикардо, порадую его новостью. Он, бедняга, ждал этого события больше нас с вами. Полагаю, в ответном письме он не сможет не преподнести и вам, и мне подарки, которых мы ждём так долго.

- Вы это называете подарками, сир? Я это называю расчетом по заключённому соглашению.

- Как хотите, так и называете, менее приятным оно не делается, не так ли? - сказал Риверте и подмигнул Уиллу. Он был в превосходном настроении, а это означало, что ночь сегодня будет особенно бурной, и Уилл невольно сжал под столом колени. Лусиана бросила на него взгляд, потом отвела глаза, пряча улыбку. Странно, почему раньше он не замечал, как часто она улыбается? Вот так, полунамёком, одними глазами, так что если не ждать этой улыбки и не искать её - ни за что не заметишь...

Всё было хорошо; всё было просто прекрасно. Король вот-вот отправит Риверте в Аленсию, и Уилл, разумеется, поедет с ним. Несмотря на то, что отношения между ними тремя окончательно прояснились, Уилла всё же немного смущало присутствие рядом сиры Риверте; когда он окажется на расстоянии от неё, ему станет легче и спокойнее. Они поплывут через море на военном корабле, а потом будут штурмовать аленсийские порты, и будет война, а Уилл хотя и не любил войну, но вид Риверте в полном боевом доспехе, взлохмаченного, с лицом, потемневшим от копоти и жара битвы, неизменно вызывал у Уилла жаркое и крепкое возбуждение. Однажды, во время руванской кампании, они сделали это на пушечном орудии, том самом, которое вошло в обиход военных сражений с лёгкой руки Риверте и до сих пор оставалось главным преимуществом вальенской армии перед противником. На корабле они этого не делали ещё ни разу. Уилл с любопытством думал, каково это будет при умеренной качке. А при сильной? Его снедал исследовательский интерес.

Аленсийская кампания вот уже два года была розовой мечтой, непроходящим капризом и навязчивой идеей графа Риверте. Когда Руван был наконец покорён, Вальенская Империя провозглашена и попытки мятежей по всей её территории подавлены, на континенте воцарился мир - впервые за те четырнадцать лет, что прошли с дня назначения Фернана Риверте главнокомандующим вальенской армии. Все государства, граничащие с Вальеной, либо превратились в её провинции, либо дали её королю вассальную присягу и обязались на бессрочную выплату ежегодной дани - которая использовалась, в свою очередь, для снаряжения ещё большей армии и захвата ещё больших территорий. Но два года назад, покорив Руван, Фернан Риверте и Рикардо Великий дошли до моря. Идти дальше было нельзя, во всяком случае - пока, так как Вальена, не имевшая собственных внутренних вод, не обладала достаточно сильным флотом для ведения военных действия на воде. Аленсия была небольшим островным княжеством, отделённым от Рувана и прочих континентальных государств широким проливом и многими милями морского пути. Эти мили, а также неприступные скалистые берега, оберегали её от вторжения надёжнее крепостных стен. Рикардо едва бросил взгляд на вытянутое зелёное пятнышко посреди карты, обозначавшей границы его империи - и тут же отвёл глаза, в буквальном и переносном смысле. Он был монархом столь же осмотрительным, сколь и сильным; отнюдь не чураясь военной агрессии, он, тем не менее, знал, что это не универсальное средство, и был готов при случае заменить его интригами и дипломатией. Аленсией, по тамошней традиции, правила женщина - престарелая княгиня Олана, женщина хитрая, властная и самоуверенная, однако, по мнению короля Рикардо, достаточно здравомыслящая, чтобы сознавать могущество своего опасного соседа. Пока что между Вальеной и Аленсией сохранялись торговые отношения - Аленсия сильно зависела от поставок вальенского зерна - однако о вассалитете, не говоря уж о присоединении княжества, и речи идти не могло. Именно потому Фернан Риверте и забрал себе в голову, что следующей страной, сменившей цвет на карте с зелёного на красный, станет именно княжество Аленсийское. С учётом геополитических обстоятельств это было практически неразрешимой задачей даже для него; именно поэтому он не мог за неё не взяться.

Но беда в том, что король - теперь уже император - Рикардо новой войны не хотел. Он считал, что народу, солдатам и казне пора отдохнуть. Риверте любезно с этим согласился и спросил, хватит ли народу и казне двух недель; с солдатами он обещал как-нибудь договориться сам. Рикардо Четвёртый был политиком; Фернан Риверте был завоевателем. Благодаря этому отличию они так хорошо дополняли друг друга и так жестоко ссорились время от времени. В давние времена, столкнувшись с очередным приступом ослиного упрямства у своего главнокомандующего, король остужал его пыл, упрятав на месяц-другой в тюрьму, или в крайнем случае отправив в ссылку. Он, без сомнения, поступил бы с ним так и теперь, если бы Вальена не стала империей большей частью благодаря именно этому упрямству и одержимой настойчивости Риверте. Он создал эту империю, он был народным героем - народных героев в тюрьмы не сажают.

Народных героев женят и ссылают в очаровательные пасторальные замки.

Уилл был в курсе всей этой непростой ситуации почти с самого начала. Риверте любил оттачивать на нём свои мысли, как он это называл - то есть поднимать посреди ночи с постели, сажать за стол, сонного и зевающего, расстилать перед ним карту с миллионом совершено непонятных пометок и кидаться в бурные рассуждения о стратегических и тактических планах. Уилл мало смыслил в этом, но старался слушать очень внимательно, зная, что Риверте его мнение вовсе не нужно - ему нужен слушатель, нужна публика, потому что на публике он всегда входил в раж и начинал производить новые идеи с какой-то просто пугающей скоростью и напором. В конце концов он резко выпрямлялся, восклицал: "Чёрт побери, ну конечно! Конницу нужно пускать по левому флангу - как мне это раньше не пришло в голову?! Уильям, вы просто гений!" Уилл, ни слова не проронявший всё это время, скромно молчал, беззвучно вздыхая от облегчения, когда удовлетворённый Риверте милостиво отпускал его обратно в постель, досыпать. Иногда он, впрочем, желал немедленно отпраздновать приход удачной идеи соитием. Уилл не возражал. Ему нравилось это. Он любил это. И ни разу не пожалел, что выбрал всё это для себя.

И вот, два года назад он стал обращать внимание, что план нападения на Аленсию вытеснил все прочие проекты Риверте. Его кабинет теперь вечно был завален морскими картами и атласами водных путей; он то и дело просил Уильяма сбегать в библиотеку и принести труд того или иного выдающегося навигатора или трактат по истории военно-морского дела. Тогда это было скорее досужей попыткой развеять скуку, потому что в Вальене настал мир, и Риверте изнывал от безделья. Раньше Уилл не раз слышал от него, что Аленсия - крепкий орешек, но теперь он явно вознамерился этот крепкий орешек разгрызть, даже если это будет стоить ему пары сломанных зубов. Флот у Аленсии был очень сильный, их порты из-за многолетней вражды с другими островными державами были прекрасно защищены с моря. Король Рикардо полагал, что получит Аленсию в ближайшие пять-восемь лет путём угроз, торговых интриг или династического брака; Риверте же утверждал, что его водят за нос, и что если и брать Аленсию в оборот, то сейчас, когда они не ждут нападения. Казалось, это не мог быть тот самый человек, который намеренно предотвратил кровопролитие при захвате Хиллэса, выйдя в бой один на один с лучшим воином врага. С другой стороны, битва есть битва, даже если вместо крови тысяч прольётся кровь лишь одного. Но чьей-то крови пролиться надо. Фернан Риверте не умел, не хотел и не мог жить по-другому.