В это мгновение где-то рядом послышался звонкий, переливчатый соловьиный свист.

— Давненько не слышал я соловьев, — шопотом сознался Мартын. — Красиво спивает птаха!

Соловей пел так, будто выступал на заключительном туре вселенского конкурса вокалистов. Трели его струились среди притихших деревьев, взвивались к луне. И вдруг он смолк.

Под чьими-то шагами заскрипел песок аллеи.

— Эх, спугнули пичугу! — кулаком стукнул по колену Мартын.

Но соловей запел снова. Его песня, очевидно, загипнотизировала девушку: когда Мартын взял крепкую маленькую Надину руку и положил ее в свои большие ладони, то Надя даже не пошевельнулась.

И опять трель прервалась.

— Кто-то сюда идет, — сказала Надя и высвободила пальцы.

— Юрка! — закричал Мартын.

Вместо ответа Можаев залился соловьиным свистом.

— А мы думали, что соловей был настоящим, — разочарованно сказала Надя.

— Люди, Наденька, на природе немножко… глупеют. Надо знать, что натуральные соловьи давно уже кончили петь… Но как Мартын-то поддался на этот розыгрыш? Он же знает, что на вечерах самодеятельности я всегда выступал в качестве мастера художественного свиста.

Можаев бережно достал из кармана смятую ассигнацию.

— Получите штрафную десятку, дорогой казначей. И не транжирьте деньги так легкомысленно.

— Значит, добродетель восторжествовала в милиции? — спросила Надежда.

Мартын благородным жестом отказался от возврата блудной десятки в лоно общей казны.

— Червонец принадлежит тебе — трать по усмотрению.

— С удовольствием, — согласился Юрий.

— Да, кстати, — вдруг вспомнил Мартын, — по-моему, я бачил твоих таинственных незнакомцев. Подходим мы с Надей, а они возле дерева стоят, о каком-то балансе говорят, о дачном строительстве…

— Где же они? — обрадовался Юрий. — Куда ты их девал?

— А я… я что… они сами — увидели нас, испарились.

— To-есть как? — Юрий опешил. — И ты даже не пытался их задержать? Да ты знаешь, кто ты такой? Ты… ты… Эх, не будь здесь дамы, я бы сказал, кто ты… И это мой боевой товарищ! — горько закончил Юрий.

Надежда в недоумении смотрела на операторов.

Благуша чувствовал себя виноватым, но пытался обороняться:

— Что же, мне у них документы проверить, что ли? Я же не милиционер!

— Ты мог проводить их до милиционера, а он бы у них проверил, что надо… Нам же, главное, получить их координаты! Эх, ты! Первый раз в жизни наткнулся на серьезное дело и то ухитрился пройти мимо… И не улыбайся, не улыбайся, ничего тут веселого нет…

Операторы и Надя медленно спускались с холма. Юрий злился на Мартына и, скорбно поджав губы, шел сзади. Надежда была смущена тем, что стала невольной свидетельницей размолвки товарищей. А может быть, Благуша именно из-за нее не обратил внимания на какое-то нужное дело? Мартын шагал молча. Он радовался тому, что Юрий не продолжает разговора. Впрочем, в глубине души Мартын негодовал на себя: действительно, кажется, дал маху с этими Поросенком и Чайником…

…Вот так, к сожалению, очень часто случается в жизни. Заметил человек недостаток, фальшь, зло на работе ли, дома ли, на улице, в магазине. Заметил. Хотел потребовать жалобную книгу, позвонить по телефону куда следует, написать гневное письмо в редакцию… Хотел, но раздумал, да и махнул рукой, решил не вмешиваться не в свое дело. И по прежнему покрывается пылью жалобная книга. И по прежнему висит на рычаге телефонная трубка, сняв которую можно было позвонить «куда следует». И осталась чистой бумага, вполне пригодная для писем в редакцию, райком, горсовет. А недостаток, фальшь, зло… сохранились. Не потому сохранились, что глубоко скрыты. Не оттого, что их не приметили вовремя. А только потому, что люди прошли мимо. Один прошел мимо, не найдя в себе достаточно решительности, воли, энергии для борьбы. Другой прошел потому, что пожалел виновного. Третий успокоил себя: дескать, «сам я тоже не лишен житейских слабостей, и все мы смертны и все не без греха».

Но порок в нашей жизни не остается незамеченным. Его рано или поздно разоблачают и уничтожают. И настолько раньше это случалось бы, если б ни один человек не проходил мимо! Если бы каждый был убежден: нет зла маленького и большого, любое зло равно достойно уничтожения, так как из маленького вырастает большое…

…В парке земля была покрыта густым слоем конфетти и серпантина — осадками карнавальной бури. На глазах увядали фонтаны. Карусели описывали последние круги. Ракетный плотик мирно дремал, приткнувшись к корням ивы. Повара в ресторане-поплавке жарили последние, самые вкусные шашлыки — для себя.

Когда Надя и операторы вышли на городскую площадь, то город уже спал. Только где-то вдали слышалась плавная мелодия вальса. Казалось, что Красногорску снится веселый сон.

В полутемном вестибюле облисполкома было прохладно. И деятели областного масштаба, владельцы стеклянных табличек на дверях, проходя мимо гардеробщика, завистливо вздыхали: их светлые, солнцеобильные кабинеты в эти жаркие дни превращались из рабочих комнат в филиалы парильного отделения.

Юрий Можаев никогда не имел личного кабинета, выходящего окнами на юг (точно так же, как кабинета, выходящего окнами на остальные стороны света), и поэтому не мог в достаточной мере оценить рабочие условия гардеробщика. Свернув в коридор, Можаев зашагал к лифту. Из висящего в вестибюле указателя он выяснил, что Облпромкожсоюз базируется на третьем этаже.

Возле лифта, на деревянном диванчике, дремал старичок.

Заслышав шаги, он приоткрыл один глаз.

— Здравствуйте, папаша, — сказал Юрий, — а лифт, как я вижу, приказал долго стоять?

— Да! — оживился старичок и легко соскочил с диванчика. — Стоит как вкопанный! Механизм с характером! А тебе, сынок многоуважаемый, куда надо-то?

— Облпромкожсоюз, — как заклинание, проговорил Юрий.

— И такой у нас есть, — весело сказал лифтер, видимо соскучившийся по разговору. — Это тебе, значит, надо сначала в Областной совет промысловой кооперации попасть. А уж там и до Кожсоюза ногой подать. Отсюда, от меня то-есть, тебе надо итти по коридору до развилки. Прямо пойдешь — в Облторф попадешь. Налево пойдешь — в Котлонадзор придешь, а направо пойдешь — до лестницы дойдешь… А как до нее доберешься, так и вверх полезай, на третий этаж. А там опять три коридора. Налево пойдешь…

— Спасибо, папаша, — улыбнулся Юрий, — все ясно, местную географию я уже усвоил.

— Эх, молодость! — забираясь на диванчик, мечтательно сказал лифтер. — Им лишний коридор пройти ничего не стоит. Ведь наверняка не туда попадет.

…На двери, перед которой стоял Юрий, были привинчены две стеклянные пластины:

ОБЛПРОМДРЕВСОЮЗ

Председатель президиума

ОБЛПРОМКОЖСОЮЗ

Председатель президиума

Можаев вошел в приемную. Вдоль стен небольшого зала стояли самые разнокалиберные скамейки. Здесь были и тяжелые, монументальные (на таких парятся в банях), и легкие, портативные (для интимных бесед в саду), и низенькие спортивные скамейки-таксы, и скамейки-сороконожки непонятного назначения. И на каждой — трафаретик: «Руками не трогать, не садиться и не ложиться — экспонат». Видимо, облкооперация готовилась к выставке.

Неэкспонатных сидений в приемной не было, и человек двадцать посетителей слонялись по комнате, как неприкаянные грешники.

По обе стороны дверей, как мраморные львы у старых усадеб, сидели секретарши. Миновать их было невозможно. На кожсоюзном фронте располагалась блондинка со строгим лицом. С древосоюзной стороны держала оборону девушка с шевелюрой чернобурки и великолепными белоснежными зубами. Она знала, что у нее красивые зубы, и была их рабой — ей приходилось все время улыбаться.

Девушка поймала взгляд Юрия, улыбнулась как можно шире и, скокетничав, спрятала лицо в большой букет анютиных глазок.