— Зонтик? — изумился Юрий. — Это занятно. Мартын под зонтом — феерия!

— Да, да… Зонтик. Я записываю, где произошло событие, когда… Он путается… Наконец все оформляем. «Зайдите завтра, — говорю, — зонт будет ждать вас». Ваш друг приходит на следующий день — Нади снова нет, снова сижу я. Калинкина уезжала в автобусный парк — получить забытые в течение дня вещи. Вы думаете, нас только двое сотрудников? Нет, все жители города — наши работники… В Красногорске вы можете оставлять вещи, как в собственной квартире, — никуда они не пропадут… Так вот, приходит этот… друг… Я, знаете, в шутку его спрашиваю: «Опять потеря?» Он как-то очень вяло говорит: опять, мол, и опять зонтик… Понимаете? Уже два зонтика! Заполнили карточку — он уходит. На следующий день та же картина. Надя поехала отдавать вещи одному инвалиду — потерял человек часы, сам передвигается с трудом, мы обслуживаем таких на дому… А у меня на столе — груда калош. Был, знаете дождь накануне; в такие дни у нас косяком идут калоши, плащи, зонты… И выясняется, ваш приятель забыл калоши… На следующий день — чемодан. Потом — пудель по кличке Эскалоп, потом…

— Подождите, — сказал Юрий, — у меня завихрение мыслей… Этого не может быть… Пудель… калоши… Бред!

— Конечно, бред! — радостно вскричал директор. — Ведь ни одной из этих потерь мы ему не смогли вернуть… Понимаете — ни одной! Ладно, Эскалоп мог сбежать. Это, так сказать, проходит по рубрике «самодвижущегося имущества»! Но все остальное? Мистика! У нас в городе процент честности растет из года в год. Сейчас он равен девяноста пяти. Это значит, что из ста заявок об утерянных вещах мы удовлетворяем девяносто пять. А сейчас из-за вашего друга у меня вся статистика полетела кувырком… Из-за этих процентов уже звонили из прокуратуры. Выходит, какая-то шайка появилась в городе!

Десять заявок вашего приятеля сбили процент честности на восемь процентов! Кроме тою, мой потерянный аппетит и мой пропавший сон. Эти вещи — вы еще, может быть, не знаете, но я-то в курсе — найти и вернуть гораздо труднее, чем пару калош…

Директор поник в кресле. Тюбетейкой, как пресспапье, он промакнул вспотевший лоб.

— Сейчас мы развяжем этот узелок, — сказал Юрий вставая. — Мы устроим небольшой допрос, а если понадобится, то и очную ставку. Кстати, почему ваше учреждение называется «камерой»? Как-то несимпатично. Вы приносите людям радость, и вдруг — камера!..

Юрий вышел из аквариума. Надя и Мартын оживленно беседовали. Девушка смеялась.

— Простите, — сказал Юрий, — но у меня к тебе, Март, есть один разговорчик.

— Разумею, хлопче, — пробасил Мартын, радостно улыбаясь, — директор журился, верно? Ну, да мы сейчас с Надеждой все выяснили, я признал свои ошибки и лично все объясню руководству.

Мартын поправил очки и пошел за перегородку.

— Ничего не понимаю, — Юрий развел руками, — в чем дело?

Надя лукаво поглядела на стеклянную стенку директорского кабинета:

— Мартын сам вам все расскажет. Не волнуйтесь — конфликт исчерпан.

— Ну что ж, — произнес Юрий, закуривая трубку. — Я могу вытерпеть минут пять… Но не больше, потому что нераскрытая тайна не дает ни о чем думать, лишает человека работоспособности…

— А вы пришли к нам как на рабочий объект? — спросила Надя.

— Ого, — удивился Юрий, — вы уже усвоили нашу профессиональную терминологию? Не иначе, как Мартын тайком от меня проводил с вами индивидуальные консультации!

Надя хотела что-то сказать, но в это время входная дверь распахнулась и в камеру вкатился шарообразный мужчина с глянцевитой головой, немного исчерченной на затылке химическим карандашом.

— Поплавок Иннокентий Петрович, русский, девятьсот одиннадцатый, да, нет, не состоял, не имею, служащий, начальник отдела кадров Обллромкожсоюза. — Он перевел дыхание и продолжал: — Если вы мне, более или менее, поможете, я буду очень благодарен…

— Не узнаете знакомых, Иннокентий Петрович, — сказал Можаев, приготавливая к съемке камеру. — Можаев Юрий, русский, оператор кинохроники, не состоял, холост, не имею…

— А-а, — равнодушно протянул Поплавок, — привет! Я вас, более или менее, помню. Но, простите, очень спешу. Так вот, гражданочка, потерян…

Поплавок оглянулся подозрительно — не подслушивает ли кто? — и тихо договорил:

— …ключ от сейфа…

Затем он повысил голос и принял ораторскую позу:

— Понимаете, что может произойти, если этот инструмент попадет в чужеродные руки? Надо быть бдительным! Ни в коем случае не отдавайте и не показывайте такой ключ никому. У меня есть доказательства, что он мой. На нем номер— я вам его сообщу сугубо секретно… И он еще на коричневом шнурке… С зазубренной, более или менее, бородкой…

Надя достала из ящика ключ на коричневом шнурке.

— Ваш? Лежит уже несколько дней. Попрошу паспорт…

— Как? Нашли? Не может быть!.. Люди находят чужую вещь и все-таки ее возвращают… Это, более или менее, удивительно.

Пока Юрий искал точку съемки, Надя уже оформила выдачу ключа изумленному людской честностью товарищу Поплавку. Но Иннокентий Петрович не уходил. Он пошарил взглядом по полкам, осмотрел коллекцию зонтов и калош, потом поглядел на пачку папок, лежащих в углу.

— Простите, — произнес он, — а может быть, нашли случайно и мою лекцию? Она переплетена в синий картон.

— Случайно у нас ничего не бывает, — веско сказала Надя. — Раз вещь утеряна — она поступает к нам. Тут есть одна синяя папка… Вот, взгляните: докторская диссертация «Девятилетний опыт наблюдения за взаимоотношениями кошки (felis maniculata domestica) и мышки (mus muskulus)».

— Это, более или менее, не мое амплуа, — пробормотал Поплавок.

— А кандидата, — добавила Надя, закрывая папку, — этот автор получил, наверное, за хорошие взаимоотношения с членами ученого совета… Как называется утерянная вами лекция? Может, ее будет легче отыскать по внутренним, так сказать, признакам, а не по внешним.

— О бдительности, — важно сообщил Поплавок, подозрительно поглядывая на трещащий в Юриных руках аппарат.

— Не поступила еще.

— Будьте здоровы, — сказал Поплавок, выкатываясь из камеры.

— Веселый кадр я схватил, — довольно произнес Юрий. — Как по заказу… Потерянная лекция о бдительности… Здорово!

— Да, веселый кадр, — повторила Надя многозначительно.

Можаев взглянул на девушку и проследил за ее взглядом. Надя смотрела на перегородку. И Юрий увидел, как директор камеры радостно обнимает Мартына.

— Печально, — сказал Юрий, — когда все вокруг в курсе событий, а ты один находишься в неведении… Морально тяжело…

Стекло не пропускало слов, и все происходящее в кабинете-аквариуме походило на немое кино: безмолвные объятия, попытки лобзаний.

— Если, Надя, вы мне сейчас все не расскажете, — пригрозил Юрий, — то я сниму вас таким образом, что ни один зритель не признает вас красивой. Вы в моих руках, учтите.

Надя рассмеялась.

— Мартын наделал глупостей. Он, не сговариваясь со мной, несколько раз заходил сюда. И заставал директора. У Мартына не хватило смелости сознаться, что он заходит по личному вопросу, и он придумывал потери. А сегодня, когда вы пришли, я увидела, как директор смотрит на Мартына, мне стало страшно. Я допросила вашего друга, и он во всем сознался… Он, оказывается, не придавал значения своим заявкам…

— Ну, мы от вас так просто не отстанем, — сказал Юрий. — Сейчас Мартын освободится из начальственных объятий, и мы продолжим съемку…

— Местное время восемь часов две минуты, — любезно предупредило радио. — Начинаем передачу для членов-корреспондентов Академии наук. Слушайте, товарищи члены-корреспонденты, песни из кинофильмов.

Мощные молодые голоса дружно ухватили мелодию:

— Мы парни бравые, бравые, бравые…

Но, несмотря на ранний час, под вокзальными сводами студии царил оживленный гомон: отправлялся в экспедицию очередной кинообоз. Возглавлял его сам Протарзанов.