Эта аргументация настолько характерна и типична, что на анализе ее стоит несколько задержаться.

Проблема выполнения непривлекательных и тяжелых работ в условиях добровольного труда очень занимала утопистов. Что касается обывателя, краем уха слышавшего о коммунизме, то его почему-то особенно беспокоил вопрос о том, кто будет чистить сапоги в коммунистическом обществе. Видимо, представление о неприятном труде связывалось у него с таким наиболее близким ему и вообще наиболее доступным его кругозору примером. Франциска Кугельман в своих интереснейших воспоминаниях о Марксе рассказывает о таком эпизоде: «Однажды один господин спросил его, кто же будет чистить сапоги в государстве будущего. Маркс с досадой ответил: „Это будете делать вы!“» (50, 290; ср. 64, 214 – 217).

Аргументы, приводимые Энгельсом, строго говоря, не оригинальны. Но среди разнообразных соображений, выдвинутых его предшественниками, он выбирает именно те, которые мы и сейчас можем признать правильными, и избегает явно ошибочных. Так, хотя он, как мы видели, высоко отзывался об учении Фурье относительно свободного труда, однако он не прибегает к крайним аргументам этого учения (вроде утверждения о склонности детей к грязным видам труда; ассенизацией, по Фурье, будут заниматься именно дети). Избегает он и, в сущности идеалистической, апелляции к «энтузиазму» (некоторые утописты считали, что всякого рода неприятные и тяжелые работы люди будут выполнять из чисто моральных побуждений, ради славы и т.п.).

Выдвигая моральный аргумент, Энгельс строго ограничивает его: отпадут отрицательные моральные стимулы, или антистимулы, – люди перестанут считать зазорными так называемые низкие виды труда. Но от этого тяжелые работы не перестанут быть тяжелыми. Имея в виду именно этот случай, Энгельс приводит совершенно иной, чисто материальный аргумент: развитие техники. Для тех, кто наблюдал и осознавал последствия промышленной революции, совершавшейся прежде всего в Англии, такой аргумент был, разумеется, вполне естественным.

Характерно и то, что предвидение результатов дальнейшего развития техники подтверждается уже существующими фактами. Представление о будущем вырастает из наблюдения над настоящим. В данном случае это может быть и элементарно, но вполне научно. Такие элементы научности мы находим и у предшественников научного коммунизма.

Характерно и другое. Велик соблазн представить технические новинки в качестве прообраза материальной культуры коммунистического общества. Во все времена утописты впадали в подобную иллюзию. Невольно казалось, что новейшие технические достижения могут быть широко использованы только на основе общности имущества. И поэтому в сознании утопистов они неразрывно связывались с картиной будущего, коммунистического общества. В качестве примера достаточно взять картину икарийского города, нарисованную Кабе в его знаменитом «Путешествии в Икарию» (63, I, 157 – 170)[11]. Теперешнего читателя поражает сходство с современными городами, в том числе, разумеется, и с городами капиталистического мира. Но в изображении Кабе такая городская культура неразрывно связана с особенностями коммунистического общества.

Энгельс в отличие от своих предшественников не впадает в обычную для них утопическую иллюзию. Он не пытается представить усовершенствованные отхожие места в качестве принадлежности лишь коммунистического общества. Он лишь использует подобный пример технического усовершенствования для доказательства того, что развитие техники способно устранить отталкивающие и тяжелые виды труда.

И, наконец, последнее замечание. Оба аргумента Энгельса – и моральный и материальный – предполагают существенное изменение условий. Нельзя оценивать отношение людей к труду в будущем обществе, исходя из современных представлений о низких и высоких видах труда. Нельзя представить себе характер будущего труда, исходя из того уровня развития техники, который существовал до сих пор. К пониманию взаимосвязи всех изменений, которые должны произойти в обществе, подошли многие предшественники Маркса и Энгельса. Но то, что для утопистов было эмпирической и стихийной догадкой, – то для диалектика Энгельса было, конечно, чем-то само собой разумеющимся.

Ответив на первое возражение – относительно возможности осуществить коммунизм, – Энгельс переходит ко второму возражению, согласно которому равное право на общую собственность вызовет споры и приведет к распаду коммуны. «Что касается второго соображения, – отвечает Энгельс, – то заметим, что до настоящего времени все коммунистические колонии за 10 – 15 лет так страшно разбогатели, что они не в силах потребить всего, что имеют, и, значит, у них не может быть поводов для споров» (43, III, 253). Известно, что многие коммунистические колонии действительно распадались, а в конце концов все они перестали существовать. Поэтому ссылка на успешную практику явно недостаточна. И все-таки ответ Энгельса имеет определенный рациональный смысл: на основе общей собственности достигается материальное изобилие, а это исключает борьбу за средства существования (ср. 46, 45).

В отличие от утопистов (например, Оуэна) Энгельс не думал, что путем создания коммунистических колоний можно будет осуществить постепенный переход к коммунизму (ср. 1, 532; 2, 520 – 521). Опыт колоний-коммун Энгельс анализирует не для того, чтобы выяснить причины неудач подобных попыток, а чтобы показать принципиальную осуществимость коммунистических идей на практике. Он неоднократно подчеркивает, что основой процветания коммунистических колоний является общность имущества, а «все затруднения проистекают не из общности имущества, но из того, что эта общность еще не проведена полностью» (43, III, 263).

Описывая коммунистические колонии, Энгельс отмечает такие их особенности, как всеобщность и вместе с тем добровольность труда, преимущества коллективного хозяйства, социальное равенство, отсутствие преступлений и в силу этого ненужность судебных органов и тюрем, обобществление домашнего хозяйства, общественное и всестороннее воспитание детей.

В заключение Энгельс приходит к следующему выводу: «Итак, мы видим, что общность имущества не представляет ничего невозможного и что, наоборот, все эти попытки вполне удались. Мы видим также, что люди, живущие коммуной, живут лучше, затрачивая меньше труда, имеют больше свободного времени для развития своего духа и что они лучше и нравственнее, чем их соседи, сохранившие частную собственность» (43, III, 266).

Опыт коммунистических колоний служит Энгельсу доказательством преимуществ и осуществимости коммунизма. Но этот опыт, в основе которого лежали различного рода утопические концепции, еще не рассматривается здесь как доказательство недостаточности утопического коммунизма. Акцент падает на противопоставление коммунизма существующему обществу, покоящемуся на частной собственности, но не на противопоставление научного коммунизма утопическому. Это объясняется тем, что процесс выделения научного направления из общего потока коммунистических учений еще не завершился, а потому не был еще осознан и Энгельсом. Хотя сам он и вышел уже за пределы представлений своих предшественников, в его «Набросках к критике политической экономии», однако в «Описании… коммунистических колоний» – статье, написанной исключительно с целью пропаганды, – его высказывания мало чем отличаются от распространенных тогда представлений о коммунизме.

В конце статьи Энгельс отмечает, что «рабочие образуют ядро партии, добивающейся общности имущества» (43, III, 267). Само по себе такое высказывание уже не было тогда чем-то совершенно необычным: многие этот факт уже наблюдали и осознавали. Но Энгельс пошел в этом направлении дальше других. Статья его была написана как раз в тот период, когда он работал над книгой о положении рабочего класса в Англии. Там, где другие лишь наблюдали факт, он нашел проблему, изучение которой привело его к пониманию коммунизма как необходимого результата исторического движения рабочего класса.