К пяти часам в живых осталось девять легионеров. Потери мексиканцев исчислялись сотнями.

Когда наступил вечер, мексиканцы навалили к внешней стене конюшни сухой соломы и подожгли, чтобы выкурить противника. Повалил дым, и легионеры, не в состоянии что–либо разглядеть, стреляли по теням. Мексиканцы еще раз призвали их сдаться и получили отказ, после чего на штурм гасиенды пошли свежие войска. Пули летели сотнями. Сержант Моржики и с ним еще трое были убиты.

Осталось пятеро: младший лейтенант Моде, капрал Майне и легионеры Като, Константин и Уензел. У каждого оставалось по одной пуле.

Моде повел атаку. Пытаясь защитить своего офицера, Като рухнул, сраженный девятнадцатью пулями. Моде получил тяжелое ранение, но Майне, Константина и Уензела не задело.

Они встали совершенно неподвижно.

Полковник Кампас вышел вперед.

— Теперь вы сдадитесь.

— Только если вы оставите нам наше оружие и позволите лечить лейтенанта Моде, — сказал Майне.

— Никто и ни в чем не откажет таким людям, как вы, — ответил Кампас.

Вскоре после этого их представили полковнику Милану. Он посмотрел на адъютанта:

— Так вы говорите, что это единственные выжившие?

— Да, сэр.

Сент—Джеймс опустил глаза на документ, чтобы правильно прочитать по–испански.

— Pero, non son nombres, son demonios! [3]* Прежде чем убитых похоронили, прошло несколько дней, и за это время крестьянин по фамилии Лангле нашел деревянную руку Данжу и впоследствии продал ее генералу Базену за пятьдесят пиастров.

Высокие стены форта отражали звук голоса генерала Сент—Джеймса, и только через минуту эхо умолкло.

Солнце уже садилось и казалось теперь красновато–оранжевым пятном.

Хлопнули, зажигаясь, газовые факелы, поставленные по одному в каждом из трех углов форта, и центральный оркестр, традиционная часть 1–го полка, заиграл торжественную панихиду.

Вспыхнули прожекторы. Они освещали гигантский шар, стоящий в самом центре плаца. Основание шара охраняли четыре бронзовые фигуры, представляющие различные периоды в истории Легиона. Самым последним был киборг.

В этот момент почетный караул, включающий по одному представителю от каждого полка, размещенного на Альгероне, вынес футляр с деревянной рукой капитана Данжу к Монументу Павшим и опустил ее в армапластовый контейнер. Там она останется на время торжеств.

Затем полки построились и один за другим промаршировали на огромные лифтовые платформы, которые спустят их вниз. А там их отпустят праздновать. Если судить по прошлому опыту, празднование продлится шесть–восемь часов.

Генерал Айан Сент—Джеймс ненадолго задержался. Его глаза смотрели на Монумент Павшим, но мысли были о женщине, находящейся от него в световых годах. Генерал Марианна Мосби. Как и он, она должна будет читать эту повесть своим войскам и присутствовать на последующих торжествах.

Подумает ли она о нем, когда церемония закончится? О ночах, которые они провели вместе на Альгероне? Или кто–то другой уже завладел ее вниманием? Звезды подмигнули, но не дали ответа.

Вдумчиво, неторопливо и с большим почтением Сент—Джеймс отдал честь павшим, повернулся и пошел вниз.

Над ухом зазвенел будильник, Були застонал и похлопал рукой по пульту. Отключить кнопку удалось лишь с третьей попытки.

Он полежал еще минуту, потом спустил ноги с кровати и сел. Дюракретовый пол был ледяным.

— Черт.

Голова раскалывалась, и Були сжал ее в ладонях.

— Черт. Черт. Черт.

Он дал себе слово не напиваться на празднике, но куда там!

Часы на прикроватном пульте показывали 05.02, а патруль уходит в 07.00.

Его сосед по комнате старший сержант Чин все еще дрых. Були с завистью посмотрел на него, встал и потащился в туалет, шлепая босыми ногами по полу.

Сиденье унитаза было забрызгано рвотой, которая стекла по стенке и лужей застыла на полу. Лужа воняла, и Були поморщился. Черт бы побрал этого Чина, вечно он промахивается.

Открыв шкафчик над раковиной, Були вытащил пузырек с болеутоляющими таблетками и кинул в рот сразу две. Потом запил их глотком воды.

Лицо в зеркале щурило голубые глаза, налитые кровью, морщинило сплющенный нос и кривило тонкие губы.

Були провел ладонью по голове — убедиться, что она почти лысая, — потом отступил назад и проверил, не появился ли жирок. Жира не было. Его грудь была широкой и мощной. Каждое ребро ясно очерчено, живот плоский и твердый, на руках татуировки.

На правой была крылатая рука с кинжалом — эмблема элитного 2–го воздушно–десантного полка, первой любви Були, а на левой — на самом видном месте — скалился жуткого вида скелет с косой с подписью «Лучше смерть, чем бесчестье».

Були еще раз оглядел себя, удовлетворенно хмыкнул и отправился в душ. Горячая вода оказалась чертовски приятной.

Заодно он опорожнил мочевой пузырь, а если Чину это не понравится, пусть в следующий раз блюет в унитаз.

Только через пятнадцать минут голова прояснилась, и Були почувствовал себя почти человеком. Он вышел из душа, вытерся и оделся для боя.

Сначала он надел тепловое нижнее белье, затем бронежилет, накрахмаленную форму и высокие ботинки на шнуровке. Затем боевую портупею, укомплектованную рацией, ножом, аптечкой, оружием и запасными магазинами. И затем, как бы завершая картину, képi blanc [4]*.

Були посмотрелся в зеркало, одобрительно кивнул и повернулся. В комнате творилось черт знает что, но Чин прикажет какому–нибудь бедняге–рядовому убрать ее. Так было, и так будет всегда, аминь.

Були вышел в коридор и захлопнул дверь. Если шум разбудил Чина, тем лучше.

Пройдя несколько шагов по боковому проходу и через зигзагообразный оборонительный пункт, которые преграждали коридоры через каждые сто футов, Були оказался в главном коридоре. Там, как обычно, было довольно людно.

Обе стены покрывала живописная история Легиона. Були уже рассмотрел ее большую часть и был удивлен, обнаружив там почти столько же поражений, сколько и побед — свидетельство того, что с Легионом скверно обращались в прошлом. И насколько он мог судить, с тех пор мало что изменилось.

В отличие от сержантов остальных императорских военных сил сержанты Легиона заслуживали приветствия, поэтому Були прикладывал руку к козырьку всю дорогу по коридору и в столовой.

Он взял поднос, пренебрег лотками с яичницей и жирным мясом, предпочитая им кофе с тостами.

Чтобы добраться до своего стола, Були пришлось обогнуть ряд экспозиций, посвященных Дню Камерона, в натуральную величину. Они возвышались как острова в океане столов и стульев. Каждый полк представил экспозицию, и они все имели общие темы, самой популярной из которых была славная смерть.

Его полк, 1–й Иностранный кавалерийский полк, соорудил нечто вроде джунглей и заселил их поврежденным бойцом II и двенадцатью фантастическими инопланетянами. По расположению фигур было ясно, что киборг погибнет, но лишь после того, как убьет большинство, если не всех своих противников. Экспозиция пользовалась успехом вчера вечером и получила второй приз в общем конкурсе.

Були остановился, снял розовые трусики, свисающие с левой ракетной установки бойца II, и бросил их к мусорному ящику.

Увидев подходящего Були, четверо легионеров вскочили и перешли за другой стол. Старшие сержанты по рангу вторые после бога и могут сидеть, где пожелают.

После пяти чашек кофе с двумя тостами Були наконец почувствовал себя человеком, собственноручно отнес к тележке свою чашку… и даже улыбнулся сержанту с потрясающе большой грудью.

Прогулка от столовой к четвертому плацдарму, где его отряд проводил окончательную проверку снаряжения, много времени не заняла. Плацдарм представлял собой большое прямоугольное помещение, залитое зеленовато–голубым светом и полное шума: завывали сервоприводы, когда киборги проверяли свои электромеханические тела, дребезжали электрические гаечные ключи, затягивающие болты на отделении для боеприпасов бойца II, ругалось биотело, проверяющее системы на своей лазерной винтовке.