Кто-то ограбил старуху Глорию Дейли, забрал последнее…

Негодяй-сынок деревенского старосты обрюхатил дочку зеленщика — и сбежал…

Патрик Доран вздохнул, чувствуя себя обессиленным и жалким. Господь желает, чтобы мы были кротки к виновным, незлопамятны к согрешающим, прощением их приобретали прощение себе и сами приготовляли себе меру человеколюбия… Но что-то в нём мешало ему. Доран запутался, перестал понимать что-то сокровенное, самое важное… Господи, прости меня, прости нас всех… Всех надо понять, всех простить… тогда и тебя простит Господь…

Он поднялся на амвон. Лицо Патрика Дорана, обрамленное густыми, чуть вьющимися светлыми волосами, больше подошло бы более поэту, нежели клирику. Живые голубые глаза, придававшие ему выражение некоторой рассеянности, часто казались мечтательными и отсутствующими. Прихожане столпились вокруг. Для проповеди Доран выбрал случайный отрывок из Писания, не решившись читать приготовленную проповедь об обуздании страстей. Прежде чем учить других, дорогой Патрик, надо не быть свиньей самому. Уже сняв стихарь в ризнице, он раскрыл наугад Писание. Ему открылся двадцать четвертый псалом Давида. «Кто есть человек, боящийся Господа? Ему укажет Господь путь, который избрать. Душа его пребудет во благе, и семя его наследует землю. Призри на меня и помилуй меня, ибо я одинок и угнетен. Скорби сердца моего умножились; выведи меня из бед моих, призри на страдание мое и на изнеможение мое и прости все грехи мои…» Он смутился, но и был странно растроган. Семени его не наследовать землю, но если душа успокоится — и то будет благом ему и милосердием Господним.

Но разве благ заслуживает он за свои скотские искушения?

В вечер по приезде Клемент Стэнтон постучался в спальню сестры, и обнаружил её с книгой на обтянутом шелком пуфике возле окна. Он опустился в кресло рядом.

— Зачем Софи привезла сюда эту Хетти Нортон? — голос Бэрил был тосклив и, как понял брат, продиктован ревностью.

Клемент смерил сестру долгим мрачным взглядом. На приезд в Хеммондсхолл мистер Стэнтон возлагал весьма большие надежды — и не только финансовые, но и матримониальные: четыре года назад он влюбился в мисс Софи Хеммонд. Влюбился он со странной для этого бесстрастного человека пылкостью, мечтал о женитьбе на кузине и сейчас, при одной мысли, что она совсем рядом, здесь, в доме, чувствовал, что теряет голову. Но и выдать замуж свою сестрёнку и наконец избавиться от неё — тоже хотелось.

Клемент не любил Бэрил. Некрасивая, жалкая, ничтожная — она бесила и компрометировала его. Он всегда, с детства, срывал на ней зло и смеялся над её длинным носом, изощряясь в издевательствах, как умел. При первой же возможности пристроил в столичный пансион, где та пробыла семь лет. Он аккуратно оплачивал её личные счета, приходившие из Лондона, скромные и незначительные, хотя сам он считал нужным постоянно уличать её в мотовстве и упрекать в чрезмерных тратах. Стэнтон никогда не принимал приглашения на вечера, проводящиеся в пансионе, и отказался выступить попечителем, стыдясь сестры. Появлялся он там, когда привозил Бэрил и когда забирал её на вакации, — и то, посылая за ней к миссис Линдон гувернантку, пока сам ожидал в экипаже. И лишь забирая её из пансиона навсегда, Стэнтон вынужден был зайти туда. Бэрил была готова, стояла у входа с саквояжем. Клемент изумился: проводить сестру вышли двадцать девиц и сама миссис Линдон, приятная особа лет пятидесяти, сохранившая следы былой красоты и величавость осанки. К его насмешливому недоумению, она выразила искреннюю скорбь по поводу расставания с такой милой особой, как мисс Бэрил, заметив, что более понятливой ученицы у неё никогда не было, и заверила его, что супруг мисс Стэнтон, приобретя её, получит подлинное сокровище. Стэнтон едва сумел сохранить тогда на лице подобающее случаю выражение. «Супруг мисс Стэнтон!»

Но смех смехом, а теперь Бэрил надо было пристраивать. Из-за вечных насмешек Клемента она не умела кокетничать, нравиться мужчинам, прилично приодеться, скрыть недостатки внешности и теперь это оборачивалось против него.

По счастью, Бэрил располагала неплохим приданым. Стэнтон пригласил с собой в поместье двух приятелей, чье финансовое положение было плачевным — Чарльза Кемпбелла и Гилберта Моргана. Он не скрыл своих планов от Бэрил, и та, жаждавшая покинуть дом брата, чтобы избавиться от вечных унижений, была согласна выйти замуж за чёрта. Появление в их обществе Эстер, довольно симпатичной девицы, в её планы не входило, и брат понимал сестру. Он ответил не на слова, но на мысли Бэрил.

— Не думаю, что она придётся по душе Гилберту или Чарльзу. — Он цинично усмехнулся. — Гилберт — наследник сэра Меттью Корбина, но тому всего сорок пять, он спортсмен, и нужно ангельское терпение, чтобы спокойно дожидаться этих денег, а Гилберт им не обладает, к тому же, поговаривают, что сэр Меттью собрался жениться. Плакали тогда его денежки. Он ведь рассчитывал на Чедвика, но тот ему ничего не оставил… Я не знал… ну да ладно. У Чарльза же — долги. И никаких шансов поправить дела. Они знают, что у тебя тридцать тысяч, и ты можешь получить солидный кусок собственности дяди Лайонелла. А что у этой дурочки, чтобы они её заметили?

Аргумент Клемента убил Бэрил. Убил и честностью, и безжалостной откровенностью.

— Перестань, Клемент! — Бэрил чуть не заплакала.

Стэнтон поморщился. Он не любил женских истерик. Да, сестрица уродина и дура, но разве это её вина? Сейчас он вовсе не хотел задеть Бэрил, это получилось ненарочито.

Вообще-то он был неправ. Бэрил не была красива, но обладала большим и живым умом. Жизнь воспитала в ней, практичной и уравновешенной, понимание её ущербности, но она же дала ей и повод меньше думать о себе и больше размышлять об иных вещах. Однако Бэрил не привыкла много говорить, а с Клементом вообще трудно было разговаривать, когда он был не в духе, а не в духе он был всегда, когда видел её, — и потому братец пребывал в полнейшем неведении об уме и чувствах сестры. Клемент снова тяжело вздохнул. Сестрица с её обидами его не заботила. Ничего, успокоится. Сейчас его волновало другое.

— Я не знал, что Коркоран получил деньги Чедвика… это новость, и дурная.

Бэрил судорожно вздохнула. Она знала, что от братца извинений не дождешься, и была рада, что он сменил тему.

— Я почти не помню его. Но что дурного в этой новости? Дядя теперь может решить всё оставить нам и Софи.

Клемент покачал головой.

— Ты просто не видела его…

Сестра пожала плечами.

— Через неделю увижу.

Когда Клемент ушёл к себе, Бэрил попыталась прийти в себя. Она привыкла к бесчувственным и резким выпадам брата. Он считал свою жестокую бестактность честностью, и убедить его, что такая честность не делает ему чести, было невозможно. Его нельзя было убедить ни в чём, с чем он не хотел соглашаться, и с этим поделать было нечего. Но вскоре мисс Бэрил забыла о брате. Она сегодня впервые за семь лет увидела сестру Софи, и эта встреча причинила ей новую боль. Она внимательно наблюдала за друзьями брата и поймала их заинтересованные взгляды на сестру, на неё же никто из мужчин не смотрел. Бэрил почувствовала, что на душе тяжелеет и глаза наполняются слезами. Она резко встала, запрокинула голову, торопливо вышла на балкон в мягкую темноту летней ночи. Опершись на перила, посмотрела вниз. Двор в свете палево-желтых фонарей казался сказочно красивым, очертания клумб причудливо менялись, затенённые кустами пространства выглядели таинственными гротами, маня затеряться в них, исчезнуть из этой жестокой жизни с её вечными унижениями, обидами, чужим торжеством, усугубляющим ощущение тяжести на сердце… Тяжести почти невыносимой…

Бэрил поторопилась вернуться в гостиную и взять книгу — чтение спасало её. Уходя в придуманные миры, можно было не думать о безнадежности собственного существования, о своем уродстве… Она, правда, никогда не умела полностью забываться над книгами и по свойственной ей практичности понимала, что вымысел есть вымысел и никогда не воображала себя героиней романов, но ценила их именно за возможность отвлечься от своих горестей.