— Он великолепно пишет. Даже стихи! Да, да, представь себе, я читала, он нам присылал из лагеря. Сейчас такой работник нам особенно необходим.

Обычный деловой разговор двух подпольщиц… Однако Ольге показалось, что с тех пор, как появилась Адочка, повседневные боевые заботы подпольной организации стали обходить ее стороной. Неужели она превратилась только в мать со своими заботами о здоровье ребенка? Досадно, если товарищи так считают! Однако высказать свои обиды ей не удалось: ударил колокол на перроне. Через несколько минут, успокоившись, она с благодарностью подумала о спасительном звонке. Никто из товарищей не собирался списывать ее в архив. Наоборот, Сахьянова намекнула, что в Гордеевке ее ждут какие-то обязанности, там она не будет сидеть сложа руки и заниматься лишь своим ребенком. Уезжает она от назревающего провала и для работы.

На рассвете Ольга сошла с поезда и огляделась. От обильной росы потемнели крыши, безжизненно повисла начинавшая желтеть листва. Поезд, не подавая сигнала, заскрипел и тронулся. Скоро вдали погасли красные огни последнего вагона. Ольга осталась на перроне одна. Она держала на руках спящего ребенка.

Дежурный, поеживаясь от сырости, посоветовал ей дожидаться утра. Бывает, на станцию приезжают мужики из деревень. Но только деньги им предлагать бесполезно, берут они продуктами или вещами.

— Консервов у вас, случайно, нету? А галет? Это они любят…

Утром к ней, дремавшей на скамеечке, подошел сонный человек с дремучей бородой, в расстегнутой жилетке. Его послал дежурный. Ольга достала из узелка платье. Человек долго его встряхивал, разглядывал.

— Ладно, подожди маленько, бабочка. Сначала поедешь с нами вместе, а потом мой малый тебя докинет.

Ничего не поняв, Ольга осталась ждать. Платье человек унес с собой.

Часа через два возле станции остановилась подвода. Правил парнишка лет пятнадцати.

Покатили быстро, с громом. Парнишка лихо взмахивал кнутом. Дорога шла лесом. На изволок, когда колеса телеги вязли в песке, парнишка спрыгивал и, посвистывая на лошадь, потряхивал вожжами.

День тянулся нудно, бесконечно. Слепни носились над лошадью, телегу трясло на корневищах, пересекавших дорогу, словно чудовищные змеи. На обе стороны, куда хватало глаз, раскинулось пространство, блаженное по изобилию и дикости. Могучие травы возносились выше человеческого роста и валились набок.

В Гордеевку добрались к вечеру. Недалеко от дороги высился небольшой деревянный обелиск. Парнишка указал на него кнутом.

— Пострелянных захоронили. Здесь, в этой Гордеевне самой, ни одного мужика целого не осталось, всех порешили.

Десятка три избушек были разбросаны среди чахлых огородов. Ни души на улице, ни проблеска света в окошках. Длинное здание школы покосилось, окна и двери крест-накрест заколочены досками.

— Живые-то кто-нибудь есть? — спросила Ольга.

— Бабы одни остались. Но пужливые. Сейчас кого-нибудь найдем.

Подвода остановилась возле избы с распахнутой дверью. Выбежала собачонка, но не залаяла, а стала подозрительно присматриваться к приехавшим. Парнишка рассмеялся:

— Во напугали!.. Эй, кто есть живой?

Из-за косяка выглянула женщина, всмотрелась и несмело вышла на крыльцо. Парнишка успокоил ее, сказав, что привез учительницу.

— А мы-то уж думали! — и женщина спустилась, стала помогать Ольге. — У нас, если что, весь народ в тайгу бежит…

Сначала появились ребятишки, затем показались женщины. Ни одного мужчины Ольга не заметила. Парнишка-возчик оказался прав: всех деревенских мужиков каратели расстреляли. Женщины плакали, рассказывая, как хозяйничали в Гордеевке каратели генерала Смирнова. С тех пор напуганные жители по вечерам не зажигали в избах света.

Ольга объявила, что переберется жить в школу, как только наведет там порядок. Хозяйка, Марья Никитишна, стала уговаривать ее оставаться.

— Легки, угла не пролежишь. А вдвоем веселее.

Весь вечер она рассказывала о деревенском житье-бытье. Сначала в Гордеевку наведались бандиты.

— Охальники, не приведи господь. Крови нанюхаются, дыму, да в спирт с головой. Скотину сразу режут, а котов с собаками вешают на веревках. Уйдут — одни собаки и висят… Атаман у них ну чистый антихрист! Ввалится и аж дымится от самогона. И сразу к девкам: «Айда со мной в баню!» И мода у него — в потолок стрелять. «Чтоб грому, говорит, на все Европы произвесть, аж до Америки до самой!»

Самая большая беда пришла в Гордеевку, когда по уезду тронулся карательный отряд генерала Смирнова.

— Сгонят нас, — рассказывала Марья Никитишна, — генерал стоит и плеточкой по голенищу щелк да щелк. «Баб, говорит, отдельно, мужиков отдельно». Потом главному казнителю махнет, тот и принимается. Глаз в нем от дикости не видно, вроде цепного кобеля. Учителка у нас жила, уже преклонных лет. Спрашивает ее: «Учила? Ага, так значит и коммунистов здешних обучила? Вот тебе пенсия за это!» И через все лицо — хлобысь. Раздели ее, ободрали догола и ну полосовать. Ребятишки, бабы в крик, а убежать не смей, стой и смотри-любуйся. А за сараями в это время наших мужиков пулеметами наказывают… Такого страху, милая, набрались, что и не пересказать всего!

На следующее утро Ольга сходила к заколоченной школе, осмотрела комнатку учительницы и решила все же перебраться. Марья Никитишна расстроилась.

— Не поглянулось у меня? Ну, тогда поживи хоть недельку. Мне одной невмоготу. А ты, случаем, по фершальской части не знаешь? Нету у нас фершала, а ребятишки валятся. Сегодня принесет тебе одна, уж погляди… Ну, не вылечишь, так хоть слово скажешь, и на том спасибо.

Никаких отговорок она не хотела слышать.

Деревенская ребятня страдала от простуд и нарывов. Но чем помочь? Ни капли йоду, ни таблетки аспирина. Ольга советовала матерям лечить детишек баней и чаем с малиной. Покуда она делала осмотр, Марья Никитишна приготавливала угощение. Скоро Ольга поняла, что деревенским пуще всякого лекарства хотелось порасспросить городскую о новостях. Но что она могла им сообщить? Обещала скорое улучшение. Не век же бедовать!

Дня через два поздно вечером в дверь избушки тихо постучали. Хозяйка обмерла.

— Ох, кто-то чужой!

Она выглянула, тотчас дернулась назад, захлопнула дверь.

— Не нашинский какой-то… Не иначе, «колчак».

Так деревенские называли солдат-белогвардейцев. Послышался стук палки, в избушку ввалился человек с огромным мешком на спине. Лицо его до самых глаз заросло бородой, на ногах лапти. Ольга в изумлении тихо ахнула: перед ней стоял до смерти усталый Сергей Лазо.

Чтобы не выдать своей радости, Ольга быстро отвернулась. Хозяйка не сводила с ночного гостя испуганных глаз. Сергей Георгиевич свалил с плеч мешок, опустился на табурет. Он слышал, что в Гордеевке появился свежий человек, и пришел осведомиться, нет ли городских газет.

Ольга понимала, что его тянет в другую комнату, где на кровати, болтая ножками, гулькала маленькая Адочка, но он не мог, не имел права выдавать себя. Ольга тут же приняла игру, сказав, что одну газету она случайно захватила, сейчас вынесет.

Свернув газетный лист, она сунула внутрь фотографическую карточку Ады.

— Вот. Больше нет ничего.

Попросив напиться, Сергей Георгиевич отдохнул и стал собираться. С мешком на спине он с трудом пролез в низенькую дверь. Простучала палка на крылечке, и все затихло. Ольга накинула платок и выскочила из избы. Невдалеке вспыхивал и гас какой-то огонек. Сергей зажигал спички, чтобы как следует разглядеть фотографию дочери.

— На кого она у нас похожа? — Он снова вгляделся. — Не пойму. Но как будто на меня. Ты не находишь?

— Постой… Ты где сейчас? Откуда? Я же ничего не знаю!

Он рассказал о лазарете. О побеге Всеволода Сибирцева из лагеря он уже знал. Ольга удивилась скорости, с какой сообщение из Владивостока достигло таежного лазарета. Работала хорошо налаженная система связи. И она вновь, как и при прощании с Сахьяновой на владивостокском вокзале, ощутила себя оторванной от больших дел, которыми живет подпольная организация Приморья.