Часами Сергей не отходил от вагонного окна. Впервые за несколько лет доводилось ехать свободно и открыто, не боясь слежки, шпиков. На станциях не видно ни жандармов, ни офицеров. От острых впечатлений невольной улыбкой растягивались губы: хозяевами едем!

На каждой станции в вагон поднималось несколько человек: начальник гарнизона, партийные работники. Иногда вагон отцепляли от поезда, и Лазо с Губельманом уезжали в город, там собиралось совещание. Со следующим поездом они снова продолжали путь.

На крохотном полустанке после Спасска у вагонной подножки, где стоял бородатый партизан с винтовкой, возник шум. Лазо, строчивший по свежим впечатлениям в блокноте, поднял голову, затем поднялся, вышел в коридор. Навстречу шел Губельман. Пушистые усы не скрывали его довольной улыбки.

— Что там, Дядя Володя?

— Японцы. Дурачками прикидываются: лезут и лезут. Но наши с ними научились разговаривать.

Это был уже не первый случай, когда японские офицеры, как бы не понимая языка, пытались отпихнуть охрану и влезть в вагон.

— А может, все-таки пустить разок? Пускай зайдут, посмотрят. Мы же тут ничего такого не везем.

— Еще чего! Мы же к Коротышке не суемся. Вот и они пускай не лезут. Знаем мы, что все это значит!

Вагон мягко тронулся, заколебалась на окне занавеска. Проплыло казенное приземистое здание, затем ветхий сарай с конной сена на крыше, привязанный теленок, замелькали сосенки, натыканные как попало на белом снежном поле. Снова быстро набрали ход.

— Сейчас будет тоннель, — сказал Губельман. — Обрати внимание, какая там охрана у японцев.

Удрученно потирая лоб, Сергей молчал. Везде, где приходилось останавливаться, товарищи рассказывали о подозрительной активности японцев. На словах они поддерживают власть областной управы, на деле же беспрестанно чинят препятствия, не дают вагонов, не подпускают к складам. На все возражения у них ответ один: обращайтесь во Владивосток, там комиссия, там разберутся и укажут.

— Дядя Володя, я с самого начала удивился, что японцы с такой охотой пошли на эту согласительскую комиссию. Может, мы сделали ошибку? Может, нам не стоило? Нет, все-таки мир лучше, чем война.

Губельман, воткнув в усы самокрутку из крепчайшего самосада, задумчиво пускал огромные порции дыма:

— Хотя, признаться, все, что мы сейчас видим…

— Война?

Ответил Губельман не сразу.

— Сдается мне, что существовать нашей комиссии совсем недолго.

Они с Губельманом еще тогда же, в поезде, обсудили перспективу ожидаемой войны. Грузы с вооружением и другим имуществом должны переправляться через 1-й Дальневосточный полк. Японцы, без сомнения, будут всячески этому препятствовать. Сделать это им легко: у них в руках Уссурийская и Сучанская железные дороги, всюду на станциях свой контроль. Во избежание неприятностей придется ночью, не доезжая до Шкотово, перегружать ящики на подводы и проселочными дорогами развозить по деревням. Обозам двигаться только в темное время суток, на дневные часы укрываться в лесу и замирать. Вывозить надо буквально все: обмундирование, патроны, оружие, муку, мануфактуру, сельскохозяйственные машины… Находясь в поезде, получили сообщение, что командой бронепоезда «Освободитель» захвачено восемь французских танков, предназначенных «союзниками» еще для генерала Розанова. Лазо распорядился отправить их в Амурскую область. Скорее всего именно там будет находиться основная база снабжения партизанских войск.

Поездка по краю закончилась в Хабаровске. В город лишь на днях вошли отряды партизан. Хабаровцы пережили свирепый террор бандита Калмыкова: он расстрелял музыкантов духового оркестра, отказавшихся играть царский гимн, зверски убил сотни советских активистов. Видя неизбежность возмездия, он с тридцатью шестью пудами золота бежал к китайцам в Фугдин.

В соседней комнате стенные часы мерно пробили восемь раз. Едва погас последний удар, Лазо посмотрел в темное окно.

— Однако мы засиделись. Пора… Сакович, я думаю, на месте. Сегодня, сейчас же мы проводим заседание Военного совета. Надо решать. Время не ждет.

Тем же вечером после бурных споров Военный совет проголосовал за план партизанской войны против японцев. Сибирцев сначала колебался и поддерживал точку зрения Саковича. На его окончательное решение подействовала горячая речь Луцкого, легко доказавшего, что для позиционной войны у нас нет достаточной материальной базы и стабильного сложившегося тыла.

Нелегальная работа большевиков должна вестись с таким расчетом, чтобы не бросать и тени подозрения на Военный совет. Штаб по подготовке к обороне зашифровали двумя буквами: «ПШ». Возглавил его Ильюхов. Во все районы Приморья — на Сучан, в Никольск-Уссурийский и Спасск, на Иман и в Гродеково — назначались уполномоченные ПШ. Они вооружали население и создавали потайные таежные базы. Намечено было также приступить к эвакуации Владивостока. В первую очередь следовало вывести из-под удара Военный совет. В Хабаровске лучше и безопаснее условия работы.

Переезд в Хабаровск назначили на 10 апреля.

Сердито раздувая щеки и невежливо отвечая на поклоны сотрудников, председатель земской управы Медведев спустился вниз, к подъезду, где дожидалась щегольская коляска. Швейцар, как в старые добрые времена, расторопно отмахнул дверь. В глаза ударило солнце. Перекосив коляску, Медведев влез и, кряхтя, поместил свое немолодое тело на мягких кожаных подушках. Кучер с места взял рысью. Покачивание, щелканье подков, ветерок и солнце, — казалось бы, живи да радуйся. А между тем… Сопнув волосатыми ноздрями, Медведев откинулся в глубь коляски и закрыл глаза, завесился бровями. От возмущения вздрагивала левая рука и сердце двоило неровными ударами. Бросить все к черту, что ли, отказаться от поста, стать частным лицом, тихим обывателем, — пускай они подличают, интригуют, ломают себе головы! Устал он от всей этой жизни, изнемог…

О сегодняшней встрече с японским командующим генералом Оой его предупредили еще вчера, назвали час. Медведев разволновался. Приятного разговора ожидать не приходилось. Скорее всего, Коротышка вновь обидно сунет его носом в какой-нибудь своевольный поступок Военного совета. Господа большевики, забравшие там силу с самого начала, ни в грош не ставят авторитет председателя управы и не считают нужным получать его одобрение. Ох, господа, трудно вам будет! Генерал Оой — господин решительного свойства, ему осточертела дипломатия, и он с громадным облегчением проводит ее вместе с американскими крейсерами. Японские солдаты застоялись без привычного дела, их только спусти с цепи…

«Что ж, господа, — мысленно обращался Медведев к своим многолетним „противникам-союзникам“ большевикам, — это даже полезно, если японцы, оставшись хозяевами в Приморье, проведут необходимую дезинфекцию. Главное — пусть сорвут надоевшую „розовую“ крышу. А с японцами мы как-нибудь найдем общий язык. Не генералу же Оой звякать в колокольчик, направляя прения в парламенте! Договоримся. Им — свое, нам — свое… Так что проиграли, господа большевики. Пожалуйте теперь за Байкал, туда, в Россию, к своим. Здесь вам места нет».

Перед тем как отправиться в японский штаб, Медведев вызвал в управу представителя Военного совета. Приехал товарищ председателя совета Лазо. У Медведева сразу же испортилось настроение. Он предпочел бы разговаривать с самим председателем, но что он там значил! Всеми делами Военного совета заправлял этот вот неизменно вежливый человек с военной выправкой. «Теневой кабинет» — так называл Медведев Лазо, Сибирцева и Луцкого. Его удивляло, что в этих людях, повелевающих огромной партизанской армией, не было ни грана таежной дикости и неотесанности, — интеллигентные, воспитанные, знающие языки, отнюдь не авантюристы. А уж кого-кого, но авантюристов-то ему довелось повидать на своем веку! Один генерал Гайда чего стоил!

В последнее время, встречаясь, разговаривая с представителями большевиков, Медведев не переставал удивляться их поразительной молодости. Мальчики еще! Ему, старому политическому бойцу, было и завидно и досадно. Своя-то жизнь пусть и прошла в борьбе, по толку-то? А эти излучали такую силу, словно их глаза видели далекие горизонты. Совсем иной размах, совсем иные люди!