Вбежал я во дворязычников, куда ворота были открыты до третьей стражи. Обратился к левитам, вчьём попечении были все здания храма, и попросил доложить обо мне первосвященнику,сказав, что знаю я нечто об Иисусе Назарянине. Первосвященником же на тот годбыл Иосиф, называемый Каиафой. Был он саддукеем. А саддукеи, не веря ввоскресение по смерти, верили, что земными благами воздаёт Господь заправедность.

Была ночь, и велели мнеждать во дворе язычников, где третьего дня растерял отец мой ягнят. И вожидании стал я читать надпись на греческом языке, что висела на решетчатойограде, разделявшей двор язычников и двор иудеев. Надпись же гласила: «Никомуиз инородцев не позволяется входить за ограду святилища храма. Кто будетсхвачен, сам будет виновен в последующей за этим смерти».

Вернулся слуга и повёлменя в прихоромок, где жили начальники храма. Вышел ко мне Каиафа, следом заним – тесть его Анна и ещё несколько священников и начальников храма. И страхобъял меня, и вместе с ним другое чувство – будто совершаемое мною безгранично.

– Мир тебе,первосвященник, – поклонился я до земли Каиафе, как отец наш Авраам поклонилсястранникам у дуба Мамврийского.

– Кто ты такой? –спросил он, утирая руки холщёвым полотенцем, языком же высвобождая осколокзелёного лука, оставшийся в зубах.

Поднял я глаза на него,облизнул иссохшие губы и спросил:

– Что вы дадите мне,если я укажу вам время, когда Иисус Назарянин, Которого вы ищите, будет один, ивы сможете взять Его?

Сказал же так не потому,что хотел награду, но потому, что знал: не смогу объяснить первосвященникам,зачем я здесь. Потому и сказал: «Что вы дадите мне». Они же хотели взять Еготайно, потому что боялись, что восстанет за Него народ. И торопились отдать Егоримской власти – все знали жестокость и неприязнь к евреям Пилата, пятогопрокуратора Иудеи, сменившего Валерия Грата, и не раз уже усмирявшего народмечом и кнутом. Так было, когда смешал он кровь галилеян, возбуждавших народ кмятежу против идолов, с кровью жертв. Так было, когда захотел Пилат устроить вИерусалиме водопровод, для чего употребил священный клад, называемый Карван. Ибыло тогда большое возмущение в народе. Пилат же велел бить их кнутами. И многиебыли забиты тогда, многие же растоптаны.

И вот, переглянулисьпервосвященники. И потемнели глаза Каиафы, и надломилась бровь.

– Как ты предашь Его? –спросил он.

Но я повторил то, чтоуже сказал ему:

– Я могу указать вамвремя, когда Иисус Назарянин, Которого вы ищите, будет один, и вы сможете взятьЕго.

Кивнул слуге Каиафа, итот подал мне кошелёк. Я же, не считая монеты, торопился спрятать его.

– Скажешь о том заранее,– были последние слова первосвященника.

Он удалился, и остальныеушли за ним. Поспешил я в Вифанию. В дом Марфы, Марии и Лазаря. И вот, когдавыходил я из храма, кошка бросилась мне под ноги, ворон изгадил одежду, ветершвырнул песком в лицо. Пересчитал я монеты, бывшие в кошельке. Ровно тридцатьсиклей – цену раба, цену блудницы – отмерили мне первосвященники иудейские.

XI

На другой день сказал ОнПетру и Иоанну:

– Приготовьте нам естьпасху…

И пошли в Верхний городв дом Марка, ученика из семидесяти, и там приготовили пасху. Когда возлегли истали есть, сказал Он:

– Один из вас предастМеня…

И все, сколько их было вкомнате, притихли и стали переглядываться между собой. И страх прошёл междуними, обдав холодным дыханием. Я же не поднимал глаз. Когда по одному стали сробостью спрашивать Его: «Не я ли, Равви?..», и боялись услышать ответ, возвёля глаза и увидел, что со скорбью смотрит Он на меня. И чтобы не выдать себяперед остальными, спросил и я:

– Не я ли, Равви?.. – иснова потупил глаза.

И услышал в ответ:

– Ты сказал…

Иоанн, сидевший рядом сНим, опустил голову на грудь Ему. Благословил и преломил Он хлеб и, обмакнувкусок в поливу, подал мне. Упали с куска капли и омочили – но показалось мне,ожгли – мои руки. И, взглянув, убедился, что как бы капли крови остались наруках моих. Тогда, испугавшись, вскочил и, уронив кусок, вышел вон. Вслед жеуслышал:

– Что делаешь, делайскорее…

Выскользнул я из дома ипобежал к Храмовой горе. Выйдя из Верхнего города, перешёл по мосту над долинойТерапион и оказался у храма. Был праздник, и все храмовые ворота былираспахнуты.

Когда же был ещё вВерхнем городе, в какой-то узенькой, кривоколенной улочке, затенённойперекинутыми от дома к дому арками, привязалась ко мне собачонка. Мелкая,покрытая клочьями бесцветной шерсти. Привязалась и бежала за мной, пытаясьукусить за ногу.

– Пошла!.. Пошла, проклятая!..– топал я на неё и раз даже бросил камнем.

Но она, исчезая,появлялась вновь. Тогда навалилась на меня тоска, и знал я, что виной томусобачонка.

И только у дворца ИродаВеликого, где задержался я на краткий миг, исчезла куцая, бесцветная собачонкасо свалявшейся шерстью. Дворец, окружённый террасами садов, невиданных вИерусалиме, помещался на возвышении. От коллонады, разбивавшей дворец на двакрыла, летела вниз мраморная лестница, блестящая белизной, испускавшая в лунномсвете слабое свечение, похожее на поднимающийся туман. Доносились до менялюдские голоса и лепет воды, игравшей в фонтанах.

Слышал не раз я обогатствах, хранимых во дворце. О мозаичных полах и колоннах из розовогопорфира, о бронзовых светильниках и шёлковых коврах, пестреющих узорами, омедных статуях и резных башнях для ручных голубей... Но лишь остановился япротив левого крыла дворца, как собачонка, возникшая вдруг, впилась мне в ногу.Отбросив её с проклятьями, побежал я вдоль стены, ограждавшей дворец и террасысадов, и на площади перед коллонадой и мраморной лестницей, повернул направо кхраму.

И вот остался позадидворец Ирода Великого, и даже Гиппикова башня, самая северная из трёх башендворца, оказалась у меня за спиной. Впереди прямо передо мной светилась матовов лунных лучах белая глыба храма.

XII

– Кого я поцелую, Тот иесть, – так говорил я Каиафе и первосвященникам иудейским. Потому что поцелуемприветствовали мы друг друга. Должен был указать я на Него в темноте, носказать явно: «Вот Этот… Возьмите Его…», – я не мог. Явным для меня самогостало бы предательство моё. Хотел я оторваться от Него, но не хотел грешитьпротив Закона нашего и не хотел делаться дурным человеком. И я обманывал себя,когда надеялся, что поцелуй скрасит уродство и смоет грязь. И что никто – дажея сам – не подумает, будто предал я, и не укажет на меня как на сына погибели.

Тотчас послали в замокАнтонию, и римская спира[7],бывшая в распоряжении первосвященника, прибыла во главе с трибуном к храму. Ещёне показались солдаты, но дрогнула земля от мерного, частого шага множестваног. Вышел на двор язычников Каиафа и, махнув мне платком, – а я был в сторонеи читал надпись на греческом языке – велел подойти ближе. Подошёл я, и, указавна меня, сказал Каиафа:

– Кого он поцелует, Тоти есть. Возьмите Его и связанным доставьте к дому первосвященника Анны.

Собралась большая толпаи, желая угодить первосвященникам и разгорячая себя, вооружились кольями, хотязнали, что не на разбойника идут, и нет у Него никакого оружия, кроме Слова. Итак: римская спира с трибуном во главе, следом же толпа, среди которой былислуги первосвященнические, начальники храма и старейшины народные – двинулись кдолине Кедрон, к горе Елеонской. Я же шёл впереди всех.

Знал я, что будет Он вГефсимании, потому что не раз имели ночлег там, среди маслин и смоковниц или жев гроте, бывшем некогда масличной давильней. Перейдя ручей, вошли в сад, иувидели Его, идущим навстречу. Обрадовался я, но, вспомнив о толпе, ужаснулся ине хотел, чтобы думали, что это я привёл их. Обогнав толпу, приблизился к Немуи коснулся губами своими щеки Его. Щека была холодна и влажна, а на губах моихостался вкус соли. И, чтобы не молчать, сказал я тихо:

– Радуйся, Равви…

И Он, глядя на меня ссожалением, отвечал мне так же тихо:

– Друг, для чего тыпришёл?..

И повели Его к домуАнны, чтобы предать для начала суду малого синедриона. Но как, по Законунашему, синедрион не мог собираться после заката, но только с рассветом, хотелидержать Его до рассвета под стражей. Дом же Анны стоял на южном подоле Сиона,потому повели Его мимо диковинного памятника Авессаломова к южным воротам. Икогда обогнули городскую стену, некто Симон, слуга Каиафы, и многие следом заним хотели войти в город через Гнойные ворота. Предлагали же ради поругания иосмеяния Его, Симон же – чтобы угодить господину своему. Ибо Гнойные воротаслужили для удаления из города нечистот. Другие хотели идти дальше, к воротамЕссеев, которые приходились напротив дома Анны. И была между ними распря.